Главный Песах юного рижского еврея
Арик МАЙЗЕЛЬ
Еще ребенком Даник столкнулся в школе с антисемитизмом. Нет, одноклассники не избивали его. Но однажды кто-то спросил:
"Вам, наверно, очень тяжело, евреям?"
В классе проводились политинформации, на которых ругали израильских агрессоров, шли фильмы и репортажи о коварном враге и сионистских шпионах, в киосках на первых полках продавались книжонки Цезаря Солодаря. Как же он ненавидел его тогда…
Даник был единственным евреем в классе, он чувствовал себя одиноко, стеснялся и порой в туалете тщетно пытался растянуть свою крайнюю плоть, отрезанную ему на церемонии "брит мила". Он даже не знал этого тогда, не знал, что он обрезан, что над ним был проведен древний обряд посвящения в евреи. Этот недостаток крайней плоти для него стал клеймом, позором. Он так хотел стать русским как все его друзья, так хотел принадлежать великому народу, сплотившему вокруг себя другие народы, чтобы идти в светлое будущее. А эта вот крайняя плоть лишала его всех шансов. Он был еврей, и он был обречен скрываться и страдать.
Однажды Даник завел этот разговор дома. И отец, коммунист, офицер-резервист, ответил ему:
"Тебе нечего стыдиться. Мы очень древний народ, со своими традициями. У нас есть своя страна – Израиль. Мы победили в войнах наших врагов, и все ненавидят нас, потому что среди нас есть много умных людей".
Этот разговор привел к перевороту в сознании Даника. Теперь он стал евреем. Более того, он стал убежденным сионистом, правым. Как жаждущий в пустыне, Даник набросился на книги в огромной библиотеке родителей. Приоритетом становились те, чьи авторы звучали по-еврейски. Даник читал Шалом-Алейхема и Фейхтвангера. Читал Эренбурга. Читал нюрнбергские протоколы. Его еврейское самосознание крепло. Даник с жадностью поглощал теперь "Комсомольскую правду" и рижскую "Советскую молодежь", выуживая крупицы правды из потока антисемитской лжи. Он ждал с нетерпением очередного съезда КПСС, чтобы услышать или прочитать в газете речь Меира Вильнера – единственная в те времена ласточка-вестница с родной земли.
В те времена у Даника не было еврейских друзей, но ему это уже не мешало. Теперь он мог поделиться со своими друзьями тем, о чем прочитал, отстаивал Израиль, если заходила речь о еврейской стране, угощал их мацой. О маце и пойдет рассказ.
После войны в Риге сохранилась только одна синагога на улице Пейтавас. Это была хоральная синагога, с галереей и подвалом. Галерея в синагоге — это для женщин, а вот подвал… Поскольку синагога осталась одна, ее пришлось делить между митнагедами-литваками и хасидами. Митнагеды, в Латвии их было большинство, молились сверху, а хасиды внизу (по мнению литваков, низшая каста). Перед Песахом подвал переоборудовали в пекарню. Говорят, во дворе синагоги еще было место, где работал резник, но это, наверно, было до того, как Даник появился в этих краях.
Пакеты с мацой в дом Даника приносил папин товарищ по просьбе бабушки. Бабушка страшно боялась, что если кто-то заметит, что коммунист ходит за мацой, его обвинят в недостаточной преданности партии. В очередной канун Песаха Даник пошел вместе с ним.
Когда они уже подходили к синагоге, Даник вспомнил, что забыл чемодан. Пакеты были такие большие, что их было удобно переносить в чемодане по два. Кроме того, человек с чемоданом в те времена не был редкостью. В чемоданах носили книги и сдавали макулатуру, бутылки и одежду в химчистку, белье в прачечную. Но Даник его забыл. А это значило, что теперь он должен идти через весь город, держа в руках эти самые пакеты, в которых любой идиот поймет, что находится. Это был страх, смешанный со стыдом. А если хулиганы? Или КГБ? Но было поздно. Даник, весь в напряжении, взял пакеты и вышел. Они шли на трамвайную остановку. Пару остановок трамваем. Потом надо было пересесть на троллейбус, там еще через три остановки его, там он выйдет, перейдет дорогу, зайдет во двор, и он дома. Такой план.
Они шли на трамвайную остановку. По дороге Данику часто встречались люди в шапках и без, с крючковатыми носами, страдальческим взглядом, в основном пожилые, с чемоданами. Он, чувствуя себя заговорщиком, причастным к одному общему проекту ловил их взгляды, сам смотрел на них, ища какую-то поддержку. И вдруг он почувствовал облегчение. Это облегчение перерастало в эйфорию. Даник вспомнил Маяковского. "Смотрите, завидуйте! Мы празднуем свой праздник Песах! И мы будем есть мацу! И я ничего не боюсь!"
Они вышли из троллейбуса. Даник попрощался с папиным другом и зашел в свой двор. Во дворе встретил друзей. Он быстро занес домой пакеты и пошел гулять. На душе было спокойно и радостно.
