Чехов и евреи: вопреки Жаботинскому

Из книги "Выдающиеся филосемиты прошлого"

Ариэль КАЦЕВ, доктор филологических наук, Йокнеам

 

Годы зрелости и творческой жизни великого русского писателя конца XIX — начала XX века А.П.Чехова совпали с усилением антисемитизма в России в период правления Александра III. Естественно, что Чехов с его демократическими взглядами истинного гуманиста не мог оставаться безучастным к тому, что по имени одного из его героев получило название "пришибеевщина". На происходившее в России он реагировал по-своему, по-чеховски, без страстных обличений, без патетики, но с той душевной ранимостью и сочувствием к людям, которые пронизывают все его произведения.

Трудно согласиться с В.Жаботинским, который еще в начале ХХ века в статье "Русская ласка", рисуя черной краской русских литераторов в их отношении к евреям, не делает исключения и для Чехова. Жаботинский пишет о безразличии, с которым тот написал еврейские фигуры в "Степи" и ‘Иванове". До сих пор идет спор между исследователями по поводу отношения Чехова к евреям. Вот одно из наиболее свежих высказываний: "В отношении антисемитизма Чехова мнение основано не только на личной переписке и пожизненной дружбе автора с антисемитом и редактором журнала "Новое время" А.Сувориным, не только на "дружбе" с Исааком Левитаном, не только на безобразных высказываниях в отношении отдельных евреев, но, главным образом, на отвратительных еврейских персонажах, которыми перенасыщены рассказы, повести и пьесы автора." (В.Опендик. "Был ли Антон Чехов антисемитом?" 2012)

Здесь что ни слово, то искажение правды. Какие безобразные высказывания в адрес евреев? Откуда перенасыщенность произведений Чехова отвратительными еврейскими персонажами? Почему дружба с Левитаном взята в кавычки, а дружба с Сувориным названа пожизненной без упоминания о том, что она была прервана на два года из-за конфликта по поводу дела Дрейфуса, а спустя два года перешла в знакомство, в котором уже не было прежней теплоты? Так мог ли быть антисемитом такой человек, как Чехов?
Ничто из написанного тем или иным автором не служит в такой мере зеркалом его души, как его дневники и письма. Регулярного дневника Чехов, насколько известно, не вел. Сохранились лишь отрывочные, эпизодические записи. Зато письма, написанные с 1877 г. и кончая 1904 г., составляют два объемистых тома. Многогранным и в тоже время очень цельным человеком предстает писатель в этих письмах.

Чехов — добрейший и деликатнейший из людей. Его душевная щедрость выражается в восторженных похвалах таланту и человеческим качествам его современников и прежде всего Льва Толстого, Короленко и Горького.

Деликатность была ему свойственна в высшей степени. Чехова одолевали многочисленные авторы просьбами об отзывах на их сочинения. С его благожелательностью и обязательностью отказать он не мог никому. Если ему что-то нравилось, он не жалел комплиментов. Даже в посредственных произведениях пытался найти хоть какие-то достоинства. При этом Чехов не переставал уверять, что критик он никудышный, в поэзии совершенно не разбирается, фельетонов писать не умеет и т.п. К себе же, к своему творчеству писатель был необычайно требователен и придирчив. Некоторые свои вещи он считал неудачными (рассказ "Экзамен на чин", пьесу "Леший") и решительно отказывался их переиздавать. Свою роль в литературе оценивал очень скромно. В одном из писем первое место в русской культуре Чехов отводит Льву Толстому, второе П.И.Чайковскому, а себя он ставит лишь на девяносто восьмое.

Еще одна черта писателя — отзывчивость на чужую беду. Он был готов помочь каждому, кто нуждался в его помощи, насколько это было в его силах. Строил школы, хлопотал о снабжении таганрогской библиотеки книгами, в том числе собственными, был инициатором установки в его родном городе Таганроге памятника Петру Великому — основателю города. Во время холерной эпидемии согласился заведовать мелиховским (под Москвой) санитарным пунктом в августе 1892 г., помогал деньгами неимущим студентам и гимназистам, проявлял заботу о нуждающихся литераторах, лечил бедняков бесплатно.

