Через тернии — к Земле Обетованной
Рада БУХМАН, Хьюстон, США
ОТ АВТОРА
История жизни родителей моего отца, Ривы Мишель и Иерахмиэля Лукачера (близкие называли его Лука), неоднократно провоцировала людей пишущих к созданию исторических романов. Жизнь куда многообразнее литературы — это факт. Писателю в подарок сюжет, а попавшим в плен его пера историческим героям — шанс на еще одну версию существования. Зачастую в новой реальности все не столь благополучно: события подвергаются интерпретациям угодным автору, воображение не ограничивается чувством меры, портреты героев определяются личными приоритетами творца: кому-то пририсуют еще один нос, а кому-то крылышки.
Один литератор расставит акценты, чтобы заразить восхищением, а другой ненавистью. Порой героям приходится мучиться на этой земле куда дольше настоящего срока, чтобы роман прибавил в весе. О всемогущая сила печатного слова! Возможно ли отобразить достоверно события 100-летней давности? Вряд ли: художественный жанр не позволяет быть точным и непредвзятым, особенно когда речь идет об идеологии. Мой рассказ не относится к жанру художественной исторической литературы. Это скорее документальное повествование, озвученное голосами самих героев, опубликованное не для суда, но для сострадания.
"МУДРЫЕ ЛЮДИ ГОВОРЯТ, ЧТО ЧЕЛОВЕК ЖИВЁТ НАДЕЖДОЙ"
1990 год, Израиль, Кирьят-Тивон. Воспоминания Ривы Мишель.
Мой первый Песах в Израиле. Жизненный опыт научил меня, что никогда нельзя терять веру. Я в этом убедилась с первых минут пребывания в Стране, где меня встретили с такой теплотой, как будто ждали уже давно. Годами мне снился сон, в котором я как будто бы блуждала в поисках дороги домой. Я просыпалась с бьющимся сердцем.
Я получила большое сокровище к Песаху — большую и красивую семью. У меня есть дом, у меня есть Родина.
О СЕМЬЕ
Я родилась в Литве 27 августа 1899 года. Моя мама, в девичестве Хана Раковицкая, была очень энергичной женщиной. Папа ее считал, что русский язык достаточно знать только на минимальном уровне, а важен идиш, чтобы уметь молиться. Но для мамы было важно, чтобы ее дети учились и имели образование.
Мой отец, Хаим Мишель, был рабочим на фабрике по постройке деревянных домов. Произошла авария, защемило руку, он получил заражение крови и умер молодым в возрасте 35 лет. Мне было тогда два года. От владельца фабрики мама ежемесячно получала пособие, тридцать пять рублей. У мамы был большой дом, в котором квартировали студенты, мама для них готовила. Она прекрасно готовила. Брат Абраша помогал нам материально. Он был директором фабрики у дяди Раковицкого в Будапеште.
У дяди Давида Раковицкого была большая семья – три дочери и шестеро сыновей. Раковицкие владели в Вильно фабрикой по производству сигарет. Сыновья собирали станки. Мы были как одна семья – встречали вместе праздники, взрослые и дети. Все уважали Раковицких, потому что они давали цдаку (пожертвование). Моя тётя собирала деньги, чтобы послать Яшу Хейфеца учиться игре на скрипке в Америке. Раковицкие много жертвовали еврейской общине, Литва тогда называлась "Иерушалаим де Лита".
Дедушка был религиозным. Высокий, с голубыми глазами. Мы приходили к нему на Хануку, где нас ожидали подарки. Дедушка сидел за столом, перед ним были разложены карты, на голове красовалась маленькая шёлковая шапка. Дедушка подзывал нас пальцем, мы, три сестры, бежали к нему. Он вытаскивал для каждой из нас большой рубль с портретом Николая Второго. Движением пальца дедушка указывал на щёку, чтобы мы его поцеловали. Это была поддержка для нашей семьи, ценность рубля была в то время очень высокой. Мама не особо соблюдала традиции, но по праздникам ходила в синагогу. Свинину, естественно, не употребляли. Мама пыталась разделять между молоком и мясом, но мы, девочки, делали из всего "мишмиш".
