13 июля 1980 года, 40 лет назад, я познакомился с профессором Натаном Розеном, ассистентом, сотрудником и соавтором Альберта Эйнштейна. Этот очерк повествует о большом физике и светлом человеке Натане Розене и посвящается его памяти
Александр Я. ГОРДОН
ПАДЕНИЕ С ВЛАДИМИРСКОЙ ГОРКИ
«Зеленое море уступами сбегало к разноцветному ласковому Днепру. Черно-синие густые ночи над водой, электрический крест св. Владимира, висящий в высоте». М.А.Булгаков, «Киев-город»
В 1982 году тель-авивский журнал «Сион» опубликовал мою статью «Парадоксы национального стереотипа», которая начиналась так: «Отношение к личности со стороны государства, вероятно, записывается в адресе на почтовом конверте. Запад начинает с имени человека и кончает городом или страной. Россия начинает со страны, города, продолжает улицей, подъездом, номером дома, квартиры и, наконец, завершает самым малозначащим – человеком». А если этот человек — еврей, его значение еще меньше.
Духовно я жил в Израиле задолго до того, как переселился сюда. Радиостанция «Голос Израиля» была моим воображаемым адресом, единственной ниточкой, связывавшей меня со страной физически. «Голос» усиленно заглушался по нигде не опубликованному решению властей. Когда я сидел у радиоприемника, напряженно вслушиваясь в голос страны евреев, я не мог себе представить, что годы спустя дам несколько десятков интервью этой радиостанции. Я хотел иметь собственный герб и собственные почтовые марки. Это коллекционное чувство и привело меня 21 октября 1979 года к поезду Киев-Чоп, на котором я покинул город моего детства и юности.
На мне были ярлыки изменника родины, врага народа и контрабандиста. Через пять дней я прибыл в Израиль. Я скатился с Владимирской горки, выскользнул из тени святого Владимира и взошел на гору Сион. Я вышел из Золотых ворот Киева и ступил на дорогу, ведущую в Золотой Иерусалим. Так начался мой путь в страну ограниченных возможностей и неограниченных опасностей, в страну с неопределенными границами и определенными врагами, в страну трех морей и трех пустынь, стоящую на перекрестке трех континентов, в страну, текущую молоком, медом и кровью.
НА ИСХОДЕ ЭМИГРАЦИИ
«Что вы скажете об узниках Платоновой пещеры, дивящихся теням и подобиям вещей и довольствующихся этим зрелищем?». Эразм Ротердамский, «Похвала Глупости»
Я репатриант выпуска конца 1979 года, выпущен из Киева на исходе исхода евреев из доперестроечного СССР. Мне удалось выскочить перед опусканием железного занавеса. Мне достались часы перед закатом. Репатриации не было. Евреи, совершившие три русских революции, создавали третью русскую эмиграцию. Прекращения эмиграции ждали всегда, ибо она была непозволительной роскошью, разгулом свободы, опасным прецедентом для нееврейских граждан. Но именно перед концом было утрачено ощущение конца. В год, когда уехало 54 тысячи человек, в Киеве царила атмосфера отъезда: все ехали, готовились к отъезду, планировали его в уверенности, что так будет продолжаться всегда. Откладывали отъезд, пока сын окончит вуз, пока отец выйдет на пенсию, пока пройдет московская олимпиада, пока родственник устроится ТАМ и напишет «правду».
На бульваре имени Шевченко, где находился городской ОВИР, толпы евреев дважды в неделю прогуливались по улице, подпирали здание, сидели на садовых скамейках тополиной аллеи. Летом, в период наплыва иностранных туристов, евреев загоняли во двор между зданиями ОВИРа и обменного квартирного бюро и маленькими порциями пускали внутрь. Там, в небольшой комнате ожидания, собиралось около ста человек, и в ужасной тесноте, почти не касаясь пола, евреи созерцали друг друга в сладостном предвкушении римских каникул.
В овировском дворе советские служащие из обменного бюро смотрели в окна на спрятанных от иностранцев евреев, которые постепенно исчезали в здании ОВИРа. Диковинное зрелище ошарашивало. Евреи меняли драгоценные киевские квартиры с пропиской на нью-йоркские без оной! Наяву киевляне видели людей, уезжавших за границу, по ту сторону добра и зла. Они созерцали людей, ускользавших из рядов очередей, из шеренг первомайских демонстраций, из залов собраний. Евреи уезжали от коммунистического крещения туда, где было материальное благополучие. Киевляне не сомневались в этом, несмотря на пропаганду. Они знали, что евреи умеют устраиваться, что неспроста они толпятся во дворе ОВИРа безработные и счастливые.
В душах некоторых киевлян рождались чувства тридцативосьмилетней давности. Они вновь видели евреев с вещами. Те шли по улице, почти параллельной дороге в Бабий Яр, затем спускались на площадь Победы, к бывшему Евбазу (еврейскому базару). Именно туда, на тихую улицу имени еврейского большевика Володарского перекочует вскоре городской ОВИР, чтобы вдали от иностранцев и роскошных проспектов матери городов русских выдавать отказы.
