Вендетта принца Гамлета. Вровень с врагом

Инга РАДОВА

Вспом­ни­лось. Да так от­четли­во, буд­то ста­ла не­воль­ной сви­детель­ни­цей… Март 1930-го. Мос­ква. В воз­ду­хе — тя­желый смрад га­зет­ных ра­зоб­ла­чений: по­ис­ки вра­гов, вы­сыл­ки, расс­тре­лы. По ко­ридо­ру од­но­го из уч­режде­ний идет Ма­яков­ский. До то­го, как то­варищ ма­узер пе­ребь­ет по­эта на по­лус­ло­ве, чуть мень­ше ме­сяца. Ос­та­новив­шись у од­но­го из по­меще­ний, где про­ходит то­вари­щес­кий суд, Ма­яков­ский го­ворит Ка­таня­ну: "Са­мое страш­ное — это су­дить и быть су­димым".

А судьи кто? Нет, я не о тех, кто су­дят-ря­дят от без­делья, у­яз­влен­ной са­мос­ти или от не­удер­жи­мо сне­да­ющей за­вис­ти. Я о судь­ях, кто не тва­ри дро­жащие, а пра­во име­ют, кто семь раз от­ме­ря­ют, а на вось­мой от­ре­за­ют. Го­ловы. "Ты взве­шен и най­ден лег­ким, царс­тво твое — ис­числе­но". Име­ет ли мо­раль­ное пра­во homo mortem — "че­ловек смер­тный", пусть луч­ший из луч­ших, "со­еди­ненье знанья, крас­но­речья и доб­лести, наш праз­дник, цвет на­дежд", по дол­гу кро­ви и чес­ти, вер­шить суд над се­бе по­доб­ным, то есть мстить, то есть, как бул­га­ков­ская Мар­га­рита, из­ме­нив свою при­роду, об­ра­тить­ся воз­мезди­ем, ско­рым и  бес­ком­про­мис­сным — вот глав­ный воп­рос, пос­тавлен­ный пе­ред зри­телем Мар­ком Ро­зов­ским в спек­такле "Гам­лет".

Шек­спи­ров­ская дра­матур­гия — пре­вос­ходный стар­тап для лю­бого ав­тор­ского выс­ка­зыва­ния. Ла­биль­ность и ви­таль­ность конс­трук­ции, реп­ре­зен­та­ция пер­со­нажей да­ют карт-бланш очень раз­ным кон­цепту­аль­ным трак­товкам. Ко­неч­но, ре­жис­сер­ские ин­тер­пре­тации мо­тиви­рова­ны ис­то­ричес­ким кон­тек­стом. Впро­чем, за далью даль­ней бо­лее чем че­тырех сто­летий эти, по-вся­кому при­зыва­емые те­ат­раль­ные ду­хи "Пот­ря­са­юще­го копь­ем", пред­став­ля­ют­ся пол­нокров­ны­ми воп­ло­щени­ями то­го или ино­го ас­пекта еди­ной не­выра­зимой сущ­ности.

Гам­лет, ко­торо­го иг­ра­ет Мак­сим За­уса­лин, да, блес­тя­щий ин­теллек­ту­ал, да, по­эт с фи­лософ­ским скла­дом ума, но преж­де все­го это — ха­риз­ма­тич­ный пас­си­она­рий, че­ловек си­лы.

По­мимо об­ра­щения прин­ца кро­ви в плен­ни­ка хор­рор-мис­те­рии "Са­да зем­ных нас­лажде­ний", нес­частье Гам­ле­та, по вер­сии Ро­зов­ско­го, еще и в том, что, ока­зав­шись заг­нанным в угол, пот­ря­сен­ный мас­шта­бом зло­де­яний, он не столь­ко прис­лу­шива­ет­ся к сво­ему внут­ренне­му го­лосу, сколь­ко до­веря­ет книж­но­му опы­ту  — муд­рости, не­ред­ко ан­га­жиро­ван­ной и про­тиво­речи­вой.