У меня было трое братьев от первого замужества мамы – Абраша, Лейзер и Гершеле Лимо. Абраша жил в Будапеште с женой и дочерью. Во время Второй мировой войны хотел репатриироваться в Израиль, но не успел, погиб в лагерях. Лейзер с семьей жил в Вене. Во время войны попал в руки гестапо. Жена сумела его спасти, они эмигрировали в Америку. У них был сын Анатолий Лимо. Третий брат умер в Вильно в 19 лет от воспаления мозга.
Нас было три сестры – я, Женя и Циля. Во время Первой мировой войны мы переехали в Тулу. В Вильно я училась в светской гимназии, а в Туле получила аттестат зрелости с правом преподавания в начальных классах (с первого по пятый). Женя, моя старшая сестра, изучала в Харькове стоматологию. Там она вышла замуж за Або Вольберга. У них родилась дочь Ася, сегодня она учёный-химик в городе Новомосковске. В 1918-м моя младшая сестра Циля с мамой уехали в Вену. Мама прожила в Вене до конца своих дней, ее не стало в 1937 году. А Циля, после всех превратностей войны, переехала из Англии в Израиль. Здесь живут ее внуки.
В то время когда я жила в Туле, в Петрограде открылся медицинский институт. Мне было проще поступить на отделение психотерапии. Я послала документы, приехала в Петроград и остановилась у тёти Ханы Раковицкой. Но у евреев должно было быть специальное разрешение на проживание, и его было трудно получить. Его давали только большим купцам, писателям и портным, владельцам фабрик. Русская соседка, которая сдавала квартиру моей тёте, проверяла каждую ночь, нет ли чужих. Поэтому я, с большим сожалением, отказалась от учебы и вернулась в Тулу. Это было в 1916 году.
В Туле организовалось движение а-Халуц. Я вступила в него, решив, что если не получится учиться, то уеду в Израиль.
КРЫМ. А-ХАЛУЦ
В 1919-м я отправилась в Крым. В Крыму уже была большая группа организованной молодёжи, планирующей переехать в Израиль. Мы занимались земледелием у немецких колонистов, недалеко от Симферополя. На работу нас распределял Иосиф Трумпельдор. Копали ямы для посадки деревьев, собирали овощи и фрукты. Подруга Эмка научила меня есть помидоры, которых я до этого не видела. Вечерами мы собирались, веселились, пели песни и так знакомились друг с другом.
На земле мы работали только летом. По окончании сезона переехали в Симферополь. В городе был университет, к нам присоединялись также студенты. Отношения между товарищами были очень близкие, с внимательным отношением друг к другу. Не стоял вопрос "мои деньги" или "твои". Мы всегда заботились, чтобы среди друзей никто не голодал, а также об одежде и стирке. Были и развлечения – мы справляли все еврейские праздники. Устраивали свадьбы с большим платком, натянутым на палки, заменявшим хупу. К нам присоединялись приезжие из Литвы и Беларуси. Они знали песни, а их вожаки знали идиш.
Нашим главой был Ицхак Лендберг (Саде). Он нас объединил, и это было похоже на коммуну. Связь была на работе, в клубе, в котором мы встречались после работы. Подготовка продолжалась ровно год. Физическая подготовка, беседы про Землю, про цели репатриации. Ицхак уделял нашей группе, как руководитель, много времени. Подготавливал молодёжь к тяжёлой работе в Израиле. Он говорил, что для жизни в Израиле нужно много духовной и физической силы. У нас были регулярные тренировки — физические упражнения, поднятие тяжестей. Очень много помогала Ева Хасина, она заботилась о нашем здоровье. Ночами мы стирали для парней так, чтобы хозяйка не знала, так как комната была сдана только Еве. Летом я переехала в ее квартиру. В один из вечеров всё в комнате начало звенеть, а кровать двигаться… Это было землетрясение.
Зарабатывать на жизнь было сложно. Я работала в сапожной мастерской, шила подошвы на швейной машинке. Перед Песахом пекла мацу в пекарне. Парни таскали мацу на спине, чтобы раздавать госпожам. Госпожи хотели, чтобы мацу им доставляли студенты, которые носят серые красивые пиджаки с двумя рядами пуговиц. Мы говорили, что у нас все работники студенты, просто пиджаки закончились.
