В Тель-Авиве в рамках фестиваля документального кино «Солидарность» прошла демонстрация фильма «Оскар» — о советском и французском художнике Оскаре Рабине, одном из организаторов знаменитой «бульдозерной выставки» и неформальном руководителе группы художников- нонконформистов второй половины прошлого века. Наш корреспондент встретился с прибывшим на фестиваль из Германии режиссером фильма Александром Смолянским и взял у него интервью
Яков ЗУБАРЕВ
Фото автора
— Александр, по профессии вы — не кинематографист. Единственные ваши работы в кино – две документальные ленты, посвященные Оскару Рабину и его творчеству. Почему вы выбрали именно эту тему и каково ваше главное дело в жизни?
— Как ни странно это звучит, такого дела у меня нет. Как-то так получается, что каждые 10-12 лет закладываю крутой вираж в своих занятиях и корректирую ход жизни. Тогда на какой-то период у меня появляется новое главное дело.
Я окончил в Санкт-Петербурге очень хорошую математическую школу, и после десятого класса, будучи по натуре гуманитарием, хотел поступать во ВГИК, поскольку кино всегда было моей страстью — уже с 14-15 лет бегал на разные закрытые просмотры западных фильмов. Но родители тогда правильно рассудили: они сказали мне, что, во-первых, во ВГИК меня не возьмут как еврея, а, во-вторых, я еще недостаточно зрел, чтобы сказать что-то свое миру. Ну а поскольку за плечами была математическая школа, я поступил на компьютерный факультет Ленинградского института авиационного приборостроения – ныне Авиационной академии, но одновременно учился и на Высших переводческих курсах.
Институт все-таки закончил, хотя уже через два-три года учебы понял, что это совершенно не мое, и начал заниматься переводами с английского. Так в моем переводе впервые вышли на русском языке произведения Энтони Бёрджесса – автора знаменитого «Заводного апельсина», Башевиса-Зингера, Вуди Аллена, Агаты Кристи – «Таинственное происшествие в Стайлз». Переводил также стихи Уайльда, Киплинга. А когда наступили 1990-е годы, стал совладельцем и директором одного из небольших московских издательств, которое выпускало книги по искусству, но не простые, а такие, что сами были произведениями искусства. И все это время все-таки не оставлял мысли о кино – снимал для себя, для друзей, причем на вполне профессиональную камеру. Я прочел все книги по кинематографии, которые обычно изучают в подобных вузах, и чувствовал себя достаточно уверенным в этом деле. И тут, как порой случается, неожиданно появилась ситуация, позволившая подумать о съемке серьезного кино.
Был у меня такой счастливый период, когда четыре года жил с женой в Париже, и оказалось, что буквально рядом со мной, на одной улице, живет Оскар Рабин. О нем я знал с юности, ценил — особенно нравился его стиль жизни человека, который пытается оставаться самим собой в тоталитарной стране, сохранять свою внутреннюю свободу, живя в несвободной стране. Я знаком со многими людьми, связанными с миром искусства, часто ходил на «закрытые» квартирные выставки, и там представлялись подчас фотографии работ Рабина. Несмотря на то, что снимки эти были черно-белые, можно было сразу понять, что он создает свой совершенно неповторимый мир реальности, обладает уникальным видением этого мира. Тогда я не был с ним знаком, но испытывал к нему чувство благодарности за те минуты радости, которые он доставлял своим творчеством. И вдруг – он рядом, в Париже!
— И что – так просто познакомились с ним?
— Понятно, что мне было крайне приятно познакомиться с Оскаром, но, думаю, и с его стороны наблюдалось определенное желание пообщаться с человеком, которого интересуют не то, сколько стоят его картины, а какие-то общие, волнующие художника, вопросы. И мы стали регулярно встречаться – чуть ли не два-три раза в неделю.
— Это не мешало его работе?
— Наоборот, он беседовал, не отходя от холста, и меня поразила широта и глубина его размышлений, его начитанность. Он умел совершенно четко формулировать свои мысли, что большая редкость среди художников и что подвластно, как правило, только большим мастерам. Оскар мог очень ясно выражать свое мироощущение не только кистью, но и словами. При этом никакого формального образования он не имел – многое почерпнул от общения со своим учителем Евгением Кропивницким. Все свои «университеты» он прошел самостоятельно и очень хорошо понимал людей.