Таким же благородным, деликатным, искренним, отзывчивым, бескорыстным, душевно мягким и в то же время твердым в своих убеждениях, требовательным к себе и снисходительным к чужим недостаткам, то с грустью, то с улыбкой на лице предстает перед нами этот человек в воспоминаниях тех, кто близко знал его. Горький, Короленко, Бунин, Куприн, Вересаев, Альтшуллер, Книппер-Чехова, Щепкина-Куперник, Авилова и десятки других его современников освящают его имя благодарной памятью в книге "А.П.Чехов в воспоминаниях современников", М., 1986.

Чехов был удивительно гармоничным человеком. Хорошо об этом сказано в упомянутой книге М.Е.Плотовым, мелиховским знакомым Чехова, сельским учителем: "Трудно сказать, кто в Чехове был выше: человек или художник. Его светлая личность представляла совершеннейшее гармоническое целое, в котором человека нельзя отличить от художника, а художника от человека". (М.Е.Плотов. "Большое сердце").

Среди множества друзей и знакомых Чехова, с которыми он вел переписку, неоднократно встречаются евреи. Для него они такие же коллеги (литераторы или медики) или люди иных профессий, что и русские. Никакого намека на национальные предубеждения. В числе еврейских знакомых, с которыми Чехов поддерживал дружеские отношения, были знаменитый художник И.И.Левитан, И.Э.Браз, художник, написавший его портрет для Третьяковской галереи, Е.З.Коновицер, адвокат, создатель газеты "Курьер", Я.С.Мерперт, литературовед, Н.Э.Эфрос, журналист, театральный критик и редактор журнала "Семья", Лев Волкенштейн, товарищ по таганрогской гимназии, адвокат и другие.

С Волкенштейном связана история, характеризующая Чехова. Один из еврейских приятелей писателя по таганрогской гимназии Исаак Шапкович в своей книге "А.П.Чехов" описал, как Волкенштейн дал пощечину учителю-черносотенцу, обозвавшему его жидом. Возмущенный Антон уговорил своих одноклассников выступить с коллективным протестом и угрозой, что весь класс уйдет, если Волкенштейн не будет восстановлен. Начальство вынуждено было уступить. Этот эпизод показывает, что еще в юности у Антона Павловича сформировалась позиция неприятия антисемитизма.

Из перечисленных евреев наиболее близок к Чехову был художник И.И.Левитан, с которым у писателя сложилась настоящая дружба. Левитан часто бывал у него в гостях, в особенности в его имении Мелихово под Москвой. Несколько раз они были вместе на охоте. Писатель был искренне привязан к Левитану и ценил его талант.

После опубликования рассказа "Попрыгунья" в 1892 г. в московской читательской среде прошел слух, что герои его Ольга Ивановна и художник Рябовский списаны, якобы, с одной московской знакомой Чехова и Левитана. Поэтому рассказ был воспринят как некий пасквиль на этих людей. Чехов в письме Л.А.Вавиловой от 29.04.1892 категорически отвергает эту инсинуацию, утверждая: "Главная улика — внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор, и живет она с художником". Тем не менее, пасквильная версия устоялась и, более того, Чехова стали упрекать в антисемитизме, ибо Левитан был евреем. Хотя Левитан какое-то время обижался, но дружеские отношения между ними возобновились и продолжались до самой смерти художника.

В целом в письмах и литературных произведениях Чехова еврейская тематика занимает довольно скромное место. Он, будучи очень отзывчивым человеком, несомненно, болезненно воспринимал гонения на евреев, которые зорким взглядом художника не мог не замечать.

Но для него еврейская проблема, как и для Льва Толстого, и в отличие от Короленко не была приоритетной. Нужно также учесть, что по природе своей писатель не был борцом, подобным Короленко. Публицистика — не его стихия.

