Фрагменты из новой книги "Владимир Высоцкий без мифов и легенд"
Виктор БАКИН, Даугавпилс (Латвия)
…О трудностях в личной жизни я говорить не буду — это моё личное дело. Я, видно, так никогда и не узнаю: был ли в эти годы Володя счастлив?
Людмила Абрамова
Сначала собственное предчувствие, потом телефонные звонки, сплетни и слухи… И наконец 22 июня Людмила встречает мужа, выходившего из театра после ночных "Антимиров", в обнимку с Иваненко. Чуть позже она узнаёт о связи мужа с Мариной Влади и окунает в своё горе Нину Максимовну.
Мать пытается направить сына на путь истинный.
Из дневника В.Золотухина: "19.10.1968. Сегодня звонил Н.М., матери Высоцкого. Она сказала, что "если эта сука Иваненко, шантажистка, не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду — пусть походит с разорванной физиономией… Володя уехал с Люсей в деревню, к товарищу-художнику, ему посоветовали врачи на некоторое время отключиться от шума городского. Они взяли продуктов и уехали. Врач сказал, что это не очень опасный рецидив, что у него не наступило то состояние, когда шарики сдвигаются и ничем его остановить нельзя… Надо поскорей разбить его романы… Тот дальний погаснет сам собой, всё-таки тут расстояние, а этот, под боком, просто срочно необходимо прекратить. Я узнала об этом от Люси совсем только что и чуть не упала в обморок".
Отец в этой критической ситуации не нашел ничего лучшего, чем с военной прямотой припугнуть сына тем, что напишет в КГБ, сказав, что только эта организация сможет воздействовать на него. Высоцкий рассказывал об этом А.Макарову…
А.Макаров: "Лишь однажды я видел слёзы в его глазах. Мы сидели у Гладкова — Прохоренко, Тарковский и я. Володя пришел позже… Чтобы рассказать, что отец написал на него письмо в соответствующую инстанцию. И, словно стыдясь минутной размягчённости, крепко сжал мои руки: "Ты же знаешь, Артур, я совсем не такой слабый…"
Слабым Высоцкий не был, это верно, но в тот момент свалилось всё сразу: нападки в печати, судьба театра на грани закрытия, вспышка болезни и три любимых женщины!
Что касается "доноса", то двоюродная сестра Высоцкого Ирэна отрицает такую возможность: "…Семён всегда очень уважал старших и начальство. В то, что он мог писать доносы на сына в КГБ, я категорически не верю, но вот посоветоваться с начальством о том, как поступать в связи с желанием сына жениться на иностранке, — это вполне в его духе".
Вспоминает Анна Шахназарова: "Осенью 1968 года позвонил Любимов: Володя привёз из Сибири отличную песню. И после спектакля почти вся Таганка, человек двадцать, приехали к нам домой. Володя был с Люсей. Все сидели за столом, пили, ели, разговаривали, а Володя очень сильно выпивал тогда. И я впервые визуально увидела это. "…" А мы как раз приготовили магнитофон, чтобы записать "баньку". Володя начал петь, а голос у него срывался — столько водки сразу! — совершенно пьяный голос. Вот так мы впервые услышали и записали знаменитую "Баньку по-белому". Закончился вечер очень печально. Люся увидела, что Володя хорошо выпил, и такую ему истерику закатила! По-моему, они с Люсей были люди трудносовместимые".
Людмила решает уйти из дома Нины Максимовны: "…потом, когда пришел конец всему, я сразу поняла, что надо уйти. Просто надо было и с силами собраться, и сориентироваться… Кроме всего прочего — ещё и куда уходить? Как сказать родителям? Как сказать знакомым? Это же был ужас… Я не просто должна была им сказать, что буду жить одна, без мужа. Его уже все любили, он уже был ВЫСОЦКИМ… Я должна была у всех его отнять. Но если бы я знала раньше всё, я бы ушла раньше…
…С грехом пополам, собрав силы и вещи, я наконец ушла от Володи. Поступок был нужный и умный, и я это понимала. Но в голове стоял туман: ноги шли, а душа там осталась… Я себя отрезала — от Володиных песен, кинофильмов, спектаклей, — даже его Гамлета не смотрела. Всё это могло меня в любую минуту… Ну, в сумасшествие столкнуть, может быть, даже в какой-то большой грех ввести. И, зная это, я целых полгода себя к уходу готовила. Уйти же надо было сразу, как только я поняла, что он любит другую женщину".