И на сол­нце есть пят­на, од­на­ко бла­город­ный Гам­лет их не за­меча­ет: он ос­леплен иде­ями, за­ряжен их ак­тивной, бун­тар­ской энер­ге­тикой. Дей­стви­тель­но: долг, спра­вед­ли­вость, пра­вед­ная месть — ка­тего­рии силь­ные, без то­лики обы­ватель­щи­ны и под­ло­го консь­юме­риз­ма, за­то с из­рядной при­месью кро­ви, (что, как крас­но­речи­во сви­детель­ству­ет ис­то­рия, толь­ко при­бав­ля­ет им цен­ности и "нравс­твен­ной" вы­соты в гла­зах че­лове­чес­тва). Этот Гам­лет ве­дет се­бя как го­товый к са­мопо­жер­тво­ванию ре­волю­ци­онер-ро­ман­тик, ко­торо­го ре­волю­ци­он­ный же мо­лох пе­реме­лет в пер­вую оче­редь.

Мо­лодой ин­теллек­ту­ал умоз­ри­тель­ную те­орию де­ла­ет прак­ти­кой жиз­ни. В кни­гах он стре­мит­ся най­ти оп­равда­ние жаж­де мще­ния. И ему это уда­ет­ся, пос­коль­ку соз­да­тели ли­тера­тур­ных тек­стов да­леко не всег­да, как сей­час мод­но го­ворить, на сто­роне доб­ра. Вов­се не обя­затель­но тво­рец усердство­вал, не ща­дя жи­вота сво­его, во имя про­пове­ди гу­маниз­ма, всеп­ро­щения и че­лове­колю­бия.

Гам­лет ре­жис­си­ру­ет свою и чу­жие судь­бы, от­ве­дя са­мому се­бе роль су­дии, оли­цет­во­ря­юще­го со­бой биб­лей­ское "Мне от­мще­ние, и Аз воз­дам".

Грус­тно и страш­но: ге­рой сра­жа­ет­ся за спра­вед­ли­вость, мстит за про­литую кровь, убеж­денный, что оку­па­ет столь до­рогой це­ной гря­дущие мир и спо­кой­ствие, а в ито­ге "мо­ре бед" не толь­ко ни ме­ле­ет, а еще и пух­нет, рас­хо­дит­ся по швам, ис­хо­дя баг­ря­ной жи­жей.

Гри­горий По­меранц пи­сал: "Дь­явол на­чина­ет­ся с пе­ны на гу­бах ан­ге­ла… Все рас­сы­па­ет­ся в прах, и лю­ди, и сис­те­мы, но ве­чен дух не­навис­ти в борь­бе за пра­вое де­ло, и бла­года­ря ему зло на зем­ле не име­ет кон­ца". Имен­но это об­ра­щение во прах все­го и вся нас­ле­ду­ет принц Дат­ский, ибо его бес­ком­про­мис­сный вы­бор — на­силие, как средс­тво борь­бы с на­сили­ем. Идея от­мще­ния кла­дет при­дел жиз­ни де­вяте­рым, в том чис­ле и са­мому Гам­ле­ту, не­ор­ди­нар­ной лич­ности, арис­токра­ту по кро­ви и ду­ху, ко­торый в ка­чес­тве пра­вите­ля мно­гое мог бы сде­лать на поль­зу Да­нии. Вмес­то то­го он по­мимо сво­ей во­ли рас­чи­ща­ет путь к дат­ско­му тро­ну нор­веж­ско­му прин­цу Фор­тин­бра­су. Объ­яв­ляя вой­ну всей сквер­не ми­ра, "ко­торый во зле ле­жит", Гам­лет не до­гады­ва­ет­ся, что на са­мом де­ле он лишь ма­ри­онет­ка "в лов­ких и нат­ру­жен­ных ру­ках" рас­четли­вого нор­вежца.