В этом ограниченность филосемитизма Чехова. Но такова была его натура. Лишь одно можно поставить в упрек писателю — в его переписке и некоторых рассказах иногда проскакивает отвратительное и оскорбляющее человеческое достоинство слово "жид". Нет сомнения, что и в чеховские времена при наличии в русском языке нейтрального синонима "еврей", которым во многих случаях пользуется и сам Чехов, "жид" носило явно пейоративную коннотацию. Можно понять Чехова, когда это слово встречается в речи его персонажей: здесь никуда не денешься. Но как объяснить его появление в авторской речи?

Это слово встречаем в беллетристике Чехова (рассказы "В приюте для неизлечимо больных и престарелых" (1884), ‘Бабы" (1889) и другие) и в некоторых письмах. Жидами он называет доктора Хавкина, при этом всячески расхваливая его как подвижника, самоотверженного борца с чумой и владельца постоялого двора Мойсея Мойсеича, ставившего ему всю ночь напролет горчичники и банки; жидовкой в письме Суворину 23.12.1888 названа героиня пьесы "Иванов". Положительное отношение Чехова к этим персонажам как то странно уживается с оскорбительным словом. Что ж, и на солнце бывают пятна.

Весной 1890 г. Чехов совершил поездку на Сахалин, в результате которой появилось его произведение "Остров Сахалин". В письме М.П.Чеховой от 14 — 17.5. 1890 г. он рассказывает о переселенцах-евреях: "…Кстати, об евреях. Здесь они пашут, ямщикуют, держат перевозы, торгуют и называются евреями, потому что они в самом деле и de jure и de facto крестьяне. Пользуются они всеобщим уважением, и, по словам заседателя, нередко их выбирают в старосты".

В самом "Сахалине" представлены два еврейских персонажа, по сути своей контрастирующие друг с другом: преступница Софья Блювштейн — легендарная Золотая Ручка и энтузиаст — подвижник агроном Михаил Семенович Мицуль, внесший огромный вклад в развитие Сахалинского края, в честь которого одно из селений было названо Мицулькой. Вот как Чехов пишет о Мицуле: "…человек редкого нравственного закала, труженик, оптимист и идеалист, увлекавшийся и притом обладавший способностью сообщать свое увлечение другим". А Софья Блювштейн при всей ее скверной репутации вызывает у писателя не отвращение, а скорее жалость и осуждение жестокости тюремщиков: "Эта маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом. На руках у нее кандалы; на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей теплой одеждой и постелью". Далее Чехов выражает сомнение в обоснованности предъявленного ей обвинения в соучастии в убийстве и воровстве.

Весной 1903 г. произошел печально известный Кишеневский погром.

По следам его Шолом-Алейхем направил Чехову письмо, в котором пригласил Чехова участвовать в сборнике в пользу жертв погрома. В это время Чехову оставалось жить чуть более года — тяжелая болезнь уносила его последние силы, но он немедленно отреагировал на письмо Шолом-Алейхема, чтобы дать согласие на участие в сборнике и выразить свою солидарность с либеральной интеллигенцией, возмущенной совершившемся злодеянием.

Судя по чеховским письмам, ничто так не волновало писателя из всех тем, связанных с еврейством, как дело Дрейфуса и роль в этом деле Эмиля Золя. Он касается этого вопроса в 14 письмах с ноября 1887 г. по ноябрь 1888 г., направленных разным адресатам.

В этих письмах выражена непоколебимая уверенность Чехова в невиновности Дрейфуса, в предвзятости суда и ложных показаниях, а также в горячей поддержке Золя, вставшего на защиту несправедливо осужденного еврея. В печати неоднократно цитировались выдержки из этих писем. Не буду их повторять. Упомяну лишь одно резкое высказывание: "…заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней" (из письма Суворину 6.02.1888). В письме брату Александру в июле 1888 г. свой гнев и презрение Чехов обрушивает на черносотенную газету "Новое время", поносившую Дрейфуса: "Поведение "Нового времени" просто отвратительно и гнусно". Он сообщает о своем намерении порвать с Сувориным, возглавлявшим эту газету.

