О великом и могучем с арабским акцентом и рефлексирующей постсоветской интеллигентности
Отгремели торжества 50-летней годовщины объединения Иерусалима. И, частично, по поводу 50-летия Шестидневной войны, поскольку это взаимосвязано. В ней я не участвовал по малолетству. В войне Судного дня мог бы, так как был уже половозрелой особью, но жил в другой стране за "железным занавесом". Не участвовал и в Первой ливанской, будучи в глубокой ж…, то есть, глубоком "отказе".
Так что мой мемуаразм относится к лету 1990-го. Весьма жаркому. Особенно в секторе Газы, где я тогда служил около месяца. В конвульсиях скисала так называемая первая интифада, в Газе это было еще заметно. Я мотался на джипе по пыльным улицам, сочетание сорокаградусной жары и дикой влажности совсем не радовало мой бренный организм, обвешанный подсумками, патронташами, тяжелым бронежилетом и увенчанным каской.
"В душ, быстро в душ!" — одна мысль лихорадочно пульсировала в воспаленном мозгу.
Но не тут-то было. Вдруг ожила рация.
"Кто в 15-м квадрате?" — услышал я голос командира.
"Я, сорок шестой…" — ответствовал я обреченно.
"Подъезжай на базу, надо двух подозрительных в военную разведку доставить".
Подруливаю. В кузов моего джипа сажают задержанных, пристегивают к железной раме. На сиденье рядом со мной плюхается сопровождающий, молоденький румянолицый солдатик. Поерзав, он смежил вежды и блаженно засопел, погружаясь в сон. А я запылил по кривым закоулкам Газы в комплекс военной разведки.
Бросив взгляд в зеркало, я увидел, что задержанные настороженно смотрят на меня.
Вдруг один из них сказал другому:
"Слышь, Ахмед, давай быстро договариваться, что мы там будем говорить".
Фраза была произнесена на почти чистом русском языке.
"Ну давай, — ответил на том же, великом и могучем, Ахмед, — а чего ты на русском заговорил?"
"Да этот козел, небось, и на английском понимает, и на арабском, иврите — само собой, а по-русски-то — ни бум-бум".
Я повернул зеркальце джипа на себя, посмотрел в него, но… Это был некто, мне неведомый. Дочерна загорелая физиономия, залитая потом и прибитая пылью, напоминала маску жреца из ацтекских пирамид. Впечатление усиливали торчащие из этого безобразия красные от недосыпа глаза и дикая черная щетина. В общем, натуральный козел.
Задержанные, между тем, бодро договаривались, кто чего не видел и где кто не участвовал. Я, естественно, помалкивал.
Но по мере приближения к зданию разведки меня вдруг заломало. С младых ногтей я был приучен к железному правилу — не закладывать никого и никогда! Представил себе, как я, возбужденно захлебываясь слюной, докладываю контрразведчику всю подноготную этого Ахмеда сотоварищи, и тошнота отвращения к себе подступила к горлу.
"Что же делать?! И сдать нельзя, и не сдать нельзя!"
И вдруг…
Из переулка выскочил крупнокостный немолодой осел и остановился в метре от джипа. Я ударил по тормозам, чудом успев остановиться.
"С…б…х…п…е…х…б…!!!" — сказал я громко и с выражением на том самом языке, в котором, по мнению назвавших меня козлом товарищей, ни бум-бум.
В джипе воцарилась гробовая тишина. Только блаженно посапывал солдатик. Он и не думал просыпаться. Наверное, ему снилась бутылочка с "матерной". А осел, презрительно пожевывая синеватыми губами, искоса смотрел на меня карим ханаанским глазом.
Обогнув мудрое животное, я через пару минут подрулил к зданию разведки.
Ко мне подошел знакомый разведчик Мишка, потягивая холодную "колу" из банки и напевая:
"…и буду лежать я в тоске на соленом, как вобла, песке…"
"Ну?" — спросил он.
"Баранки гну… Дай хлебнуть… В душ хочу…"
"Слушай, — сказал Мишка, втягивая ноздрями воздух, — тебе до душа, похоже, джип мыть придется…"
ОТ РЕДАКЦИИ
Вынесенное нами в заголовок словосочетание, хотя очень подходит к ситуации при прочтении русскоязычным читателем, на арабском — вполне прилично. Например, "Усрат ахуй атъебифи биляди" означает "Семья моего брата лучшая в стране".