Под "другой женщиной" многие подразумевали Марину. Да и для самой Абрамовой престижней были разговоры о том, что муж ушел от неё к Влади. Нет, вначале была Татьяна Иваненко, роман с которой длился уже давно. Появление Марины стало трагедией не для Людмилы, а, скорее, для Татьяны, которая была слишком уверена в себе и поначалу не воспринимала Марину как соперницу.
Для Людмилы всё перемешалось: и собственная гордость, и горечь обмана, и вероломство других женщин. "…Если Володя в какой-то момент выбрал другую женщину, то это ЕГО выбор. ЕГО! Не то что женщина вероломно вмешалась, украла, разрушила семью, — Володя выбрал! Его право выбора — для меня самый главный, святой закон…"
Такая оценка сложившейся ситуации была дана лишь через десять лет после смерти Высоцкого. А тогда в 69-м… Боль брошенной женщины, отчаяние матери с двумя малолетними детьми вызывали совсем другие эмоции.
В.Абдулов: "Мне кажется, что к моменту знакомства с Мариной у Володи с Люсей многие точки уже были поставлены — так же, как и у Люси в отношениях с Володей. Говорить, что это был уход от одной женщины к другой, — в корне неправильно. По-моему, обоюдное охлаждение Володи и Люси произошло раньше".
В своих воспоминаниях Людмила скажет: "Я, видно, так никогда и не узнаю: был ли в эти годы Володя счастлив?" Ответ можно найти в беседе Высоцкого с Золотухиным: "Люська даёт мне развод… Я ей сказал: "Хочешь — подай на алименты". Но это будет хуже. Так я рублей по двести ей отдаю, я не позволю, чтобы мои дети были плохо одеты-обуты… Но она ведёт себя — это катастрофа. Я звоню, говорю, что в такое-то время приду повидать детей… Полтора часа жду на улице, оставляю всё у соседа. Она даже не извинилась, для неё это в порядке вещей… Шантажирует детьми. Жалко батю — он безумно любит внуков, а она всё делает, чтобы они меньше встречались… Ну что это? Говорит, что я разбил ей жизнь… Ну, чем, Валера? Детей она хотела сама… На работу? Даже не пыталась никуда устроиться… Да и по дому ничего не делала — ни разу не было, чтобы я пришёл домой, а она меня накормила горячим. Она выросла в такой семье… Её мать всю жизнь спала в лыжном костюме — до сих пор не признаёт простыней… Я зарабатывал такие деньги, а в доме нет лишнего полотенца… Ну что это за… твою мать! Вот ты гораздо меньше имеешь доходов, но у тебя всё есть! Как ты ни обижался на Нинку, но я вижу: она — хозяйка. А та профукала сберкнижку, профукала другую… Я дал тёще деньги на кооператив — через три дня узнаю, что их уже нет. Открыла у себя салон: приходят какие-то люди, пьют кофе… А ребятишки бегают засранные, никому не нужные… Мне их не показывают, старикам не показывают… И все её хорошие качества обернулись обратной стороной, как будто их и не было никогда…"
Людмила с детьми переехала из Черёмушек на Беговую улицу, дом 3, где жила вместе с родителями, дедушкой и бабушкой. Квартира была пустой — бабушка и дедушка умерли, а мать Людмилы накануне переехала в кооперативную квартиру, купленную для неё Высоцким. Покупка не определялась предстоящим разводом, а наоборот, Людмила и Владимир планировали жить на Беговой вместе, впервые за семь лет своим домом, без родителей. Он хотел сделать ремонт, начертил эскиз книжных полок, планировал повесить большую люстру… Но планы изменились…
Для моральной поддержки с Люсей поселилась её двоюродная сестра — Лена Щербиновская. Мебели ещё не было, и спали на туристских матрасах. А днём скатывали матрасы в рулон и в квартире — на радость мальчикам — становилось необычно просторно. Хотя детям нравился простор днём и спать на полу ночью, нужна была мебель.
