Наш катафалк, вперед лети!

Лели-лели, Лель Шаббат! 

Мириам ГУРОВА

 

Если вы не знали, то знайте: в Иерусалиме сразу две больницы носят славное имя "Хадасса". Одна располагается возле кампуса Еврейского университета на горе Цофим, это на северо-востоке единой и неделимой нашей столицы. Вторая Хадасса — это целый медгородок в районе Эйн-Карем на противоположном юго-западе, где окраины Иерусалима перетекают в покрытые хвойными лесами Иудейские горы. Дорога туда поднимается серпантином, а сверху вашему взору открывается долина Эйн-Карем, целый мир старинных улочек, монастырей и соборов. Для понимания той истории, которая со мною приключилась, важно еще подчеркнуть, что от одной "Хадассы" до другой — хорошие полчаса дороги, и это еще если нет пробок, а, наоборот, у вас на машине имеется мигалка с сиреной, именуемая на местном сленге "чака-лака". Если же машина у вас обычная, то поездка может оказаться гораздо дольше. Особенно в час пик.

Так вышло, что в ноябре я умудрилась сломать ногу. На скорой помощи, которая называется у нас "Маген-Давид-Адом", сокращенно — МАДА, а в народе такие машины называются просто амбуланс, доставили меня в ту Хадассу, что на горе Цофим. Замечательные врачи, говорящие по-русски, собрали ногу, наложили гипс и почти сразу же объявили: к сожалению, случай настолько тяжелый, что придется ногу оперировать, и не здесь, а в Хадассе-Эйн-Карем, там специализируются именно по таким переломам. Меня накачали обезболивающими, но адская боль не поддавалась, я осипла от крика и от слез, и более суток мы ждали, что освободится койко-место в Эйн-Карем. Это все предисловие к истории, которая не случилась бы, если бы я не отправила из больницы мужа Мишу и детей. Но в полдень пятницы мне удалось их уговорить, что дома младшие одни, и надо готовить все к Субботе. Весьма опрометчиво уговорила, потому что без них мне немедленно стало еще хуже.

За час до наступления Шаббата из Хадассы Эйн-Карем позвонили, что палата освободилась. Но только амбулансов свободных нет, говорят, поэтому меня перевезут туда лишь после шести вечера.

Я опять в слезы:

— Как же так… Не хочу, чтобы меня везли в Шаббат!

Симпатичный молодой доктор пытался втолковать, что ничего страшного, больных можно возить по субботам, и это же пикуах нефеш (спасение души)… Но я все скулила, что не стану нарушать Шаббат…. Теперь-то понимаю, что это было болезненное упрямство, но в тот момент мне казалось, что все против меня. И если я поеду в Шаббат — то будет мне потом страшное наказание, и ногу не спасут, и никогда мне больше не ходить и не бегать… Были бы рядом мои близкие, они бы сумели успокоить, переупрямить, и я бы поехала в Субботу как миленькая.

Заботливый медперсонал погрузился в раздумья. И тут очень энергичная медсестра (видимо, старшая) грозным голосом объявила, что у нее есть одна идея. Через несколько минут санитары перевалили меня на каталку, пристегнули ремнями, под раненую ногу — подушки, сверху на одеяло водрузили мои сумки с вещами и куда-то покатили. У порога ждал распахнутый мини-автобус. Меня задвинули в него головой вперед, и дверцы захлопнулись. Невидимый шофер громко затянул субботнюю песню, и стартанул довольно резво.

Мало помалу до моего, прямо скажем, помутнелого сознания стало доходить, что амбуланс внутри — какой-то не такой. Никаких тебе полок с медикаментами. Никакого санитара. Я одна лежу посередине. Справа и слева — откидные сидения. Нет, не может быть! — думаю. — Но это очень похоже на катафалк. Штемпель "Хевра Кадиша" (так называется в Израиле Похоронное Братство) на откинутом сиденье справа… Итак, догадка, увы, верна. Или я не заметила, как моя душа покинула этот мир? Но тогда, как нас убеждают в голливудских фильмах, я должна была бы уже летать, сверху наблюдая себя, лежащую. Но я-то со стороны никого не наблюдаю, и нога по-прежнему разрывается от боли, значит, вроде, жива.

А тем временем автобус-катафалк летел по улицам так, будто мы только что ограбили банк, и за нами вот прямо сейчас гонится ФБР на вертолетах. При этом водитель почему-то громко распевал сефардские напевы, довольно приятным тенорком, украшая мелодию виртуозными руладами, а в перерывах еще успевал отдавать команды по телефону, видимо, своим домочадцам. Меня меж тем мотало из стороны в сторону, сумки сползли с одеяла вниз, привязные ремни впивались, что не совсем шло на пользу загипсованной ноге, и не вело к облегчению стресса. Я прохрипела громко, как могла:

— Ахи! (Брат мой!) Ты вези полегче, а? Больно же!

Шофер воскликнул:

— А??? — видать, несказанно изумился. Он привык иметь дело с клиентами, которые уже совершенно всем довольны, и обыкновенно не качают права. Резко затормозив, он перегнулся к моей голове и проорал:

— Лежи тихо! Я тоже хочу домой, понятно? Меня вызвали, а я жене помогал на кухне!.. Все бросил, чтобы ты, женщина, не нарушила бы святую нашу Субботу! Немного терпения, а? — и, ударив по газам, еще громче завопил, на сей раз — веселый шаббатний напев "Дрор Икра"…

Тут на меня и снизошло озарение. Этот поющий чувак — не иначе знак, посланный Свыше. Неисповедимы пути Господни. Если надо, то и катафалк по Воле Его станет добрым знаком. От этой мысли как-то сразу полегчало. Кстати, вот это обращение: Ахи! — оно тоже вырвалось не случайно. Так обращается друг к другу сегодняшняя молодежь, друзья моего сына, а подружек они называют — Ахоти , то есть: "сестра моя". Мне кажется, это так правильно и тепло. И постепенно мы, родители взрослых детей, тоже подхватили эту моду. По голосу поющий шофер нестарый, ну, и в данном контексте как-то не захотелось назвать его господином — "адони". Можно было бы крикнуть еще круче: "Мефакед!", то есть "командир!" — но это уже совсем как-то по-пацански, и не к лицу мне, не служившей в ЦАХАЛе. Увы.

Несмотря на лихие виражи и экстренные торможения на красный свет (у него же не было мигалок), мы, как ни странно, ни в кого не врезались по пути, и даже не были оштрафованы бдительной дорожной полицией, а благополучно прибыли к приемному покою Хадассы-Эйн-Карем. Здешние санитары уже катили мои носилки к стеклянной двери, когда водитель выскочил из кабины, и бросился к нам, будто что-то забыл.

— Шаббат Шалом, ахи, — сказала я. — Ты успеваешь домой?

— Мне близко, ахоти. Я живу в Кирьят-Йовель.

И только тут я разглядела его: лет сорока, такой бородатый сефардский тип, в черной кипе.

А он внезапно поднял руки над моей головой, и нараспев произнес благословение коэнов, прибавив от себя: "и ниспошлется тебе полное выздоровление".

И вдруг засмеялся, и подмигнул:

— Кто в моей машине ВОТ ТАК прокатился, тому теперь — до 120. Примета верная, так и знай! — и побежал к своему катафалку.

В палату меня вкатили за 5 минут до зажигания свечей. Ногу очень удачно прооперировал знаменитый профессор. И сегодня уже потихоньку хожу.

Придется теперь долго жить.