Чтобы попасть в городской ОВИР, нужно было пройти чистилище районного. Туда же вела очередь, неразрешенная, желанная, не запланированная социалистическим хозяйством очередь жаждущих эмигрировать. Наиболее энергичные вели списки. Милиция разгоняла подполье, но очередь возрождалась. Вдали от районных ОВИРов в садах, парках и на пустырях Киева возникали еврейские сходки. И там, на перекличках, может быть, впервые в жизни евреи в полный голос произносили свои «постыдные» фамилии. Это была высшая точка освобождения, ренессанса.
Еще меньше стеснялись признаться в своем выборе – конечно, не Израиль. Он был слишком маленький, восточный, тесный, жаркий, воинственный, религиозный, пересыщенный евреями. Киевские евреи привыкли к крупным масштабам, к большим возможностям, к западным чертам, к прохладному климату, устали от милитаризма, боялись идеологии. Вопрос «Куда вы едете?» почти всегда означал, в какой город США. Принимались кленовая Канада, сказочная Австралия, экзотическая Новая Зеландия. Большинство отрицало Израиль. Законным стал вопрос «Почему вы едете в Израиль? Ведь большинство едет мимо».
Большинство, правда, оставалось в Киеве под покровительством каменного гетмана Богдана Хмельницкого, вот уже сто лет стоявшего на центральной площади города. Через эту площадь киевские евреи шли в Бабий Яр. Из Бабьего Яра раздавалось эхо очередей.
Читать далее: продолжение, окончание
Прекрасный очерк! В нем уместилась живая история СССР и мировой науки в 20-м веке. Спасибо!
Замечательная статья! Присоединяюсь к отклику Татьяны. Информативно, кратко, талантливо!
Большое спасибо Александру за статью. Эта статья – часть книги «Посторонние», которую я приобрёл и прочёл. Но сейчас я не удержался и ещё раз прочёл о знакомых нам временах и людях. Статья очень многоплановая: от здравого взгляда на социализм до скромности. Выезд в 1979 году требовал большого мужества: запросто можно было уехать в другую сторону.
Лет через 15 книга «Посторонние» будет нуждаться в пояснениях … Ну кто поймёт предложения: «Я репатриант выпуска конца 1979 года, выпущен из Киева на исходе исхода евреев из доперестроечного СССР.» или «… в сладостном предвкушении римских каникул.»
Леонид
Блестящее эссе!
Оторваться от чтения невозможно. Сколько событий, сколько неизвестных значительных личностей открываешь. Как близко всё написанное автором!
Огромное спасибо Вам, Александр!
Присоединяясь к восхищению всех отозвавшихся об интересном содержании очерка Александра Гордона, о поражающих воображение событиях и биографиях ярких героев, через которые «история орёт», то есть о том, ЧТО рассказывается, хочу отдельно подчеркнуть, Как это сделано. Стиль Александра Гордона и здесь, как всегда, блестяще афористичен: «Я скатился с Владимирской горки, выскользнул из тени святого Владимира и взошел на гору Сион. Я вышел из Золотых ворот Киева и ступил на дорогу, ведущую в Золотой Иерусалим. Так начался мой путь в страну ограниченных возможностей и неограниченных опасностей, в страну с неопределенными границами и определенными врагами, в страну трех морей и трех пустынь, стоящую на перекрестке трех континентов, в страну, текущую молоком, медом и кровью»; «В повестях и рассказах социалистического романтизма нас неверно приучили к тому, что очереди могут прекратить существование, что мы переживаем временные трудности. Но, как и миф о загробной жизни, миф о конце очередей, был религиозным предрассудком развитого социализма». — Этот яркий выразительный язык притягивает внимание, заставляет интенсивнее думать о привычных вещах и усиливает впечатление от потрясающего сюжета очерка (точнее, от многих сюжетов, заключённых в одном). Очерк полон поистине «обжигающих» сцен: чего стоит одна только беседа с занимающим высокую должность «умеренным антисемитом», оправдывающим «процентную норму» государственными соображениями: он говорит о том, что «евреи не воевали», — человеку, у которого погиб на фронте близкий родственник и многие друзья его отца (евреи), и если представить возможный его темпераментный ответ – какая мощная драматургия заключена в коротком диалоге! О неожиданных «пересечениях» и встречах героев очерка (среди которых важное место занимает и сам автор!) рассказывается спокойным языком сдержанного «повествователя», но они по-настоящему волнуют: не может оставить всех нас равнодушными первый вопрос, заданный Розеном при встрече с Александром Гордоном в Хайфе (в Технионе) – о Гольдмане, с которым Розен был знаком в Киеве в 30-е годы и потрясен его арестом, а Саша Гордон успел познакомиться в 70-е годы – и смог 40 лет спустя рассказать о дальнейшей судьбе этого человека. И всё это – «на фоне» потрясающей биографии Розена, успевшего «вовремя разочароваться» в режиме СССР – и спастись. Этот очерк читается как «конспект» большого романа…