Мне как-то сразу стало ясно, что наши беседы не должны проходить в импровизированном ключе: следует готовиться к каждой встрече, обговаривать заранее тему и давать Оскару время продумать ее. Причем, темы могли быть самыми разными и, естественно, в первую очередь, связанные с биографическими фактами из жизни художника. Ведь Оскар родился в 1928 году, он многое видел и знал, память его был удивительно крепка. Меня интересовали его мысли и чувства в период сталинского самовластия, в последующие репрессивные годы по отношению к художникам и вообще к деятелям культуры, его оценка искусства ХХ века, судеб русского авангарда…
К тому же я сразу понял, что эти беседы могут быть интересны не только мне, и что так дается тот самый шанс соединить мою давнюю любовь к кино с возможностью выйти в широкое кинематографическое пространство. Я попросил разрешения у Оскара на съемки наших встреч, получил безоговорочное согласие, и поставил в студии две камеры, оборудовал освещение, обеспечил четырехканальный звук… Оскар практически сразу привык ко всей этой аппаратуре, она ему не мешала, и я, составив предварительные вопросы, отправлял их ему накануне очередной встречи на адрес электронной почты.
— Он пользовался компьютером?!
— Несмотря на девятый десяток лет, он активно использовал передовые технологии. Хочу здесь упомянуть еще одно поразительное качество его характера: от него очень трудно было услышать слово «нет». «Оскар, может быть, мы так сядем?» «Да, конечно». «Оскар, может быть, мы поговорим на эту тему?» «Да, разумеется». «Вы не хотите прогуляться по Лувру?» «Конечно, хочу». «А съездим в музей Клода Моне?» «Ой, какая замечательная идея!» Он был очень прост в общении и настолько позитивен по отношению к миру, настолько быстр на подъем, что я просто забывал, что передо мной человек, которому уже за 80… Мир его не только интересовал – он был сам открыт миру и взирал на него с мудрой полуулыбкой. Его студия была всегда открыта для любого посетителя, ему было интересно показывать свои работы. Это повелось еще с юности, когда к нему в лианозовский барак можно было приехать запросто и где по выходным собирались поэты, чтобы почитать свои стихи.
И все это при том, что он прекрасно знал себе цену, знал свое место в русской советской живописи, где по праву считался лидером неформального художественного искусства.
И вот так мы продолжали наше общение, пока через четыре года я не понял, что просто погибаю под количеством собранного материала, озвученных идей и мыслей. Меня мучил вопрос: как я смогу использовать всю эту массу записей, как смонтировать? Пришел к своему другу, замечательному режиссеру Жене Цымбалу, рассказал ему о задуманном проекте, и он, просмотрев отснятый материал, согласился работать над ним со мной. Но привнес сначала свою идею: поскольку в этом материале много внимания уделено также жене Оскара – Валентине Кропивницкой, дочери его учителя и тоже художнице, то есть смысл сделать первым фильм о ней. Так родилась лента «В поисках потерянного рая» — она вышла в 2015 году.
— И получила в России Национальную кинематографическую премию «Ника» как лучший неигровой фильм, а также десять наград на международных кинофестивалях…
— Я, честно говоря, не ожидал такого успеха. Накануне присуждения «Ники» я участвовал в одной конференции в Кембридже, готовился к докладу, и, хотя Женя позвонил и сообщил мне, что наш фильм вошел в список трех номинантов на премию, я не верил, что она достанется именно нам, а потому в Москву не полетел. И только в перерыве между заседаниями, заглянув в компьютер, когда шла прямая трансляция с церемонии вручения «Ники», узнал, что она досталась «Потерянному раю». После этого мы поняли, что фильм об Оскаре следует продолжать. Мы закончили его спустя три года, и он опять-таки завоевал главные призы на самых престижных кинофестивалях – в Германии, Франции, Варшаве, США, России. На фоне некоторых других призовых документальных лент, посвященных, как правило, темам национальных или сексуальных меньшинств, признание картины о лидере российского неформального искусства и великом, не побоюсь сказать этого слова, художнике ХХ века особенно примечательно.