Гам­лет же­лал ро­ли ос­во­боди­теля, а об­ра­тил­ся в Орес­та, го­нимо­го гроз­ны­ми Эрин­ни­ями, сам став жер­твой мес­ти, но той, ко­торую, как "пос­ледний дар Изо­ры", па­да­ют хо­лод­ной. Бла­года­ря хит­рой по­лити­чес­кой ин­три­ге, Фор­тин­брас праз­дну­ет двой­ную по­беду: за­нима­ет трон и удов­летво­ря­ет собс­твен­ную жаж­ду воз­мездия, от­пла­тив за по­раже­ние от­ца в бит­ве с ко­ролем Да­нии. Ох­ва­чен­ный страстью от­мще­ния Гам­лет, ("что за гор­дый ум сра­жен!"), и не по­доз­ре­ва­ет, ка­кая в дей­стви­тель­нос­ти пь­еса ра­зыг­ры­ва­ет­ся в дь­яволь­ском ба­лага­не, "где кук­лы так по­хожи на лю­дей". Прин­ца вво­дит в заб­лужде­ние мас­ка "луч­ше­го из лю­дей" вер­но­го спут­ни­ка Го­рацио, ко­торый, воз­можно, и ве­рен, но толь­ко не ему, а нор­веж­ско­му нас­ледни­ку. Бес­прин­ципный карь­ерист и пре­датель Го­рацио, лов­кий по­лит­техно­лог и мис­ти­фика­тор, при­нима­ет са­мое не­пос­редс­твен­ное учас­тие, по край­ней ме­ре, в двух мис­ти­фика­ци­ях: в яв­ле­нии "приз­ра­ка" и, как мож­но до­гадать­ся, в пос­ле­ду­ющем ми­фот­ворчес­тве, ко­торое пред­ста­вит взыс­ку­ющим по­том­кам  тра­гичес­кие со­быти­ям в Эль­си­норе в "вер­ном" ра­кур­се. Поз­днее на ос­но­вании "пер­во­ис­точни­ка", бу­дут со­чинять­ся тра­гедии, ге­ро­ичес­кие эпо­сы, бу­дут пи­сать­ся мо­ног­ра­фии, за­щищать­ся дис­серта­ции… По­вес­твуя "нез­на­юще­му све­ту, как все про­изош­ло", глав­ную роль ис­то­ри­ог­раф, схо­ласт-ка­зу­ист Го­рацио  от­ве­дет, ра­зуме­ет­ся, сво­ему пок­ро­вите­лю — Фор­тин­бра­су: на то она и ис­то­рия, что­бы быть слу­жан­кой иде­оло­гии.

По су­ти, Го­рацио ма­ло чем от­ли­ча­ет­ся от маль­чи­ков-пла­цебо Ро­зен­кран­ца и Гиль­ден­стер­на. Раз­ве толь­ко в срав­не­нии с эти­ми дву­мя "из лар­ца оди­нако­вых с ли­ца", го­товых на все ус­лу­ги, "друг-сту­дент" во сто крат ам­би­ци­оз­нее и тщес­лавнее.  Про­чие из "пче­лино­го хо­ра сом­намбул, пь­яниц", ок­ру­жив­шие Гам­ле­та мер­твым коль­цом, так же не спо­соб­ны по­мочь ему пра­виль­но со­ри­ен­ти­ровать­ся в си­ту­ации. Все они — мни­мые ве­личи­ны: что По­лоний, этот "мел­кий бес  с нас­морком", с  ха­риз­мой и вы­вер­том в та­ран­ти­нов­ско­го мис­те­ра Воль­фа, ко­торый "ре­ша­ет проб­ле­мы", а за­од­но ис­то­во на­тас­ки­ва­ет дочь на зве­ря ко­ролев­ских кро­вей; что эта нес­час­тная, нет-нет, не с по­лотен пре­рафа­эли­тов, убо­гая  Не­доты­ком­ка — Офе­лия, не­сос­то­яв­ша­яся ко­роле­ва; что бед­ная, пусть и прес­тупная мать, ко­торой, в лю­бом слу­чае, суж­де­но быть лишь пеш­кой в муж­ской иг­ре. В душ­ной ат­мосфе­ре Эль­си­нора нет по­коя ду­ше Гам­ле­та. Люб­ви нет. Есть тща­тель­но за­туше­ван­ные от­ча­янье и бе­зыс­ходность, ощу­ща­емые, точ­но ту­пая фан­томная боль, как у Ах­ма­товой: "Нес­ка­зан­ные ре­чи я боль­ше не твер­жу. Но в па­мять той невс­тре­чи ши­пов­ник по­сажу"… За­то нет не­дос­татка в чувс­твен­ности: на гла­зах дво­ра ко­ролев­ская че­та са­мозаб­венно пре­да­ет­ся страс­ти, ко­торая ста­ла для них ис­точни­ком влас­ти, а власть — сос­то­яни­ем ду­ши.

