Скрипка — как проблеск звездного луча и как взгляд женщины. О ней нельзя рассказать все…
Инна ШЕЙХАТОВИЧ
…Был вечер, синий и ароматный. В Кфар-Блюме, одном из самых прекрасных мест на земле, в сказочном пейзаже Галилеи шел концерт, исполнялись оперные фрагменты. Празднично и победно звучал рояль. Авторитетные дивы-певицы представали то Кармен, то Марицей, клавиши неслись в черно-белом лабиринте. Звучала скрипка.
Музыка в окружении зачарованных гор и многоцветных манящих долин живет мистически, сливается с памятью, течением времени, с вечным и мгновенным, но таким прекрасным, что ему уже не суждено угаснуть. Скрипач Генрих Гопин (это он играл на дивной сцене фестивального Кфар-Блюма) тринадцать лет работает, творит, служит в симфоническом оркестре Ришон ле-Циона. Его соло в «Шахразаде» трогает душу, как многоцветная панорама чужого мира, чужой волшебной сказки. Эта заметки правильно было бы назвать «Его путь».
Во время путешествия в Тайланд он встретил монаха. Думал, беседа продлится минут пять, а проговорили два часа. «Я не дам тебе ответа на твои вопросы — сказал монах, — мой путь – это только мой путь. Ты идешь своим путем. В конце этого пути ты все поймешь»…
…Май принес ослабление карантинных норм. Май принес возможность гулять на более дальние расстояния. Второй концертмейстер симфонического оркестра Ришон ле-Циона Генрих Гопин делает легкие пробежки, занимается с тренером по видео. Учит музыку, которую никогда прежде не играл. Мы поговорили с ним про все на свете – про профессию и питание, про дирижеров и педагогику.
— Генрих, как вам живется в это непростое время?
— Как всем… Два месяца мы не работаем. И когда вернемся – неизвестно.
— Вы не пали духом?
— Я воспринимаю ситуацию так: то, что происходит, от нас не зависит. Мы не можем на это повлиять, не можем изменить. Я ищу выгодные стороны. За это время я отдохнул. И физически, и морально. Ушла усталость, которая накопилась в последнее время, — оно, надо сказать, было очень нелегким. Жизнь нажала на кнопку «пауза», прервалась бешеная гонка. Пытаюсь принять то, что случилось со мной, с миром, как подарок. Появилось время сделать то, что давно откладывалось. Выучил новую программу. Купил книгу Панасенкова «Первая научная история войны 1812 года». Я очень давно ее искал…
— С кем вы проводите эти «изолированные» дни?
— С моей девушкой, Ириной, она скрипачка, работает в Хайфском оркестре. Ира научила меня играть в судоку – тоже полезно…Она недавно приехала. Из Минска, как и я…
-…и я…
— А еще я общался с Лукой, сыном от первого брака. Посмотрел хорошее кино – «Один плюс один», «Игру престолов». Конечно, есть тревога – что ждет дальше. Все непросто. Благодаря мэру Ришон ле-Циона финансирование не приостановлено. Но концертов пока нет и нет оперных спектаклей.
— Расскажите, как для вас началась музыка, какой путь вы проделали от самого начала, от первых нот до звездного соло в симфонической поэме «Шахразада»?
— Я родился в Минске, жил в районе Зеленый луг-6, папа – химик, мама — инженер. Есть старшая сестра. Музыкой занимался в центральной специальной школе при Белгосконсерватории. Мои педагоги – Лев Кулешов и Лев Зайдес…Я всегда помню их и всегда благодарю. В Израиль мы приехали, когда мне было 13…. Сейчас школа называется лицей…
— И лицей находится в одном из самых старых и романтичных мест Минска — на площади Свободы, там, где кафедральный костел, и ратуша… И зеленоватая река Свислочь рядом, медленная, томная. Когда я была маленькой, и тоже занималась музыкой, нам рассказывали, что тут живет фея Мелюзина…
В Израиле скрипач Генрих Гопин словно оказался в фантастическом мире: он успел так много за довольно короткий срок, что одно перечисление дел и событий выглядит, как сценарий напряженного фильма.
Он продолжил музыкальное образование, закончил академию музыки, служил в армии (в образовательном подразделении во время срочной службы, а потом призывался на военные сборы «запасников» — по 45-50 дней в году), преподавал («было время, когда не было никаких вакансий в оркестрах»), потом играл в Ашдодском камерном, был участником молодежного филармонического оркестра и играл под управлением таких дирижеров, как Зубин Мета, Даниэль Баренбойм, Валерий Гергиев. За ночь подготовился к прослушиванию в Бельгии, учит юных Ойстрахов в Нацерете…
— Был такой случай, который памятен, который отмечен предельной драматургией? Экстремальный, необычный, который вам помог взглянуть на самого себя как-то по-особенному?
