О сыновней преданности мальчугана с глазами цвета спелой вишни
Матвей ГЕЙЗЕР
Глава из книги «Путешествие в страну Шоа»
Этот мальчик в моей памяти связан с первыми годами послевоенного времени. Он был старше меня года на три-четыре, но ростом только немного выше моего. Его карие глаза, нет – скорее цвета спелой вишни, почти черные, необычайно выразительные, были не по-детски серьезны. Он ходил в школу с самодельным, сшитым из военной гимнастерки ранцем. О его успехах в учебе говорила вся Бершадь.
Не помню, когда я впервые услышал о том, что у своих родителей он приемный сын. В Бершади об этом знали все, думаю, и он тоже. Но все обитатели местечка “играли в тайну”. И это в Бершади, где все знали друг о друге гораздо больше, чем каждый сам о себе!
Я уже рассказывал о бессарабских беженцах-евреях, в Бершади их были тысячи. Среди них особенно выделялась красотой женщина по имени Лея. О ней говорили: «хороша, как древняя Эсфирь», а о ее необыкновенно лучистых глазах еще долго вспоминали после ее смерти.
В Бершадь она пришла с матерью, двумя сестрами и четырехлетним сыном. Очень скоро ее родные умерли. В подвале, точнее, в погребе, где Лея жила со своей семьей, было холодно, сыро, страшно и безнадежно. И все же, Лея не унывала. Она славилась умением печь картофельные оладьи или «точь», как называли эту выпечку бессарабцы. Но более всего славилась Лея искусством продавать точь. Наверное, тому способствовали ее красота и волшебный голос. «Эйсер точь!.. Койфт ба мир!.. Майн кинд вилэсн…» — «Горячий точь!.. Купите у меня!.. Мой ребенок хочет кушать!..» — не выкрикивала, а буквально напевала она. И прохожие останавливались и покупали ее изделия. А когда они почему-то оставались равнодушны к ее словам, Лея напевала на идише бессарабские песни. И тогда покупатели уже толпились вокруг нее.
Моя мама, хорошо знавшая Лею, рассказывала мне уже после войны, что впервые песню «Купите, койфчен папиросн», созданную на мотив старой еврейской песни «Афн ойх баргт», она услышала на базаре в Бершади в исполнении Леи, приехавшей из местечка Оргеев, что под Кишиневом. Но на эту мелодию Лея пела совсем другие слова. То была песня о мальчике, который один находится дома, в подвале, где даже нет маленького окошка. Он ждет маму, когда она вернется домой, поцелует его и принесет что-то вкусное…
Даже в такое страшное время успех Леи вызывал зависть. Много других людей хотели продать свою выпечку, но удавалось это им чаще тогда, когда кончался «товар» у Леи. Вскоре ей запретили появляться на базаре гетто — разумеется, это сделали свои же. Довольно быстро о ней забыли и хватились, только когда из подвала, где она жила с сыном, послышался душераздирающий детский крик:
— Гевалт, момэ, их об зэер мойрэ! (Мама, я очень боюсь!).
Люди заглянули в подвал и застали страшное зрелище: на боку, в луже крови, лежала Лея. Кухонный нож глубоко был вонзен в ее живот. Пошли слухи, что Лея свела счеты с жизнью.
Рядом с убиенной сидел маленький мальчик и гладил ее лицо. Он уже не мог плакать, а только, переводя дух, всхлипывал. Среди тех, кто зашел в эту конуру, был мужчина лет сорока с очень добрыми глазами. Говорят, он взял ребенка на руки, малыш обнял его и прошептал:
— Тотэ, их об дих герифн, ин ди бист гекимен (Папа, я тебя звал, и ты пришел).
Этот человек и вправду стал отцом Леиного ребенка, а его жена заменила мальчику мать.
О сыновней преданности этого мальчугана с глазами цвета спелой вишни среди бершадцев, рассеянных сейчас по всему миру, ходят легенды до сих пор. А мне снится красивый малыш и слышится его возглас: «Тотэ, их об дех герифн!» – «Папа, я звал тебя!»
Выражаем благодарность дочери Матвея Гейзера Марине за предоставленные нашей редакции архивы известного писателя и журналиста, одного из ведущих специалистов по еврейской истории.