— В вашем фильме, кроме бесед с самим Оскаром, мы видим редкие кадры хроники, представляющие тридцать лет советской эпохи, в которые жил и творил художник, — похороны Сталина, колонны поляков, «скорбящих» по поводу смерти «вождя народов» и шествующих по улицам Варшавы с красными полотнищами, реакция советских людей на толпы иностранцев, впервые заполнивших Москву во время молодежного фестиваля 1957 года, первый глоток пепси-колы на американской выставке 1959 года, возмущение Хрущева, впервые увидевшего абстрактную живопись, разгон бульдозерами участников неразрешенной выставки в подмосковном Лианозово… Где и как вы «добывали» эти кадры, насколько это было сложно?
— Что касается хроники, то это заслуга Жени Цымбала, который обнаружил ее в Красногорском архиве кинодокументов, и мы приобрели все, что посчитали важным. А многие фотографии, голоса и письменные документы я нашел в архивах Германии, Италии, Англии, Греции, США и, естественно, России. Особую сложность представлял копирайт – например, в фильме имеются кадры, которые снимал в 1953 году с балкона американского посольства в Москве военный атташе, и потребовалось немало усилий получить разрешение на их использование. В одном из итальянских музеев мы обнаружили неопубликованные мемуары британского коллекционера и владельца галереи Эрика Эстерика, которые раскрыли нам, как вывозились из Москвы в 1964 году семьдесят картин Оскара, ставших на следующий год основой его первой зарубежной выставки в Лондоне.
— И как они вывозились?
— Естественно, официально вывезти работы неофициального художника было немыслимо, для этого требовалось особое разрешение, но его получил некто Виктор Луи*, советский гражданин, работавший в Москве журналистом одной из британских газет и женатый на британке. И, самое главное, неоднократно выполнявший деликатные задания КГБ в СССР и в других странах мира. Именно Луи передал за границу рукописи «Ракового корпуса» Солженицына, «20 писем другу» Светланы Аллилуевой и несколько видеозаписей академика Сахарова во время его пребывания в ссылке в Горьком. КГБ платил ему, как писал Сахаров, очень своеобразно — разрешая различные спекулятивные операции с картинами, иконами и валютой, за которые другой давно бы жестоко поплатился. Об этом человеке, кстати, сняты фильмы «Луи-король» и «Осведомленный источник в Москве» — думаю, на деньги сегодняшних гэбистов.
— На ваш фильм, конечно, они денег не дали, хотя именно они и преследовали Оскара, и выдворили его из страны…
— Поскольку с самого начала решил, что не хочу отдавать картину в посторонние руки и сам буду ее продюсером, то и деньги пришлось добывать мне. Воспользовался модным сейчас методом краудфандинга: объявил через интернет о сборе средств, и деньги стали поступать от друзей, друзей друзей, просто незнакомых лиц со всего света – из стран Европы, из США, Канады, Австралии… Я попросил Оскара поставить автографы на его прекрасно изданные альбомы, на некоторых он даже сделал свои рисунки, и мы дарили эти альбомы людям, внесшим крупные суммы. Правда, собрали таким образом не более четверти требуемого бюджета, но все равно можно сказать, что фильм стал благодаря этим пожертвованиям своего рода народным проектом. Ну а остальные деньги пришлось вложить мне, хотя я ни копейки в качестве зарплаты за него не получал.
В нашей команде работали также замечательные звукооператор, монтажер, и мы были единомышленниками в полном смысле этого слова. Кроме того, во мне постоянно жило ощущение, что если не сделаю этот фильм, то никто за меня его не сделает. Не потому, что такой гениальный, а просто потому, что судьба поставила меня в нужное время в нужное место, и я не имею права отказаться от ее предложения. С одной стороны, такого количества материала об Оскаре нет ни у кого в руках на белом свете, а с другой – никто из других кинематографистов не обладал бы такой степенью доверительности, с которой художник беседовал со мной.
Несмотря на разницу в возрасте, между нами возникли настоящие дружеские отношения – когда я покинул Францию, мы проводили вместе отпуска, он приезжал к нам в гости, и мы часто бывали у него в гостях. Он встречал меня и мою семью очень радушно, выставлял на стол нехитрое угощение – шпроты, колбасу, – которое запивалось недорогим вином. Почти что барачная обстановка российских 50-60-х годов прошлого века. При том, что Оскар совсем не бедствовал, он сохранил простое отношение к жизни и не позволял себе шиковать. Я был также в самых теплых отношениях с членами семьи Оскара, и они шли мне навстречу в любых просьбах, касающихся работы над фильмом.