В Крым вошли белые. В это время Трумпельдор уже был в Израиле, а мы должны были получить разрешение на переезд. Ехать по этому вопросу в Севастополь поручили мне, т.к. парни боялись, что их заберут в армию. Меня одели в красивую одежду, дали чемодан, в котором сверху лежали духи, а внутри сорок паспортов, которые я должна была предъявить в Севастополе для получения разрешения. Я должна была быть очень милой, много смеяться, чтобы меня не заподозрили.
В то время начался еврейский погром в Проскурово, везде были бандиты. Я ехала товарным поездом, в набитом людьми вагоне для скота. Постоянно производились обыски, чтобы найти мужчин, подходящих для армии.
Приехав в Севастополь, я отправилась в военную контору. Когда я вошла туда военный начал стучать своим кулаком по столу:
"Я знаю, что вы вернётесь, жиды!".
В ту же ночь я вернулась в Симферополь с паспортами и разрешениями. На вокзале снова были военные, и снова поиски дезертиров и оружия. Меня не заподозрили, так как я была с маленьким чемоданчиком. Час был поздний, в городе комендантский час. Я попросила молодого военного проводить меня к сестрам Блюмштейн, которые жили недалеко от вокзала. Я постучала к ним в окно, и когда они увидели меня в сопровождении военного, то очень испугались. Они решили, что меня арестовали, а у них было два брата. Но когда я засмеялась, то успокоились. После этого меня стали называть Рива-пионер (Рива Халуц).
В ПАЛЕСТИНЕ. ХАМЕЙ ТВЕРИЯ
В июне мы получили разрешение на отъезд. Сорок человек поднялись на корабль в Севастополе. Остановились на несколько дней в Стамбуле. Жили в гостинице. Эмка и я решили погулять по Стамбульскому базару. Долго бродили по переулкам. В какой-то момент мы поняли, что не знаем дороги назад. Мы подошли к одному старику и попросили, чтобы он нам показал куда идти. Он провёл нас в узкий переулок, открыл дверь и хотел, чтобы мы вошли. Испугавшись, мы убежали. По дороге в гостиницу мы встретили парней и получили хорошую взбучку за легкомысленное поведение.
На корабле мы очень сблизились – Эмка, Ариэли (Кауфман), Ципорка Калачко и я. В Яффском порту нас встретили халуцим (пионеры). Среди них Айзик Альтшулер и Витя Ренин. Они поддерживали со мной связь до самой смерти. Оба умерли в России, вернувшись туда из Израиля. Это были друзья души и сердца. Дружба перешла также к сыну Малки и Ренина, Рами.
Мы приехали в Хамей Тверия на озеро Кинерет. Жили на горе в палатках. Меня навестил Лейб Яффе, писатель, общественный деятель, который помогал евреям во время Первой мировой войны. Он передал мне письмо с деньгами от моего брата Лейзера, чтобы я вернулась в семью. Деньги я, естественно, взяла, и поехала с Эмкой накупить платьев и других вещей. О возвращении к маме не могло быть и речи. В Крыму у нас не было денег, там мы шили платья из мешковины и на ней вышивали. Все вокруг только удивлялись.
Эмка, Ципорка и я вместе жили, вместе работали на кухне. Вечером парни мыли кастрюли в Кинерете. Там был один "взрослый" человек с рябым лицом. Он с нами не разговаривал. Вечерами он спускался на берег Кинерета и играл нам на скрипке. Я помню "Восточную мелодию" Чайковского, которая ещё долго звучала в моих ушах. На лице скрипача была написана вся трагедия его жизни. Однажды вечером он вошёл в озеро вместе со своей скрипкой и утонул (скорее всего, покончил жизнь самоубийством). Это нас сильно потрясло, ведь мы были очень молоды.
