Много о них, конечно, не знали, каждому было известно все то, что и всем другим, повторено тысячу раз, но и это немногое радовало сердца придавленных нищей жизнью людей
Анатолий РУБИНОВ
В местечках Царства Польского и Белоруссии в позапрошлом веке мужчины и женщины то и дело заводили разговор о трех самых знаменитых тогдашних евреях — о Шлоймо, то есть Соломоне, Полякове из Дубровно, о бароне Горации Гинцбурге родом из Звенигородки Киевской губернии и, конечно, о знаменитом на весь мир Мозесе, то есть Моисее, Монтефиори из Великобритании.
Много о них, конечно, не знали, каждому было известно все то, что и всем другим, повторено тысячу раз, но и это немногое радовало сердца придавленных нищей жизнью людей.
Рассказывали, что Мендл Шейнин из Ляд, научившись русской грамоте у местного попа и не зная адреса, все-таки послал письмо в столицу, написав печатными буквами на конверте такой адрес: «Реб Шлоймо Полякову в Санкт-Петербург». Его, господина Шлоймо, он только осторожно спросил: правду ли говорят, что теперь в российской столице издается газета для тех евреев, кто умеет читать по-русски? И представьте себе, с таким адресом письмо дошло! Уже через неделю — письма тогда ходили быстро — Мендл получил ответ от самого Соломона Полякова, которого в жизни не видел, но только знал, что он родом из соседнего местечка. Получил большой конверт со свернутой газетой внутри. Мендл расправил ее и сначала удивился названию «Русский еврей», а потом от радости подскочил чуть ли не до самого потолка, хотя и не все до конца понял: реб Соломон, банкир, извещал, что он выписал (именно ради него) газету — она будет приходить к нему каждую неделю.
После получения каждого номера газеты Мендл Шейнин, с видом самого раввина, усаживал вокруг себя соседей и, глядя на русский текст, быстро читал вслух по-еврейски. Слушатели дивились Мендлу, тому, как быстро он переводит, и удивлялись новостям. Обсуждали их. Погромы на Украине, первую хупу, устроенную в Мадриде, из которого евреи, как было известно, были выгнаны четыреста лет назад; говорили о том, что в далеком Нью-Йорке, куда некоторые местные люди уже переселились, стало 30 синагог, но евреев там гораздо больше, 600 тысяч, приехали не только из России, но еще и из других стран, однако удивительно, что многие их бывшие земляки не числятся прихожанами синагоги — они знают о ней, но не ходят туда…
Весть о доброте Шлоймо Полякова, конечно, дошла до его родных мест. В Дубровно местный портной — кажется, деликатный Евсей Черномордик, не желая отягощать земляка дополнительными расходами, обратился к другому, но тоже известному гвиру. Он задал ему свой хитрый вопрос, написав его по-еврейски, будучи уверенным, что и барон, как все еврейские мальчики, ходил когда-то в хедер: дескать, правду ли говорят, что где-то люди придумали такую удивительную машинку, которая сама шьет — только надо вертеть ручку? Но это же такое облегчение! Крутить ручку могут и малыши — надо только смотреть за ними!
Адрес же по-русски написал местный добрый малый, который уже почти совсем овладел новым для себя языком: «Господину барону Гинзбургу, который живет в Санкт-Петербурге». Хотя фамилия барона была несколько другая, не как у всех местных Гинзбургов, письмо, однако, не пропало. Ответ тоже пришел очень скоро. Адрес на полученном конверте был, конечно, написан по-русски, но само письмо — подумать только! — само письмо было написано на чистом идише и начиналось с оправдания, как будто перед близким другом, то есть товарищем: «Благодарю за любезное письмо. Сначала обращаю Ваше внимание, что в нем Вы называете меня «Гинзбург», но я «ГинЦбург» — по названию старинного маленького германского города Баварии, в Швабской области — рядом с Ульмом, в котором жили далекие предки. В немецком языке буква «3» — немножечко другая, чем в русском и в еврейском. Но все это не важно — видите ли, Ваше письмо я получил…»
Дальнейшее было совсем удивительным. Через некоторое время в Дубровно прибыла необычайно увесистая посылка. За нее и за ее присылку кто-то заранее заплатил! Очень жаль, что не известно, кому сказать спасибо. Посылка пришла издалека — то ли из Германии, то ли из Америки, — с объяснением, как машинка работает, как заправлять нитку, как быть, если нитка порвется. От фирмы «Зингер». Если знать немецкий, можно было прямо на машине прочесть крупные буквы — «SINGER», то есть «певец». Получив такое богатство просто в подарок, действительно можно было громко запеть! Настоящее швейное чудо! Ручная машинка, которая и на самом деле быстро соединяет лоскуты, вдобавок так прочно, ровно и гладко, как никакой старый портной не сумеет соединить их. Сама! Если ее правильно направлять. А колесико, пускающее машинку в ход, действительно может крутить даже малый ребенок.