Л.Абрамова: "В одно прекрасное утро сестра Лена ушла на занятия в институт. Я сделала вид, что сплю. Была пятница — завтра забирать детей из сада. Лежбища должны быть. Любой ценой. В пределах шестисот рублей. Володя дал именно на мебель эти деньги, да всё диваны не попадались. Но в то утро у меня было такое настроение, что сегодня — или никогда. Сестре не сказала нарочно, пусть вечером удивится: "Ах! Что это?!" А я скажу: "Это диван". Всё именно так и получилось. Даже лучше: не один диван, а три. И ещё стол, стулья и тумба для белья. Денег едва хватило расплатиться за такси.
Чтобы довершить полноту сюрприза, я расставила мебель так, будто она век тут стоит, а сама ушла. Лена, вернувшись из института, конечно упала в обморок, но уже не на пол, а на новый синий диван. Увидев в окнах свет, я вернулась насладиться Лениным потрясением. Мы поликовали и стали звонить знакомым — звать на обмывание диванов. Позвонила я и Володе. Он расспросил о мебели: хорошая ли, венгерская или румынская. "И денег хватило?" — "Тютелька в тютельку. Не осталось ни копейки, а завтра суббота — за детьми ехать". — "После спектакля заеду, привезу".
Заехал Володя. Похвалил диваны. Хмыкнул неопределённо на наше веселье. Даёт нам деньги — новенькую сторублёвку. Или мы правда сторублёвок тогда ещё не видели. Или просто не сумели вовремя остановиться, только Лена с подругой её хвать с двух сторон: "Ой, какая красивая!" — и пополам. И Володя уехал… Сторублевка, конечно, ни при чём. Я обменяла её наутро в банке.
10 февраля 70-го состоялся официальный развод.
Мы ведь действительно с Володей по-хорошему разошлись… У нас не было никаких выяснений, объяснений, ссор. А потом подошел срок развода и суда. Я лежала в больнице, но врач разрешил поехать, я чувствовала себя уже неплохо. Приехали в суд. Через пять минут развелись… Время до ужина в больнице у меня было, и Володя позвал меня на квартиру Нины Максимовны. Я пошла. Володя пел, долго пел, чуть на спектакль не опоздал. А Нина Максимовна слыхала, что он поёт, и ждала на лестнице… Потом уже позвонила, потому что поняла — он может опоздать на спектакль.
Когда я ехала в суд, мне казалось, что это такие пустяки, что это так легко, что это уже так отсохло… Если бы я сразу вернулась в больницу, так бы оно и было…"
"Разошлись по-хорошему" — это не совсем так… Или совсем не так, а с обычной для таких процедур грязью, руганью, запретом на встречи с детьми, с ненавистью к родителям (потакали, не усмотрели) и т.д. Желание досадить чем-то бывшему мужу, как часто и бывает в подобных случаях, выражалось в запрете или ограничении на встречи с детьми, и не только отцу, но и его родителям. Ирэна Высоцкая: "Я-то помню, как Вовка со слезами на глазах рассказывал: "Стою как дурак перед дверью, а она не открывает. Слышу голоса мальчишек, а обнять их не могу…"
При первой попытке официального развода судья попыталась уговорить супругов подумать: всё-таки двое детей… На следующем заседании на вопрос судьи, настаивает ли муж на разводе, Высоцкий заявил: "Не настаиваю…" Развели их только с третьего раза. По словам друзей, Людмила смогла восстановить Аркадия против отца, а с Никитой Владимир встречался тайком. Потом придёт покаяние: "Я до такой степени привыкла считать детей своими детьми, что ужасно недооценивала, как им это важно — отец. И в чём-то, наверное, я их обделила".
