Сунулся Мустафа в мой карман, и завис в нем: будто его там защелкнуло. Ни взад – ни вперед, сиди на месте и не кукарекай. Для ночи – слишком поздно, для утра – слишком рано, а вот для нечистой силы – самый срок.
— Теперь вы ко мне привязаны, — удовлетворенно сказал Хома. И зачмокал с характерным вкусовым звучанием, наполняя стосковавшееся по сорокаградусной начинке нутро.
— Я на службе! — дернулся Мустафа. И не выдернулся.
— И я! — доложил Хома. — Где ключи?
— Какие ключи?
— От входа.
— Ты уже вошел.
— Открывай дверь и веди вниз.
— Посторонним запрещено!
— Я не посторонний, Мустафа! Я здесь уже был, с твоим дедушкой Мусой хаживал в подземелье.
— Так ты тот Хома из 1909 года?
— Хошь – потрогай, если зенкам не доверяешь.
— Дед о тебе сказывал. Череп российский, сказывал, привез на хранение, дабы он жизненной энергией предка нашего Ибрагима подзарядился. Так это ты?
— Честь имею!
— А деньги?
— Какие деньги?
— За проводы по замогильному лабиринту!
— Сначала верните череп, потом и о деньгах потолкуем.
— Есть в наличии?
Хома поплескал фляжкой, и – странное дело – она откликнулась не ритмичным движением алкогольной жидкости, звоном монет откликнулась фляжка.
— Ба! — сказал Мустафа.
— Червонцы! — сказал Хома. — Открывай двери, дядя. Веди!
— А не обманешь?
— Не обману!
— Где гарантии?
Хома опять побренчал фляжкой и дал Мустафе одним глазом взглянуть на золотые надежды.
Мустафа взглянул. И уверовал.
Уверовал и дверь открыл. Затем нашарил потайной рычажок под напольной плиткой. Опустил его с усилием в приметный паз, и каменное надгробье повернулось на оси, открыв винтовую лестницу.
— Идем!
И мы пошли. Одной связкой. Как скалолазы. Но не на вершину Махпелы, а в ее глубины. Впереди Хома, за ним я, следом Мустафа с прицепленной на кожаном ремешке бутылкой из-под кока-колы, где шипела от неудовольствия растревоженная змея-гадюка.
