Отнюдь не романтическая история
Галия МАВЛЮТОВА, Санкт-Петербург
Ушел! Он ушел. Бросил. Сволооочь! Все они такие. Все — сволочи. Я такая хорошая, добрая и отзывчивая, дружелюбная и милосердная, само смирение, отдала ему тридцать пять лет жизни, можно сказать, подарила, к ногам бросила, а он за это, за всю мою доброту — бросил меня. И ведь не только жизнь на него тратила, еще и кучу болезней приобрела, благодаря благоверному. У меня тройничный нерв, ишиас, хондроз, спондиллез, евстахиит, вены, ох, вены, и много еще чего имеется, а ему все мои жертвы глубоко по одному месту. Он теперь с молоденькой новые годы накручивает.
Ох! Ох! Дородная, рыхлая женщина тяжело повернулась на диване, с трудом приподняв зареванное лицо. От неловкого движения едва не свалилась на пол, но с трудом удержалась, уцепившись рукой за спинку. На полу валялись два мобильника, гора скомканных бумажных салфеток, пустая чайная чашка, пузатая и крепкая, как гриб-боровик, две ложки, чайная и столовая, ноутбук и наушники. Все вперемешку. Женщина невыносимо страдала. Припухшие веки исходили мутной жидкостью. Не слезами. Именно жидкостью, мутной и бурой одновременно. Бордовый махровый халат бесстыдно задрался на объемных коленях, покрывшихся фиолетовыми пупырышками.
Сочетание цветов навевало мысли о бренности сущего. Хоть бы позвонил! Так нет же. Телефоны молчат. Оживают только на входящие. Не проплачены. Денег нет.
В этот миг один из мобильников бодро протренькал мелодию из "Крестного отца". Женщина потянулась за телефоном, но сбившийся халат зацепился за подлокотник дивана, она дернулась и рухнула всем телом на пол, немного полежала, прислушиваясь к сладким трелям, затем схватила телефон и пропела в трубку нежно-нежно: "Да, Вовочка, слушаю тебя, Вовочка!"
— Какая я тебе "Вовочка"? Совсем ошалела! — зазвенело в трубке.
— А-а, это ты, Киса? — разочарованно выдохнул махровый халат.
Он сам собой запахнулся на женщине, самостоятельно набросил капюшон и превратился в живое существо, немного потертое жизнью и обстоятельствами.
— Я, Рося, я, открой дверь, на улице же дубак дубаком, — долдонила трубка, изредка переходя на мелодичный трезвон.
— Щас, щас, — недовольно проворчал халат и медленно, перекатываясь с колен, начал подъем.
Уже через полчаса в квартире стало значительно веселее. Вместо махрового халата на диване сидела женщина лет пятидесяти с гаком, с виду почтенная, немного рыхловатая, рядом примостилась Киса, подружка-не разлей вода, сухая, желчная, начисто выщербленная жизнью, но симпатичная. Обе славно дополняли друг дружку. Одна зареванная и толстенькая, вторая смешливая и тощая.
— Что, совсем-совсем не звонит? — с саркастической ноткой в голосе спросила Киса.
— Нееет, не звонит, — снова залилась слезами Рося, но Киса с силой сжала ее запястье и начавшиеся рыданья заглохли в зародыше.
— Надо ждать, ждать и терпеть, мы высидим его, как курицы на яйцах! — непререкаемым тоном заявила Киса, и Рося послушно кивнула.
А что ей оставалось делать? Реветь да кивать. Было бы кому утешить. Благо хоть подружка есть. Бедовая, но верная, а верность нынче в большом почете. Подруги заварили чаю, и, медленно прихлебывая из пузатых чашек, напряженно думали, как бы повернуть интригу в женскую сторону. Как ни крути, а победа в нелегкой и изматывающей борьбе за единство противоположностей досталась мужской половине человечества. Победитель лишил бывшую жену всего, что было нажито совместным трудом и проживанием. Он забрал себе всю недвижимость, клинику, автомобили и даже драгоценности, оставив Росе крохотную однушку, ту самую, с которой начинали жизнь. Бросил кусок напоследок. Как собаке.
— А тут еще эта…, — заикнулась было Рося, но замолчала, тупо любуясь янтарным цветом чая.
— Что — "эта"? — вскинулась Киса, всплеснув сухенькими ручками. Клак-клак. Клак-клак.
"Это у нее суставы трещат. А туда же — молодится, под девочку косит, Лолитка хренова", — брезгливо подумала Рося, а вслух сказала: "Жена Вовочкина. Звонит и звонит".