В.Янклович (администратор Высоцкого): "Для него вопрос с сыновьями очень сложно разрешался. Ведь Люся Абрамова в какой-то момент вообще лишила его права общения с детьми. И он это жутко переживал. И поскольку я в последние годы как бы во многих его чисто бытовых вещах участвовал как администратор, то даже привозил бывшей семье деньги от него. Всю зарплату с премиями, которую Володя получал в театре, он полностью отдавал детям".
Из дневника В.Золотухина: "16.02.1970. Вчера Володя позволил себе несколько. Привёл детей на спектакль, на "Пугачёва". Прибежала Люська, в кабинете Любимова устроила ему сцену: "Если ты задержишь детей, я вызову милицию и устрою скандал, отпусти сейчас же, дети должны спать". — "Люся, я тебя прошу, я хочу, чтобы дети посмотрели меня на сцене!" — "Они ещё увидят не один раз, я тебе обещаю, как будет дневной спектакль, мы придем и посмотрим…" — "Люся, ну Валера с ними посидит…" Хорошо, вошел шеф… Володька мог уже не сдержаться. Начали вытаскивать детей. Ребятишки закапризничали, стали садиться на пол…"
Весной 70-го года на Беговой среди гостей появился Юрий Овчаренко — человек сложной, интересной судьбы, инженер по образованию, пробовавший себя в разных профессиях, в том числе и в журналистике. Вскоре Людмила вышла замуж за Овчаренко, и дети обрели отчима, который умело организовал жизнь и досуг семьи: велосипед, зимние прогулки на лыжах, бассейн "Москва", Исторический музей, зоопарк с заходом в кинотеатр "Баррикады", лазанье по руинам в Царицынском парке, собирание грибов, коллективные генеральные уборки квартиры… Всё это оказалось необходимым и своевременным — мальчикам необходим был рядом взрослый мужчина…
А весной 73-го в канун Пасхи у Аркадия и Никиты появилась сестра — Серафима Юрьевна Овчаренко. Мальчики сразу полюбили Симу и разбавляли заботы взрослых своей помощью: и гуляли с ней, и носили на руках, и пели песни, и пеленали даже, и хохотали над её первыми словечками. Одиннадцатилетний Аркадий с удовольствием помогал по хозяйству — ходил в магазин и в молочную кухню за кефиром.
Нина Максимовна считала Симу своей внучкой, носила ей гостинцы. На работе, под стеклом рабочего стола, рядом с Аркашиной и Никитиной лежала у неё и Симина фотография. И Сима считала, что баба Нина — её бабушка, раз она бабушка её братьев… Высоцкий иногда навещал эту семью. Сима кричала: "Бабы Нины Вовочка пришёл!" Она знала, что он сын Нины Максимовны. Она любила бабы Нининого Вовочку. Вот только не знала тогда, что он отец Аркаши и Никиты. И не знала, что он знаменитый артист, певец и поэт. Высоцкий с гордостью и горечью говорил, что есть хоть один человек на свете, который его любит не за славу, не за "мерседес" и не за талант, не по родству даже, а за него самого.
Потом Людмила вместе с мужем едет в длительную командировку в Монголию. "Там, в Монголии, прошли счастливейшие годы моей жизни", — скажет она в одном из интервью.
Брак Людмилы с Юрием Петровичем Овчаренко продлился более двадцати лет. У Аркадия и Никиты остались смешанные воспоминания о нём.
Аркадий: "Такой скромный был мужчина, который даже занимался нашим воспитанием с братом, но, правда, недолго. Оказалось, что у него полным-полно своих детей в других городах, они начали по одному приезжать…"
Аркадий и Никита учились в школе под фамилией матери — была договорённость с директором школы — до восьмого класса. При том семейном положении, в которое попали ребята, это было правильным решением для исключения сплетен и пересудов. Имя Высоцкого было на слуху, и люди не особо посвящённые вполне могли задать ребятам вопрос: "А ваша мама — французская актриса Марина Влади?" Но отец мальчиков переживал — однажды он пришел от детей домой расстроенным: "Мама, я видел Аркашины тетради, на них написано: "Аркадий Абрамов"…" Зато сплетни и легенды об отце, которые ходили по Москве, детей не коснулись. В восьмом классе Аркадий и Никита стали Высоцкими.