— Был! Когда я только пришел в Ришонский симфонический, в Израильской опере ставили «Ариадну на Наксосе» Рихарда Штрауса. Я сидел во вторых скрипках. Дирижировал наш известный израильский дирижер Ашер Фиш. Так случилось, что перед началом вечернего спектакля не появился концертмейстер. В зале уже была публика. Вот–вот должен был начаться спектакль, а место первой скрипки пустовало. В восемь погас свет, вышел дирижер, окинул взглядом оркестр – и сказал: «Кто сядет?» Никто не отозвался.
И тут неожиданно для себя отозвался я. И пересел. Ноты видел впервые в жизни, потому что на своем оркестровом месте играл совершенно другую партию. Начался спектакль. Через минут двадцать я почувствовал, что меня кто-то трогает за плечо. Это появился наш концертмейстер. Потом Ашер у меня спросил: «А если бы не пришел, ты провел бы весь спектакль?». Мне говорили «ты авантюрист», а я тогда понял, что что-то могу…
— Из всех дирижеров, с которыми выпало работать — а наша опера всегда удивляет и интригует обилием имен и стилей – кто на вас произвел самое сильное впечатление?
Он отвечает не задумываясь.
— Даниэль Орен! Он заставляет воспринимать музыку по-другому, слушать по-другому, он знает и умеет, как увлечь и зажечь, с ним никогда, ни разу не было скучно. Он острый на язык, бескомпромиссный, на многое реагирует, как ребенок. Но он – уникален!
Каждый дирижер приходит в оркестр навязывать свое желание, свое понимание. Мы ждем, чтобы дирижер нас убедил. Но вне зависимости от того, удалось ли это, я обязан подчиниться. И сделать так, что оркестр не развалился, чтобы слушатели получили качественный продукт. Дирижер собирает оркестр через концертмейстеров. Но я могу сказать, что каждый дирижер, каждый большой музыкант, который тотально служит музыке, достоин внимания и глубокого уважения. То же я могу сказать и о солистах. Я не назову вам своего самого любимого, самого почитаемого скрипача – потому что каждый – явление. Каждый идет своей дорогой. Каждый – вне зависимости от степени популярности, востребованности, регалий – вносит частицу себя в наше искусство.
— Оркестр – сложный мир?
— Каждый оркестр – особенный. Не все, что подходит одному оркестру, подходит другому. Штрихи, фразировка… Не все готовы пробовать новое…
— Что хочется сыграть?
— Квинтет Шуберта «Форель». Сонату Шостаковича. Я как-то давно, в годы учебы, сказал Семену Ярошевичу, моему профессору в академии, что хочу выучить этот концерт, а он улыбнулся. Надо пройти что-то, что-то испытать, чтобы понять. Теперь я это понимаю. Музыка есть переживание, запечатанное в нотах. Надо пережить любовь, потерю, потрясение, чтобы передать слушателю то, что заключено между нотных строк.
— Вы преподаете в Нацерете, в консерваторионе. Как это – трудно? Интересно? Есть успешные ученики?
— Это поистине замечательная школа. Ее создал и ею руководит скрипач, создатель оркестра в Галилее Набиль Абуд-Ашкар (его брат, пианист Салим, живет в Ганновере, они оба талантливые музыканты) Когда я начинал работать, я собрал родителей и сказал, что музыка – тяжелый труд. Если я трачу свой единственный выходной, приезжаю в субботу, то я хочу отдачи, серьезного отношения. Я требую от своих учеников работы, качества. Родители учеников моего класса – это интеллигенция, цвет города. И у учеников есть успехи…
— Ваш сын занимается музыкой?
— Нет, ему 8 лет, он пока рисует…
— О чем вы мечтаете?
— Меня очень привлекает буддизм. Мне интересна и близка его философия. Я хочу поехать в Тибет. Хотел бы хотя бы немного поговорить с Далай-ламой.
— Вы, разумеется, веган?
— Да, верно, я употребляю только растительную пищу.
— Какая музыка звучит в вашем доме?
— В моем доме звучит абсолютная музыка – тишина. Музыка рождается в тишине и туда же уходит.
Постскриптум
Музыка — вдохновение и труд. Напряженный. Неустанный. Скрипка – это прекрасно. И трудно. Мозоли, вечный след на шее, непростые годы обучения, непонимающие взгляды, всегда неясное будущее. Вот и теперь все у них неясно. У Генриха, у оркестра. У музыки мира. Будем верить, что все вернется и расцветет еще пышнее. Ирина, Ирочка Колин говорит о Генрихе: «Он интересный и глубокий человек. Меня привлекает его отношение ко мне, — такого верного, ответственного и любящего человека редко встретишь…»…
Я писала этот текст, думала о том, что будет с музыкой, с искусством вообще. И слушала любимый квинтет «Форель». Мой собеседник прав: время оттачивает, совершенствует восприятие. Печаль по поводу грустной судьбы маленькой рыбки, которая была просто милой, с годами вырастает до масштаба подлинной космической драмы. В ней видишь свою судьбу – и метафору всякого земного пути…