— В вашей ленте очень хорошо представлено творчество Оскара Рабина, и я подумал, что по одной-двум работам было бы трудно понять талант и значимость художника. Вы же сумели показать всю его многогранность и глубину…
— Ну, по одной работе можно понять разве что Рафаэля или Да Винчи. Большинство же даже гениальных художников можно оценить только исходя из совокупности всего их творчества. И вы правильно подметили по поводу значимости художника. Потому что она оценивается, как правило, по двум параметрам – что человек сделал в профессиональном плане, какое творческое наследие он оставил после себя, и – какой жизненный путь прошел, какой след оставил в творчестве других художников, как повлиял на окружающий его мир.
Дом Оскара Рабина недалеко от станции Лианозово был центром художественной жизни — он объединил в конце 1950-х годов художников и поэтов, творчество которых искусствоведы описывают в таких терминах, как второй авангард, андеграунд и нонконформизм. И не случайно барак стал одним из главных «героев» картин Оскара – он был синонимом андеграунда, а поиски свободы и нового художественного языка в стране победившего соцреализма часто приводили к трагическим последствиям, к отсидке в тюрьме или лагерях. Или, в лучшем случае, как это случилось с героями фильма, к принудительной эмиграции, последовавшей после знаменитой «бульдозерной выставки».
У Оскара были нелегкие детство, юность, да и взрослая биография. Он, без преувеличения, прожил несколько жизней.
Первая – жизнь нищеты и скитаний, когда в 13 лет стал полным сиротой (отца расстреляли, а мать рано умерла) и остался без средств к существованию. Сразу же после войны он по сути еще мальчишкой уехал без паспорта и денег «зайцем» в Ригу, где учился живописи. Затем вернулся в Москву, поступил в ученики к знаменитому художнику и поэту Евгению Кропивницкому, а позже женился на его дочери Валентине.
Началась вторая жизнь Оскара — жизнь художника-нонконформиста. На пропитание он зарабатывал в подмосковном Лианозово, работая на железной дороге вместе с недавно освободившимися из лагерей заключенными. Молодая семья живет в бараке, где еще недавно жили зеки.
После выставки в Лондоне, совершенно того не желая, Рабин становится лидером советского неофициального искусства. Власть начинает его преследовать, запрещает выставлять картины. Но Оскар Рабин открывает двери своей мастерской всем желающим, и картины его начинают покупать западные дипломаты. Он устраивает подпольные квартирные выставки, одна из которых проходит даже в квартире Святослава Рихтера.
В 1974 году Рабин вместе с женой и группой друзей-художников устраивает на московском пустыре неразрешенную властями выставку под открытым небом. Власти разгоняют выставку бульдозерами и арестовывают несколько ее участников. На следующий день крупнейшие мировые СМИ рассказывают об этих событиях, а сама акция входит в историю как «бульдозерная выставка».
Через две недели власти, испуганные этой акцией, разрешают первую выставку неофициальных художников. На нее стекаются толпы москвичей и впоследствии ее назовут «Советским Вудстоком». Это была какая-никакая, а победа организаторов лианозовского «вернисажа».
Но в 1977 году Рабина сажают под домашний арест и вынуждают вместе с семьей покинуть СССР. Кстати, произошло это в день 50-летия Оскара, 2 января 1978 года. Они оказываются в Париже – он на шестом десятке лет, без денег, языка, а вскоре и без советского гражданства.
Так началась третья жизнь Рабина – жизнь французского художника. Он победил и в ней: постепенно к нему приходит слава, картины продаются на аукционах, оказываются в частных и музейных коллекциях. И то, что Оскар состоялся как художник не только на родине, но и во Франции – это потрясающе! Ведь он никогда себя не «пиарил», не работал с дилерами, не привечал специально критиков и ни к кому не пытался подольститься. Но именно его работа открывала в 2017 году в парижском центре Помпиду грандиозную ретроспективную выставку советского неформального искусства второй половины ХХ века. Интересно, что окна мастерской художника выходили на этот центр.
Мне до сих пор тяжело говорить о нем «был». Он для меня и моей семьи – очень близкий человек, и мы никак не можем смириться с его уходом. Я всегда ощущал перед ним определенный долг – он радовал меня и своими картинами, и своей не согнутой никакими обстоятельствами жизнью, и выход этого фильма – в какой-то мере частичное выполнение этого долга. Хотя на самом деле он не только об Оскаре Рабине: он об эпохе, в которой вынужден был жить этот художник, о свободе творчества, о взаимоотношениях человека и государства, о моральном выборе и границах компромисса.