Младший Высоцкий перешел в спортивную школу, а старший — в специальную математическую. Аркадий в то время любил астрономию и математику, а Никита увлечённо занимался баскетболом.
Хотя Людмила не любила, когда мальчики встречаются с отцом без неё, они часто у него бывали. Никита успел увидеть отца по-настоящему как актёра. Он чаще, чем Аркадий, бывал на концертах и в театре.
Никита Высоцкий: "Соединяться стало то, что им сделано, с тем, что это именно он, только года за три до его смерти. Было лето, он зашел, мама сказала, что вот Никита балбесничает, валандается без дела. Он: давай-ка в театр. Я пошел на его спектакль и был придавлен. Стал серьёзно слушать его песни, ходить на другие спектакли".
Когда Аркадий перешел в 10-й класс, а Никита в 9-й, Владимир пригласил Людмилу к себе на Малую Грузинскую, чтобы обсудить дальнейшую судьбу сыновей. Он сказал, что куда бы ребята ни захотели поступить — хоть в литинститут, хоть в военную академию, — куда угодно, он это сделает. Самому ему тогда хотелось, чтобы Аркадий поступил на геологический факультет, а Никита — в Институт военных переводчиков. Ещё его беспокоило, не пьют ли они? Нет ли у них каких-то рискованных друзей?..
Весь период раздельной жизни Высоцкий старался помогать Людмиле и сыновьям.
Вспоминает Никита: "Там, где его участие действительно требовалось, он всегда помогал. Помню, незадолго до смерти, у отца с моим братом был серьёзный разговор. Брат посетовал на неприятности, но отец в достаточно жёсткой форме дал понять, что ему самому по молодости никто не помогал и, мол, давайте, ребята, выкарабкивайтесь сами. Когда же по этому поводу говорил с матерью, то обещал сделать всё, что нужно, разобраться в ситуации. Как я теперь понимаю, это были своеобразные уроки самостоятельности, незаметной для нас с братом подстраховкой. Ненавязчивый контроль мы ощущали всегда.
Получилось так, что к концу жизни отца мы с братом выросли из "алиментного" возраста. Тем не менее, отец дал понять матери, что пока дети не встанут на ноги, он будет помогать материально. Потому что заработки отца как актёра и как барда весьма отличались от более чем скромной материнской зарплаты рядовой актрисы.
Отец никогда не делал неразумных подарков. Ему бы не пришло в голову в нашу двухкомнатную квартиру затащить антикварную мебель — это не сочетается. Вот джинсы, которые в те времена были у одного из тысячи, отец нам покупал. Ошибался в размерах — я быстро рос, но покупал всегда. Он не считал джинсы излишеством. А велосипед у нас с братом был один на двоих. Не потому, что не было денег, отец мог купить даже пять велосипедов, и даже гоночных, — видимо, он не хотел нас развращать вещизмом. В общем, не держа нас в чёрном теле, отец полностью удовлетворял разумные потребности. Можно сказать, что это тоже его уроки.
Я часто обижался на него, что он мало нам уделяет внимания. Однажды сказал ему: "До тебя не дозвонишься". Он сердито так говорит: "Ах, так? Приезжай завтра в восемь утра. Понаблюдаешь мой день". Я приехал, он уже брился. Мы помчались по его делам. День был сумасшедший! Когда вернулись вечером домой, он, моя голову перед ночными съёмками "Дон Гуана", спросил: "Поедешь со мной?" — "Нет!" — завопил я. Понял тогда весь ритм его жизни и почему он не успевает с нами общаться".
Читайте все фрагменты из книги Виктора БАКИНА "Владимир Высоцкий без мифов и легенд"