— А ты что? — заколыхалась Киса, исходя от нетерпения судорогами.
"Эк ее колбасит. Своей жизни нет, так она чужими несчастьями питается, — поморщилась Рося, — да ладно, других подруг у меня нет. И уже не будет, видимо".
— А не хочу разговаривать. Не могу. Сука она! Малолетняя. Увела чужого мужа и радуется. Небось, в моих бриллиантах форсит, на моих машинах катается, на моей кровати…, — в этом месте Рося подозрительно всхлипнула, но Киса привычным жестом перехватила запястье подруги. Все стихло. Обе нахохлились. За окном стремительно темнело. В комнате сгущался полумрак. Вместе с исчезновением дневного света стремительно падал барометр женского настроения. Подруги не на шутку загрустили.
— И пусть! — нарушила сумрачную тишину Киса. — Пусть спит на твоей кровати. А ты не воображай, чем они там занимаются. А то на себя не похожа. Лежишь тут и рисуешь себе картины, как он ее гладит, обнимает, целует? Да?
В голосе Кисы клокотало праведное негодование. Рося повернулась, чтобы отбрить подругу, но передумала, пересилила себя. "А ты заведи себе своего мужика, а потом воображай, с кем он и чем в койке семейной занимается. Замужем не была. Да ее ни разу не позвали туда. Так и проболталась в одиночках всю жизнь. Теперь ходит по разведенным, слезы утирает. Если позовут".
— Рисую, — нехотя подтвердила Рося, — рисую картины. Как у них все делается. Куда ж деваться? Так бы убила! Своими руками придушила бы!
— Нееет! Придушить любая дура может. Для этого большого ума не надо. Мы их по-другому достанем! — с угрозой пророкотала Киса, а Рося невольно вздрогнула, покосилась на подругу, и чуть-чуть отодвинулась, вроде как халат поправить. Снова зазвонил телефон. Рося схватила трубку, прижала к губам: "Вовочка, это ты Вовочка?" Киса вытянула шею. В этой позе она стала похожа на удава. Рося смотрела одним глазом на змеиную подругу, вторым пыталась рассмотреть номер абонента. "Кто это? Она?" — прошипел за спиной удав. Рося кивнула.
— Поговори-поговори с ней, узнай, чего хочет. Ты молчи, молчи, а она пусть треплется, — шипела, извиваясь всем телом, верная подруга.
Смотреть неприятно. Шея в штопор ушла. В уголках тонких губ запеклась желтая слюнка.
— Говорите! — властно и сухо потребовала Рося в трубку. — А-а! Понятно! Все просто, деточка, положите его на бочок, раздвиньте ягодички, анальное отверстие смажьте вазелинчиком, в аптечке найдете, я запаслась надолго, и нежно-нежно вставьте трубочку в попочку. Газы-то и выйдут! Да-да, здоровьичка вам, и Вовочке тоже! И ребеночку, как-как, да, Сусанночке, да…, — махровый халат беспомощно пошатнулся. Диван угрожающе затрещал. Киса едва удержала халат за полы, так и норовил упасть.
— Чего там? Какие еще ягодички? — Киса ерзала от нетерпения, ее разрывала на части бабья дотошность.
Халат смахнул капюшон с лица. Перед Кисой снова возникла Рося, с квадратными глазами, открытым ртом и дрожащими губами. Киса притянула ее за трясущуюся голову и заставила выпить чаю.
— Не чай — галимый кипяток. Ты обожгла меня, Киса! У Вовочки застарелый геморрой. А эта дурочка не знает, как выпустить из него газы, — сказала Рося, отдышавшись.
— Г-г-а-а-зы? — Кисины зубы часто-часто выбивали дробную чечетку. — Э-э-т-то кааа-к же?
— Как-как? Вот так! Заболел давно, лет тридцать назад. Что-то тяжелое поднял. Теперь из него газы не выходят, — с сердцем отозвалась Рося. Она закачалась в такт словам, как юная осинка, надломленная ветром.
— Ну надо же! А я не знала, — чистосердечно призналась Киса.
— Да, тридцать пять лет с мужем прожить — не поле перейти! А ты как думала? Знаю, ты всю жизнь мне завидовала — бриллианты, машины, дачи, поездки! За все надо платить, милая!
Киса отодвинула чашку с недопитым чаем, хотела закурить, но передумала, так и застыла с незажженной сигаретой в левой руке.
