Знать, помнить и осуждать преступления советской власти нужно для того, чтобы подобное вновь никогда не повторилось
Борис ДИВИНСКИЙ
КОРОТКО ОБ АВТОРЕ
Сын репрессированного, академик Российской Академии медико-технических наук.
С 14 лет начал работать, одновременно продолжая учиться. После получения высшего экономического образования поступил на государственную службу, сочетая ее с педагогической и научной деятельностью в ряде ВУЗов Москвы (доцент по кафедре аудита). Имею 70-летний непрерывный трудовой стаж. В 2015 году репатриировался в Израиль для воссоединения с семьей сына, проживающего в Израиле с 1991 года.
Город Хабаровск. Ночь с 4 на 5 июня 1938 г. Стук в дверь. На вопрос матери, кто там — короткий ответ: «Откройте, НКВД». Предъявляют ордер на арест моего отца Дмитрия Михайловича Дивинского. В то время он работал зам. управляющего трестом «Приморзолото» Наркомтяжпрома СССР.
При обыске сотрудники НКВД конфисковали охотничье ружье, радиоприемник, патефон, набор патефонных пластинок «русских эмигрантов» (так было указано в протоколе) Ф.Шаляпина, А.Вертинского, П.Лещенко. Были изъяты почти все книги из нашей большой библиотеки и семейные фотографии. Служебная квартира, в которой мы прожили 4 года, сразу же была опечатана, а меня и мою мать выгнали на улицу. Ночь мы провели на скамейке во дворе. Хотя все остальные служебные квартиры в доме пустовали — они были «освобождены» по тем же причинам.
Мать поняла, что надо срочно уезжать. Сейчас уже не помню (мне было тогда 7 лет), как ей удалось спрятать билет при обыске, но мы смогли сесть на поезд в Москву. И вот через 10 суток пути мы, наконец, у нашего дома по Грузинскому валу. Но оказалось, что наша кооперативная квартира занята, хотя еще до отъезда в Хабаровск отец на эту квартиру получил бронь. Задолго до нашего приезда туда самовольно вселились наши дальние родственники. Лишь после скандала нас пустили в одну из двух комнат.
В Москве по совету друзей, у которых также были арестованы родственники, начались наши дежурства в длинных очередях в приемную НКВД на Кузнецком мосту. В течение многих лет мы с матерью слышали один и тот же ответ:
«Ваш родственник осужден на 10 лет лагерей без права переписки».
Через 10 лет в этом же ведомстве нам сообщили:
«Приговор пересмотрен, по новым обстоятельствам срок лишения свободы Дивинскому Д.М. увеличен: 25 лет без права переписки».
Лишь после смерти Сталина, когда в 1956 году состоялся 20 съезд КПСС, на котором с докладом о культе личности выступил Н.С.Хрущев, в стране начался процесс реабилитация жертв политических репрессий. Но, как правило, к этому моменту осужденные уже были мертвы.
Первым документом, который в 1950-х годах наша семья получила об отце, было свидетельство о смерти. Там стояла дата — 23.12.1939, причем без указания причины и места смерти. Спустя годы мы получили справку Верховного суда от 17.05.1956, где было сказано, что выездным заседанием военной коллегии от 7.08.1938 отец по статье 58 УК РСФСР был приговорен к расстрелу, который приведен в исполнение в тот же день. И лишь в 1956 году этот приговор был отменен с посмертной реабилитацией. Согласно справке Генпрокуратуры РФ от 18.11.1994 я был признан пострадавшим от политических репрессий. К этому времени мать уже скончалась.
Хочу обратить внимание читателей на статью «Стена скорби», опубликованную в международном издании газеты «Аргументы и факты» № 36 от 10.09. 2017. Здесь сообщалось, что в Москве на проспекте Сахарова началась установка «стены скорби» (скульптор Г.Франгулян). Памятник планируется открыть 30 октября этого года в День памяти жертв политических репрессий и 80-летия большого террора.
Только с 1930 по 1956 год через лагеря, колонии и тюрьмы прошло 20 млн. человек, из них по политическим мотивам — 5,5 млн. Во время правления Сталина было расстреляно не менее одного миллиона человек, из них только за полтора года большого террора с 1937 по 1938 год — 682 тысячи.
Достоверно известно о централизованном характере репрессий. Расстрельные списки чиновников, офицеров, партийцев, рядовых граждан в годы большого террора составляли сотрудники НКВД. Затем члены Политбюро во главе со Сталиным их подписывали. И эти списки передавались в Военную коллегию Верховного суда СССР.
В регионы спускали лимиты на аресты врагов народа. А из регионов обратной волной приходили запросы на увеличение этих лимитов. Все это сопровождалось доносами и выбиванием из арестованных показаний об якобы действующих контрреволюционных группах и заговорах. Ведь получалось как? Чем масштабнее был раскрытый «заговор», тем лучше выполняют свою работу сотрудники НКВД.
По мнению вдовы писателя и общественного деятеля А.И.Солженицына Натальи Солженицыной, до сих пор при подсчете жертв террора не учитываются, например, арестованные, но не дожившие до суда, а также погибшие во время раскулачивания и депортаций.
«Стена скорби» и подобные памятники в регионах нужны не только репрессированным и их родственникам, но и всем сегодня живущим. Это память об униженных и безвинно погибших, чья смерть трагичнее и страшнее, чем смерть на войне. Знать, помнить и осуждать эти преступления нужно для того, чтобы подобное вновь никогда не повторилось.
Считаю очень важным, чтобы в Израиле была создана общественная организация репатриантов из бывшего СССР – жертв политических репрессий.