— Сам Рабин успел посмотреть этот фильм?
— 2 января 2018 года Оскару исполнялось 90 лет, и я буквально гнал монтаж, чтобы успеть к этой дате завершить картину. До этого он ни разу не вмешивался в нашу работу, не просил показать ему какие-то части, что большая редкость: о тебе снимают фильм, а ты не знаешь, что в нем. Но он было выше всего этого. Наоборот, он очень деликатно откликался на все наши просьбы, был готов по несколько раз пройтись по улице, чтобы оператор остался доволен, и вообще уважительно относился к нашей работе. И вот в начале января я пригласил Оскара и еще несколько парижский друзей в небольшую аудиторию Сорбонского университета, где и показал впервые при закрытых зверях наш фильм. После просмотра посмотрел на сидящего рядом Оскара – он молчит. Ну, думаю, все пропало, фильм ему не понравился. А потом замечаю слезу на его глазах. И слышу: «Саша, я не могу сейчас говорить, приходите ко мне завтра в мастерскую, там и поговорим». Я пришел с женой Леной, и он, выразив благодарность и сказав, что фильм получился глубоким, неожиданно добавил: «Ну, вот – теперь подведен какой-то итог, я могу уходить спокойно». Я возмутился: «Какое «уходить», у вас на мольберте недописанная работа», а он еще раз: «Нет-нет, все точки над «i» поставлены, я спокоен».
— Но он все же «ушел»…
— Это случилось совершенно неожиданно. Он приехал во Флоренцию на открытие своей выставки, которая располагалась буквально в полутора километрах от знаменитого «Уффици» — музея, которому художник поклонялся и считал лучшим собранием мирового искусства. А в одну из ночей встал с гостиничной кровати и упал с переломом шейки бедра. Ему удачно сделали операцию, установив платиновый эндопротез, а мы с женой, узнав о случившемся, выехали к нему из Рима, где как раз в это время отдыхали. Он уже ходил по палате с помощью «ходунка», обрадовался нашему визиту и с гордостью сказал, что вовсе не бездельничает в больнице: «Вот, за шесть дней сделал шесть рисунков». И пошутил еще: «Раз ко мне ходят сюда мои друзья, я чувствую себя, как в мастерской». Ведь мастерская его никогда не пустовала. Мы договорились встретиться в Париже дней через десять. А седьмого ноября я узнаю, что он умер. Говорил что-то, и замолчал буквально на полуслове. Врачи считают, что, скорее всего, сердце не выдержало общего наркоза во время операции.
Он похоронен на кладбище Пер-Лашез, где лежат останки других великих художников – Делакруа, Энгра, Писарро, Модильяни…
"Время евреев" (приложение к израильской газете "Новости недели")
КТО ЖЕ ТАКОЙ — ВИКТОР ЛУИ?
Комментарий писателя, автора книги «Светлана Аллилуева — Пастернаку. “Я перешагнула мой Рубикон”» Рафаэля Гругмана:
По незнанию в ваш текст вкралась чудовищная шибка. Виктор Луи, лагерный стукачок, а затем агент КГБ, НИКОГДА НЕ ПЕРЕДАВАЛ на Запад книгу Аллилуевой «20 писем другу».
Когда Светлана бежала на Запад и в США готовилась к изданию её книга, КГБ развернул компанию по её дискредитации, решил действовать на опережение и попытался опубликовать через Виктора Луи, которому создали репутацию сведущего и надёжного журналиста, ЛЖИВЫЕ, фальсифицированные мемуары. Провокация не удалась.
Подробнее в книге «Светлана Аллилуева — Пастернаку. “Я перешагнула мой Рубикон”». Стр. 366-375. Глава «Виктор Луи – клеветник из России». «Лабиринт» высылает книгу в Израиль.
Лживыми были и видеозаписи о Сахарове, переданные на Запад Виктором Луи. Они показывали, как Сахаров, находящийся в ссылке и объявивший голодовку, потому что жену его не выпускают для лечения на Запад, на "САМОМ ДЕЛЕ" не голодает, а тайком принимает пищу. А ему устраивали насильственное кормление.