— И вот — бросил! Я ему и трубочку вставляла, и от запоев выхаживала, он ведь неделями в запой уходил, и ночами ждала, кобеля проклятого, все по бабам бегал. Трепак в дом принес, так вместе лечились. Все ему простила, все! А эта сучка не сможет так за ним ходить. Он ведь, как ребенок малый! Я даже рожать не стала, он все силы у меня забирал. На детей ничего не осталось.
— И ты вот так, всю жизнь с трубочкой, с трепаком, с запоями? — изумилась Киса.
— Да. А откуда у меня вены, ишиас, тройничный нерв и рубцы на сердце? Откуда? — бордовый халат с явной угрозой навис над Кисой.
— Рубцы на сердце? — в вопросе прозвучало явное недоверие.
— Рубцы, — с готовностью подтвердила Рося, — за каждый его финт мое сердце расплатилось рубцом. Финтов было много. Рубцов тоже.
— Плохо дело, рубцы, финты, нервы… Что будем делать? Ждать надо. Сучка не умеет вставлять трубочку, чтоб его разорвало!
— Да уж…, — заплакала Рося.
— Да ты не плачь, не плачь, все равно, она как ты — не сможет, не сумеет, — тоже разжалобилась Киса, — только я вот все думаю, а чего мужику трубку вставлять-то? Он что, сам не в состоянии?
— Не-а, — простодушно отозвалась Рося, — он эгоист. Ему все на тарелочке подавай.
— А ведь сучке всего двадцать лет. Она же ребенка ему родила! — воскликнула Киса. — Девка думала, что будет в бриллиантах красоваться, да в машинах разъезжать, а он ее загнал в одно место. И не самое лучшее в мужчине. Прямо ужас!
— Хочет быть за мужем — пусть ест дерьмо! Тоннами. Без этого нет семьи, — констатировала Рося.
Слова прозвучали отрывисто и зло. Рося словно услышала их со стороны, и вся раскисла, как квашеная капуста. Немного посидела без дела и снова расплакалась.
— Эхе-хе, а я-то думала, что замужем быть легко и приятно. В театр вместе, в Хургаду вместе, на грядках плечом к плечу, — продолжала сетовать Киса. — Слушай, а зачем ты ей советы даешь? Пусть сама учится, хоть на курсы запишется, как эти трубки в попу пихать. Надо же! И не противно ей?
— Противно, — согласилась Рося, — даже мне, но мы ведь с Вовочкой врачи. Вместе в меде учились когда-то. Он так страдает, когда у него приступ геморроя. Жалко его. Может, и она жалеет. Если бы я знала, что она названивает по этому поводу! Давно бы все рассказала. Вдруг Вовочка смилостивится, и денег даст, мне бы хоть что-нибудь, хоть за квартиру заплатить.
Рося еще пуще расплакалась, она искренне жалела себя, брошенную, Вовочку с непреходящим геморроем, безымянную жену с трубочкой, младенца Сусанночку и даже верную подругу Кису, но последнюю совсем немножко. Подруга раздражала глупыми высказываниями, но без нее было бы еще хуже.
— Вот скотина! — вознегодовала Киса, сжимая кулаки, и комкая ненужную сигарету. На пол посыпался жухлый табак. Киса опомнилась и допила чай. Аккуратным движением поставила пустую чашку на блюдце и скорбно вздохнула. — А что тут скажешь? А нечего сказать! Хорошо, что вы помирились. Геморройная трубочка превратилась в трубку мира…
Через полчаса утомленная чужими бедами Киса шла по улице, прямо по проезжей части, не замечая циничных жестов разгневанных автомобилистов. Киса крепко задумалась, иногда она разбрасывала руки по сторонам, словно не понимала, где находится, на каком свете, в каком полушарии. В левой руке у нее была зажата незажженная сигарета. Киса и впрямь находилась в полном недоумении. Она шла и разговаривала сама с собой. Разъяренные водители тормозили, прислушивались, и отъезжали, безнадежно покрутив пальцем у виска. "Где это видано? Бывшая старая жена дает советы нынешней, молодой, как выпустить газы из мужика-кобеля? Чтоб его разорвало на части! Причем, обе уверены, что так и надо жить. И не иначе. Живут же люди! — ворчала Киса. — Влюбляются. Женятся. Разводятся. Бросают друг друга. Предают. Имущество забирают, деньги. Трубочки вставляют. Детей рожают. Плачут. Страдают. А мне и не поплакать. Причины нет. Повода. И даже трубочку вставить некому".
https://www.isrageo.com/2014/12/17/morsi070/
