Всю зиму и весну мы прожили в его деревенском доме на реке Юхоть. Мирьям научилась вышивать, помогала в хозяйстве, а мы с Максимом мастерили мебель, заказы на которую он получал из близлежащих городов. Когда я объяснил Максиму причину своего внезапного приезда, он сказал, что «в жисть не слышал о каких-то «косых политах» (так он называл космополитов) и убийцах в белых халатах», и дела ему нет до тех, кто нервы честного народа будоражит.
— Ты, Мордухаич, поучал меня в войну благоволить и злым и добрым. А я негодяев ненавижу. Вот уж сколько лет читаю я по твоему наущению Священное писание. И наизусть запомнил: «Люби ближнего, как самого себя». Да я тебя, Эзра, больше, чем себя, люблю. А как вот можно любить того гада, который и «наш» вроде бы, а связал нас одной веревкой и убить хотел. За что? Мы ли за Россию жизнь жалели? Знал бы я, где он сейчас, вот этой пилой голову ему б отпилил!
— Не все ты понял в Священном писании, Максим. Там до слов о любви к ближнему сказано: «Не мсти и не имей злобы».
— Не прав ты, Эзра, пока злобы в человеке не будет к плохому, над ним издеваться будут. Ты уж по себе суди.
Так, в делах, работе и разговорах прошла зима, а в конце апреля наступила, наконец, весна. Огромные облака плыли по холодному северному небу, светлыми пятнами отражаясь в темной глади не совсем еще проснувшейся от зимы Юхоти. Никогда не думал, что так неожиданно быстро можно влюбиться в новые места. А Мирьям, казалось мне, забыла Шаргород и его обитателей. Уезжать не хотелось, но я понимал, что скрываться всю жизнь нельзя, да и невозможно… Но Максим и слышать не хотел о нашем отъезде. «Еще не время, я сам скажу тебе, когда можно будет ехать домой…», — повторял он. Вскоре появилось сообщение об аресте Берии. Вот тогда-то Максим сказал: «Кажется, все. Можете возвращаться».
Максим проводил нас до Москвы, мы попрощались на Киевском вокзале, договорились, что он с внуком приедет в Шаргород. Судьба не подарила нам следующей встречи. Мы писали письма друг другу, а в конце пятьдесят пятого года я узнал, что Максим умер во время операции — пуля, засевшая в легком, напомнила о себе через десять лет после войны…
Знаете, о чем я часто думаю? Война не окончилась. Она находит свои жертвы и продолжает беспощадно пожирать их. И мою Ривку и Максима Богомолова убила война. Забыли люди Писание, а в нем во всех благословениях упоминается о мире.
Слова Эзры Мордухаевнча входили в мое сердце, и мысль о неминуемом скором с ним расставании страшила меня. Я понимал, а скорее чувствовал, что больше не увижу его. И снова, в который уже раз, он прочел мои мысли.
— Близится час нашего прощания. Мы уже никогда не встретимся с вами, ибо смерть — эта ухищренная и хитрая змея — давно ползет ко мне. Я уже ощущаю ее прикосновение. Но бояться смерти — что может быть глупее этого? Вы, наверное, думаете, что людям верующим умирать легче. Заблуждаетесь! Наши пророки говорили, что мертвые уходят к предкам своим, но, как сказал Иов: «плоть его на нем болит, и душа его в нем страдает». Мое старое сердце и сегодня жжет огонь любви к Ривочке не меньше, чем в день нашей помолвки. Но и после земной жизни, пребывая в вечном молчании, я всегда буду думать о ней… Правда, в Священном писании вы не найдете заверений в жизни «там». Но смерти боится лишь тот, кто стал рабом бытия. Я же думаю, что смерть — мудрая волшебница, ибо, придя к человеку, она лишает его желаний и забот, унося с собой всю эту суету сует. И все же наш бренный мир — восхитительное творение Всевышнего! А жизнь, одухотворенная учением наших великих Пророков, бессмертна; как сказал Исайя:
«Поглощена будет смерть навеки, сотрет Господь Бог слезы со всех лиц и снимет поношение с народа своего по всей земле; ибо так говорит Господь».
Скоро вы продолжите свое путешествие. Пусть в пути бережет вас Бог и ниспошлет вам, вашей фамилии мир, спокойствие, счастье.
Старик проводил меня до калитки и, прощаясь, сказал:
— Я с первой минуты нашей встречи понял, что вы напишите о ней. Так вот, сделайте это не раньше, чем через год. И главное, помните, что народ, получивший от Господа своего Заповеди, а с ними веру и любовь — счастлив. И еще, не забывайте слова Иосифа Китайгородского: «Моей рукой владеет Бог».
— Если я напишу что-то о вас, о Шаргороде, то хочется мне, чтобы первым моим читателем были вы…
Старик улыбнулся.
— Я уже прочел вашу книгу…
ЭПИЛОГ
Прошло два года. Я снова приехал в Шаргород. Стояло молчаливое и пасмурное ноябрьское утро, предвещающее осенний дождь. Опавшие жухлые листья кленов, подгоняемые ветром, кружились вдоль стен монастыря. Темно-свинцовые тучи тяжелым, неподвижным шатром повисли над местечком, и все оно напоминало причудливое сооружение цирка Шапито, с узкими улочками и переулками, казавшимися котловинами, убегающими вдаль.
Погруженный в раздумья, быстрым шагом, с трудом превозмогая охватившее меня волнение и тревожные предчувствия, шел я в эту печальную даль. Через несколько минут я оказался у дома Эзры Мордухаевича. Еще более одряхлевший и покосившийся, дом его показался мне каким-то призрачным видением, явившимся сюда из другого мира, давно забытого и отвергнутого. Калитка была наспех забита досками, а на двери, под мезузой, я прочел: «Продается дешево. Подробности в соседнем доме».
С тяжелым сердцем пошел я в соседний дом — к Евфросинье Ивановне. Она обрадовалась, расцеловала меня. Мы выпили за упокой души Эзры Мордухаевича. О многом в то утро поведала мне Евфросинья Ивановна, и я понял, почему Эзра Мордухаевич ничего не рассказывал мне о последних годах своей жизни.
Окончив школу, Мирьям уехала в Винницу учиться в медицинское училище. По субботам она приезжала к отцу. Даже в непогодь, когда отменялись рейсовые автобусы, Мирьям пешком шла от ближайшей железнодорожной станции в Шаргород.
Я обратил внимание, что на стене у Евфросиньи Ивановны висели фотографии, которые прежде, я видел в доме Эзры Мордухаевича. От лица юной Мирьям невозможно было оторвать взгляд. Прекрасные выразительные глаза, излучающие свет и тепло, обворожительная улыбка с ямочками на щеках; светлая прядь на фоне темной копны волос придавала лицу молодой женщины необыкновенную прелесть и привлекательность. Заметив мое восхищение, Евфросинья Ивановна сказала: «Вы не первый…» Мужчины, встречавшие Мирьям на улице, зачарованные ее красотой, замирали, а она, застенчиво улыбаясь и как бы не замечая восхищенных взглядов, «проплывала» мимо.
Читать далее: номера страниц внизу