В Хамей Тверия мы пробыли полтора года. Однажды Эмка пропала, я на неё очень рассердилась. Оказалось, она готовила мне сюрприз – 21-й день рождения на берегу Кинерета. Брат Бреннера сочинил для меня стихи и прочитал их вслух. Для нас это был праздник, так как вся наша жизнь состояла из работы и Кинерета.
РАБОЧАЯ БРИГАДА
Приезжали группы из Польши, Галиции, Украины, но каждая группа была сама по себе. Репатрианты из Галиции и Польши знали иврит. Они этим гордились и ставили себя выше других, не смешивались ни с кем.
Когда получилось организоваться в группу около ста пятидесяти человек, нам дали имя "Рабочая бригада". Мы продвинулись на несколько километров в сторону горы, там местность была равнинной. Установили палатки рядами. Во главе бригады стоял Ицхак Лендберг (Саде). У нас был рабочий график, Витя Ренин был ответственным за его составление. Ему было всего семнадцать лет. Он был умён не по годам, и у него был очень большой авторитет. Мы строили дорогу. Парни приносили большие камни с горы, а мы, девушки, кололи камни молотками на небольшие кусочки. Были девушки, у которых работа спорилась, но у меня не получалось, я всегда себе попадала по пальцам. Ицхак Лендберг говорил мне: “Tы почти плачешь, давай мы дадим тебе другую работу”. Я работала сначала на кухне, а потом в больнице, была правой рукой Евы Хасин. Больница находилась недалеко от Тверии, в доме, который снимали у араба. Я очень обрадовалась этой работе, всегда хотела быть медиком. Врачом у нас был доктор Херш. Когда мы приходили к нему с больным, он говорил: “…что вы хотите… Мало едите, мало спите, много гуляете, много работаете, много танцуете. Tак что вы хотите, чтобы не болела голова?”. (У очень многих была малярия).
Однажды мы с Эмкой решили, что обязаны выучить иврит, так как между собой мы говорили только по-русски. Сказали ребятам, что мы с ними не встречаемся. Мы нашли человека, который был согласен преподавать нам после работы. Нам устроили “суд”. Ицхак Лендберг (Саде) был судьёй, а мы с Эмкой надели чёрные платки и ждали, чтобы услышать приговор. Ицхак дал нам два месяца на изучение иврита. Алфавит я знала из-за идиша, на котором писала маме, это помогло. Мы начали читать и думать на иврите.
КФАР-ГИЛАДИ. РОЖДЕНИЕ ДАНА
Во время Первой мировой войны в Верхней Галилее был создан кибуц (коллективное хозяйство) Кфар-Гилади. Кибуц возглавлялся группой "Шомеров" — сионистской организации, сформированная выходцами из России — Исраелем и Маней Шохат, Иосифом Трумпельдором, Александром Зайдом, Ицхаком Бен Цви. ("Шомеры" занималась проблемами квалифицированной охраны еврейских поселений и сельским хозяйством. — Р.Б.).
Из Кфар-Гилади приехал посыльный, чтобы отобрать девушек для помощи в коровнике и сбора хумуса. На короткий срок поехали я, Эмка и Ципорка. В Кфар-Гилади я познакомилась с Моше, он научил меня ездить на лошади. Мне это очень нравилось. Однажды мы поскакали с ним в арабскую деревню. Араб спросил Моше, являюсь ли я ему женой, а он ответил, что пока ещё нет. Я это восприняла со смехом. Через какое-то время мы с девушками вернулись в рабочий отряд и продолжили там трудиться. Позже я переехала с Лендбергом и его женой в Бухарский квартал в Иерусалиме. Рахель Яннаит Бен Цви была заведующей посадкой деревьев. Я была её правой рукой и оставалась следить за хозяйством, когда она уезжала.