Тра­гедия от­сутс­твия люб­ви — еще од­на при­чина прев­ра­щения прин­ца в фа­нати­ка, в бор­ца за идеи нравс­твен­ной чис­то­ты и спра­вед­ли­вос­ти: там, где нет вдох­но­вения чувс­твам, есть соб­лазн стать не то что из­ба­вите­лем, а ско­рее ас­се­низа­тором, как губ­ка, про­питан­но­го по­рока­ми пош­ло­го мир­ка во имя "прек­расно­го бу­дуще­го" все­го че­лове­чес­тва.

Де­вять тру­пов, за­лог вос­ста­нов­ле­ния рас­ша­тав­ше­гося ве­ка, не оп­равды­ва­ют те­орию доб­ра с ку­лака­ми: мир как ле­жал "во зле", так, нич­то­же сум­ня­шеся, в нем и пре­быва­ет, а все но­вые и но­вые гам­ле­ты, вос­кли­цая: "The time is out of joint!", рис­ку­ют сво­ими и чу­жими жиз­ня­ми. В вы­иг­ры­ше всег­да лишь та­ран­ту­лы-фор­тин­бра­сы, ко­торые уме­ют ока­зать­ся в нуж­ное вре­мя в нуж­ном мес­те и весь­ма лов­ко уп­равля­ют­ся с дер­жавны­ми ре­гали­ями, на миг ока­зав­ши­мися ва­кан­тны­ми.

Ге­рой, соз­данный Ро­зов­ским, пу­га­юще сов­ре­менен. Бру­таль­ный, во­левой, бес­ком­про­мис­сный selfmade-Hamlet удо­бопо­нятен и мас­со­вой куль­ту­ре, охо­чей до зре­лищ и иде­оло­гии, и раз­но­об­разным суб­куль­ту­рам, ал­чу­щим зре­лищ и смыс­лов. Ны­не в чес­ти, точ­нее, в трен­де быть жес­тким на сло­вах и на де­ле, дав­но по­забы­ты по­чив­шие в бо­зе идеи гу­маниз­ма, а аг­рессив­ная ри­тори­ка ста­ла умес­тной да­же в сре­де ин­теллек­ту­алов. "Kill Bill!" — вот он, "куль­тур­ный код" мно­гих объ­ек­тов ак­ту­аль­но­го ис­кусс­тва и мас­со­вой куль­ту­ры, по­это­му не уди­витель­но, что воп­рос о ле­гитим­ности удов­летво­рения жаж­ды мес­ти до сих пор ос­та­ет­ся от­кры­тым.

Чем ночь тем­ней, тем важ­нее нам, в том чис­ле и в прос­транс­тве куль­ту­ры, иметь аль­тер­на­тиву. При­мером та­кой  аль­тер­на­тивы, на мой взгляд, яв­ля­ет­ся спек­такль "Гам­лет" Мар­ка Ро­зов­ско­го  в    те­ат­ре "У Ни­кит­ских во­рот".

Пе­режив му­ки Гам­ле­та, чи­татель и зри­тель, воз­можно, сам се­бе от­ве­тит на глав­ный воп­рос: спо­собс­тву­ет ли спра­вед­ли­вое от­мще­ние удер­жа­нию и пре­ум­но­жению в жиз­ни хруп­кой ма­терии доб­ра и вза­имо­пони­мания. Кто-то при­мет сто­рону Гам­ле­та, а кто-то, быть мо­жет, вспом­нит сло­ва дру­гого ли­тера­тур­но­го ге­роя — про­фес­со­ра Пре­об­ра­жен­ско­го:

"Бор­менталь вдруг за­сучил ру­кава и про­из­нёс, ко­ся гла­зами к но­су:

— Тог­да вот что, до­рогой учи­тель, ес­ли вы не же­ла­ете, я сам на свой риск на­кор­млю его мышь­яком. Чёрт с ним, что па­па су­деб­ный сле­дова­тель. Ведь, в кон­це кон­цов — это ва­ше собс­твен­ное эк­спе­римен­таль­ное су­щес­тво.

Фи­липп Фи­лип­по­вич по­тух, об­мяк, за­валил­ся в крес­ло и ска­зал:

— Нет, я не поз­во­лю вам это­го, ми­лый маль­чик. Мне шесть­де­сят лет, я вам мо­гу да­вать со­веты. На прес­тупле­ние не иди­те ни­ког­да, про­тив ко­го бы оно ни бы­ло нап­равле­но. До­живи­те до ста­рос­ти с чис­ты­ми ру­ками".