За свою короткую жизнь Чехов создал волшебный мир беллетристики, отражающий реальный мир, который и сейчас, спустя более чем столетие со дня смерти писателя обладает необыкновенной притягательной силой. В этой "громаде России" (по выражению героя романа Василия Гроссмана "Жизнь и судьба") нашлось место и евреям, хотя большинству из них довольно скромные роли.

В сущности, в чеховских сочинениях найдется немного еврейских персонажей, соответствующих стереотипу алчного, хитрого, изворотливого еврея. Это Сусанна из "Тины", Пельцер из раннего рассказа "Ненужная победа" и Венгеровичи из любительского спектакля "Платонов", написанного Антошей в 18 лет.

Этим стереотипом далеко не исчерпывается галерея чеховских еврейских персонажей. Если бы Чехов рисовал евреев исключительно как неких херувимов, то для критиков, упрекающих Чехова в антисемитизме, не было бы повода относить его к антисемитам. Но для писателя правда была дороже впечатлений мнимых защитников евреев. Он всегда придерживался принципа объективного освещения действительности без привнесения в произведения личного отношения. Вот почему у него среди евреев встречаются и богач, не гнушающийся ничем, чтобы побольше урвать, и опустившийся на дно жизни неудачник, сохранивший смирение и участливое отношение к окружающим, и ученый — подвижник, отдающий все свое время и силы на благо людей, и юноша, отказавшийся от догматической веры отцов и избравший духовную свободу и жажду знаний о мире.

В рассказе "Тина" (1886) героиня — молодая еврейская женщина Сусанна Моисеевна Ротштейн — наследница крупного состояния, светская львица и циничная и хищная обольстительница. Она совершает преступление, обманным путем завладевая векселем и избегая таким образом возвращения долга в 2300 рублей молодому офицеру.

После публикации рассказа Чехов получил неодобрительный отзыв от знакомой писательницы М.В.Киселевой, упрекнувшей его за то, что он показал "только одну навозную кучу", не вытащив из нее "жемчужного зерна". Чехов отверг критику, написав в ответ: "Литератор должен быть объективен, как химик; он должен отрешиться от житейской субъективности и знать, что навозные кучи в пейзаже играют очень почетную роль, и злые страсти так же присущи жизни, как и добрые". Нет сомнения, что, объективно представляя действительность и видя в ней и таких, как Сусанна, он никоим образом не хотел бросить тень на все еврейство.

Как бы в противовес глубоко порочной и одновременно демонически привлекательной Сусанне Моисеевне, вызывающей острую неприязнь, через год Чехов создал совсем иной еврейский персонаж. В 1887 г. в газете "Новое время" печатается рассказ Чехова с многозначительным названием "Перекати-поле".

В рассказе отразились впечатления от поездки в Святогорский монастырь на берегу Дона в мае 1887 г. и встречи в нем с крещеным евреем А.И.Суратом, случайно оказавшимся соседом Чехова по комнате в монастырской гостинице. А.И.Сурат послужил прототипом героя рассказа — Александра Ивановича, выкреста, урожденного Исаака из Могилевской губернии.

Этот молодой человек "с миловидным лицом и детскими, ласковыми глазами" трогает автора деликатностью, наивностью и верой в добро и справедливость, несмотря на все невзгоды, выпавшие на долю его народа и собственную. Выросший в семье мелкого торговца в крайней нужде и грязи и движимый непреодолимой тягой к знаниям он вырывается из фанатичной ортодоксальной среды и начинает странствовать по России в поисках возможности получить образование и обрести профессию. В конечном счете, разочаровавшись в иудейской религии, он решает перейти в христианство. В новой религии, будучи в глубине души атеистом, он ищет главным образом ответа на мучащие его нравственные вопросы. А какой-либо выгоды для себя он не ищет. Это мятущаяся, беспокойная душа, готовая довольствоваться малым ради душевного равновесия. Его вполне устраивает после смены множества городов и занятий скромное место учителя в церковно-приходской школе в Новочеркасске.