Моше стал часто появляться в Иерусалиме, но я не обращала внимание на его ухаживания. Он как-то обмолвился: “Ты что думаешь, я приезжаю ради твоих подруг?” Визиты продолжились, и между нами завязались близкие отношения. Он вернулся в Кфар-Гилади, а я обнаружила, что забеременела. Друзья по бригаде сказали: рожай ребёнка, мы поможем тебе его вырастить. Одна женщина предложила: “Ты мама младенца, а я буду его бабушкой”. Я страдала от аппендицита, но из-за беременности меня не могли прооперировать. Когда Моше появился в очередной раз, я сообщила ему о своей беременности. Он был ошеломлён, реакция Моше мне не понравилась. Он вернулся в Кфар-Гилади и многие месяцы не навещал меня. Незадолго до родов он вдруг объявился. Я поехала с ним в Кфар-Гилади, чтобы всё-таки попробовать жить вместе. Но в моём сердце навсегда остался осадок: он сказал, что приехал, потому что на него повлиял Нахум Горовиц.
До родов я работала в прачечной вместе с Маней Шохат. Там очень сильно дуло, у меня начали болеть почки. Моше привёз меня в больницу в Цфате. Сначала я была у какой-то женщины, потом в больнице, после чего меня взяли в родильное отделение, где на свет появился Дан. Я вернулась с младенцем в Кфар-Гилади. Дан начал ходить и понимать очень рано. Когда я работала в яслях, он все время прибегал и мешал мне. Я его посылала принести что-нибудь от тёти Товы, рассчитывая, что он где-нибудь останется. Естественно, с его расторопностью он быстро возвращался с нужной вещью и снова просился на ручки, так что этот трюк не срабатывал.
ВСТРЕЧА С ЛУКОЙ. ВОЕННАЯ ШКОЛА В ТЕЛЬ-ИОСЕФЕ
Лука был очень популярным у девушек, но он не относился к ним серьезно. В Риву он действительно влюбился, она была красавицей. В жизни каждого мужчины приходит момент, когда он влюбляется по-настоящему. Это и произошло с Лукой. Несмотря на то, что у Ривы уже был ребенок, он не давал ей проходу. (Из воспоминаний Бен Цион Ронкин, 1990).
* * *
Однажды на наш лагерь рядом с Тверией напали индийские солдаты и принялись крушить палатки. Приехали из полиции несколько парней на лошадях, наверное, охранники и их прогнали. Лука был среди них. Тогда я увидела его в первый раз. Позже мы снова встретились, но уже в Кфар-Гилади. Мы стали общаться. Он был интересный. Я прибыла в Страну после революции, a ему были очень близки революционные идеи. К тому же мы могли говорить друг с другом по-русски. Может быть он немного скучал по России, потому что покинул ее совсем юным мальчиком. Он часто приходил в ясли, где я работала. Позже, когда я поняла, что влюбилась, думала, что наша совместная жизнь будет здесь, в Кфар-Гилади, я не предполагала что он будет все время в разъездах. В 1924-м году я ушла от Моше.
ПРО ЛУКУ
Лука родился 1 августа 1898 г. в еврейской семье, в которой детей обучали ивриту.
В Израиль приехал в 1913 году из Астрахани. С девяти лет он мечтал вместе с дедушкой переехать в Израиль. Отец пообещал, что если Лука хорошо закончит учёбу, то получит разрешение побывать в Израиле на каникулах. Пятнадцатилетним он прибыл в Израиль и написал семье, что остаётся. Тогда приехал отец и устроил его в гимназию Герцлии. Позже часть студентов отправились служить в турецкую армию. Лука был офицером в турецкой армии. У него были фотографии в красной феске. (В 1915 году гимназию посетил османский военный и политический деятель Ахмед Джемаль-паша. Лукачер был отобран им для учебы в военной школе в Куште. Оттуда он был направлен на фронт Р.Б.).
В семье было четверо детей — Дора, Лука, Цви…, имени младшего брата я не помню. С ним произошел трагический случай: oдин из охранников разбирал ружье, вылетела шальная пуля… брат погиб. Я была с ним знакома, он был очень милый, кудрявый, был у нас как-то в Тель-Иосифе. Сестра Луки тоже покинула Россию. Она навестила нас в Кфар-Гилади и уехала в Америку. Дора была окулистом. В России она окончила консерваторию, прекрасно пела. В конце жизни вернулась в Израиль, построила себе в Холоне дом рядом с Цви. Умерла одинокой.
ВОЕННАЯ ШКОЛА В ТЕЛЬ-ИОСЕФЕ
Лука и Шнеерсон были посланы в Германию обучаться военному делу. Я не знаю почему поехал Шнеерсон. Он вернулся из Берлина раньше. Когда Лука уехал, я только забеременела Видиком. А когда вернулся, Видику уже было два месяца. В течение года Лука не писал, это было запрещено. Единственный привет я получила по возвращении Шнеерсона. В Берлине Лука встретил друга юности, с которым учился в гимназии. Тот повлиял на мировоззрение Луки, и он проникся коммунистическими идеями. По возвращении, он не скрывал от товарищей, что его идеология изменилась, но, тем не менее ему разрешили начать преподавание в Тель-Иосефе. Вообще Лука много времени был вне дома, но никогда не рассказывал — зачем и куда он едет. Он всегда был на секретных должностях, никогда не работал в хозяйстве, на ферме или в земледелии.
"Я не могу тебе сказать, это не личные секреты, это связано с "Шомером", — так он объяснял свое молчание на тему работы.
(В конце 1922 года лидерами "Шомеров" был создана подпольная организация "а-Кибуц". Я не буду вдаваться в подробности причины создания тайной организации, так как для этого следует представить подробный анализ политического положения в стране. Упомяну только, что "Шомеры", взяли на себя миссию спасения ишува, так как основная военизированная организация – "Хагана" – не владела достаточными средствами для обороны еврейского населения и полагалась во многом на защиту со стороны Английского Мандата. Как показала история, последнее было роковой ошибкой. Главным девизом организации "а-Кибуц" являлся лозунг “Не говорим!“.
* * *
Только вернувшись в страну, Рива узнала о некоторых историях, связанных с деятельностью "Шомеров" и Лукачера, обнародованных после распада организации "а-Шомер". "Шомеры" создали книгу воспоминаний участников событий, которая хранится в Музее "Шомеров" в Кфар-Гилади.
ПОКУШЕНИЕ НА ТАУФИКА-БЕЯ
Нам достоверно известна история экстренного совещания членов группы "а-Кибуц", состоявшегося вскоре после еврейского погрома 1921 года, зафиксированная в книге "Шомеров" Пинхасом Шнеерсоном. Тогда Маня Шохат поклялась убить офицера Яффской полиции Тауфика-Бея, ответственного за убийства евреев. Однако месть затянулась из-за отъезда Мани. В ее отсутствие у "Шомеров" не получилось осуществить планируемое. По возвращении, Маня убедила членов группы "а-Кибуц" в необходимости убийства арабского офицера, которое несло не только значение акта мести, но и являлось знаком предупреждения на будущее – евреи не будут пассивно мириться с террором. О плане был оповещен один из военных лидеров "Хаганы", Иосеф Хехт.
У "Шомеров" создалось впечатление, что Хехт поддержал их намерения (впоследствии Хехт отказывался от этого, но судя по многим факторам, включая его собственные рассказы о прекрасно выполненной операции — Хехт лишь не желал быть открыто вовлеченным и нести ответственность). Покушение на Тауфика Бея было поручено Лукачеру. Лукачер взял с собой для поддержки Биньямина Бихмана, друга времен Герцлийской гимназии.
Майским вечером 1923 года на входе в арабское кафе в Яффо сидел темнолицый, небритый человек в потрёпанном пальто. В это время мимо него шел по площади офицер Тауфик Бей, направлявшийся в полицейский участок. Сидевший у кaфе вскочил с табуретки и, подбежав к Тауфику, окликнул:
— Тауфик-Бей?
— Так, — подтвердил Тауфик-Бей, обернувшись, и тут же получил две пули в лоб.
Звук выстрелов вызвал переполох. Лукачер мгновенно скрылся в направлении Неве Шолом, переоделся в конспиративной квартире в другую одежду, спрятал пистолет, и помчался в Тель-Авив. Там его уже ожидал Бихман. Все завершилось распитием коньяка по случаю успешно проведенной операции.
Это было единственное политическое убийство, осуществленное организацией "а-Кибуц", подтвержденное личными показаниями участников.
Читать далее: номера страниц внизу