Читая этот рассказ, поражаешься зоркости и масштабности кругозора писателя, проникающего своим цепким взглядом во все уголки тогдашней российской действительности. Он в нескольких колоритных штрихах дает то, о чем подробнее напишет позднее в своей неоконченной повести "Братья Мендель" Короленко — о нарождении во второй половине 19-го века нового поколения евреев, рвущегося под влиянием идей просвещения из затхлого местечкового мирка с его религиозной косностью в широкий мир интеллектуальной свободы.

В "Скрипке Ротшильда" (1894) "рыжий тощий жид" терпит оскорбления от уличных мальчишек, преследующих его криками "Жид! Жид!" и подвергается угрозам физической расправы от злобного гробовщика Бронзы, играющего вместе с ним в любительском оркестре на скрипке и ненавидящего его неведомо за что. Не отвращения заслуживает Ротшильд, а жалости. Отвращения заслуживает действительность, порождающая таких людей. А Ротшильд, хоть и жалок, но сам испытывает жалость к своему мучителю, узнав, что тот смертельно болен: "Испуганное, недоумевающее выражение на его лице мало-помалу сменилось скорбным и страдальческим… И слезы медленно потекли у него по щекам и закапали на зеленый сюртук".

В повести "Палата N 6" (1892) с ее ужасающим контрастом добра и зла, света и мрака, разума и глупости изображен один из узников — именно узников, а не пациентов палаты для душевнобольных — "маленький, живой, очень подвижный старик с острою бородкой и с черными кудрявыми, как у негра, волосами". Это еврей Мойсейка. Считается, что он помешался после того, как двадцать лет назад у него сгорела шапочная мастерская. Он очень добр: "Он подает товарищам воду, укрывает их, когда они спят, обещает каждому принести с улицы по копеечке и сшить по новой шапке; он же кормит с ложки своего соседа с левой стороны, паралитика". Ему одному разрешено покидать палату с тем, чтобы собирать милостыню на улицах. Собранные им гроши грубо отбирает приставленный к палате санитар Никита, более смахивающий на тюремного надсмотрщика. Мойсейка это обобщенный образ забитых и униженных представителей израильского племени, увы, столь характерный для России того времени.

В повести "Степь" хозяин постоялого двора Мойсей Мойсеич совсем не похож на хрестоматийного изворотливого и угодливого корчмаря, такого, как Янкель в "Тарасе Бульбе" Гоголя. Мойсей и его жена — радушные, гостеприимные без угодничества люди. И уж совсем нетрадиционно выведен его брат Соломон, который, получив от отца в наследство часть денежной суммы, поделенной между братьями, сжег свою долю в печке, выразив тем самым свое бескорыстие. Но главное даже не бескорыстие, а чувство собственного достоинства, осознание себя не забитым и униженным, а заслуживающим уважение. Как это отчетливо перекликается с той знаменитой фразой о достоинстве еврея, которую Шекспир вложил в уста своего героя Шейлока из "Венецианского купца "!

Наконец, еще один персонаж — Анна Петровна, урожденная Сара Абрамовна, из пьесы "Иванов".(1889) Это тихая, безропотная женщина, которая из любви к мужу изменила вере и связала жизнь с христианином. Николай Иванов, ее муж, безвольный, рефлектирующий, разочаровавшийся во всем человек отделяется от нее, обрекая ее на одиночество. К тому же она неизлечимо больна — у нее чахотка. У кроткой Анны, обнаружившей тайную связь мужа с юной дочерью своего знакомого Сашей, происходит эмоциональный срыв, а Иванов, доведенный до бешенства ее, как ему кажется, несправедливыми обвинениями, бросает ей в лицо: "Так, ты не замолчишь? (Борется с собою). Ради бога… Так знай же, что ты… скоро умрешь… Мне доктор сказал, что ты скоро умрешь…" Эти жестокие слова окончательно подкашивают бедную Анну и ускоряют ее неизбежную кончину. Прелестный образ этой страдающей женщины не может не вызывать сочувствия.

Таковы еврейские персонажи, отражающие разных, как в любом народе, людей, не ангелы и не демоны, взятые из жизни и запечатленные на страницах чудесных произведений великого русского писателя-гуманиста Антона Павловича Чехова.

[nn]