Ставший зажиточным Евсей Черномордик с семьей вскоре пропал. Благодаря подарку барона Гинцбурга, которого он ни разу в жизни не видал, портной быстро разбогател, и в Дубровно, где жили одни бедняки, у него скоро совсем не стало клиентов. Говорили, что с подарком барона он уехал жить и шить в соседний Смоленск, который входил в «черту еврейской оседлости», то есть в место, где еврею дозволялось пребывать, заниматься ремеслом, иметь клиентов, но не особенно задираться: в самом центре города, в квадратном саду с названием «Блонье», с памятником композитору Глинке и фонтаном в виде гуся перед каждым входом — а они были на всех четырех углах, — висело вечное предупреждение: «Жидам, солдатам и собакам вход запрещен». («Блонье» — разумеется, без этих объявлений — существует до сих пор. Одни вековые липы, наверное, помнят эти заносчивые запреты.)
Во всяком случае, через несколько лет — в Смоленске имел обширную практику преуспевающий, обходительный молодой доктор по имени Борис Евсеевич Черномордик. Сын портного? Удивительно, когда он успел выучиться? Действительно, чужие дети растут так быстро, как грибы!
А к великому заморскому благотворителю Мозесу Монтефиори из России никто не обращался, не писал. Не было того, кто бы знал английский? Но может быть, меценат был окружен такими высокими легендами, что они останавливали руку даже самого настырного просителя?
Между тем о Мозесе Монтефиори говорили, что он был большим другом королевской семьи.
Вот как это началось. Когда-то Мозес жил в Германии, в Кобурге. Это, наверное, уютное местечко: там же до поры до времени счастливо пребывал с любимой женой сам наследник английского трона герцог Кентский — при дворе своего шурина Заксен-Кобург-Заальфельдского. Молодая жена ждала ребенка, и потому они пригласили к себе самого лучшего местного врача. Он был не только знающим специалистом, но и радушным, умным собеседником. Однажды, говоря о приятном будущем, ожидающем супругов, он все-таки позволил себе дать дружеский совет: несмотря на интересное положение герцогини, он думает, что в самый ответственный момент ей непременно надо быть в Англии…
Герцог и герцогиня попросили раскрыть намек. Отважный доктор Монтефиори после продолжительного молчания все-таки осмелел и сказал о том, что он думает. Поскольку король Вильгельм IV все еще бездетный, королем Великобритании, все надеются, станет его высочество. Но дитя, которого ждут герцогиня с герцогом («желаю его матери и ему самому превосходного здоровья»), к сожалению, не сможет стать наследником. А впоследствии — королем или королевой. Почему? Именно потому, что он родится вне Англии… Но он все-таки думает, что через положенный срок явится на свет не будущий король, а, он надеется, королева Великобритании. У него… простите, у нее могут появиться затруднения. Чтобы избежать их сразу, простите за смелость, надо сделать так, чтобы королева родилась не здесь, а только в Англии… А это сделать очень просто!..
Чета герцогов не обиделась за вмешательство постороннего человека, за смелый совет — они же сами его просили. Все хорошо обдумав, супруги спешно согласились с доктором. Но с одним условием: если врач поедете ними.
В Англию они приехали втроем.
Все произошло так, как и предсказывал Монтефиори: как только дочери герцогов Кентских стало 18 лет, обстоятельства сложились так, что она без всяких возражений взошла на трон Великобритании. Никто ни раньше ее, ни позже не находился в этой стране на вершине власти так долго. Самая успешная на своей родине королева Виктория находилась на престоле, правила империей, присоединяла другие земли, даже целый континент, больше шестидесяти лет — в самую славную пору своего государства. И почти всегда рядом с ней, обласканный мудрой королевой, находился доктор Мозес. Ему она присвоила титул баронета. Мозес Монтефиори стал таким богатым, что сумел исполнить свою давнюю мечту: покупать землю на родине далеких предков, в Палестине, дарить бедным евреям участки Святой Земли и деньги, чтобы строить на них дома.
Три славных еврейских имени, таких различных между собой, объединяет одно: понятие цдоки, то есть непременной благотворительности имущего — заботы о ближнем, даже о незнакомом, которому надо помочь.
Всю свою жизнь небывало щедро занимался благотворительностью и Евзель Гинцбург, а потом его старший сын. Евзель, которого стали потом называть Иосиф (слишком необычно для русских звучало его имя) действительно родился в Витебске в самый разгар большой войны — в 1812 году, когда через их места два раза проходили французы: победно шли вперед, а потом бежали обратно. Через многие годы кто-то из старших породненных родственников (из семейства Дыниных) рассказывал, что даже видел неподалеку от Витебска, в Орше, самого русского императора — Александра I, приезжавшего взглянуть на позиции. Император произвел незабываемое впечатление; на почтовой станции его угощали еврейской едой. Старший из Дыниных был содержателем почты в Орше — она тогда была важнейшим пунктом, через который проходила дорога из Санкт-Петербурга в Варшаву. Представьте себе, царю понравилась предложенная кошерная еда! Евзель женился в шестнадцать лет — на двоюродной сестре Эльке Розенберг. Молодожены перебрались на Украину — сообразительного и необычайно предприимчивого молодого человека нанял богатый помещик — откупщиком. Как теперь сказали бы, менеджером. В 28 лет он стал заведовать всеми его экономическими делами. Как тогда говорили, «стал откупщиком» — евреи не имели права на торговлю вином, только помещики-христиане. Для этого каверзного промысла помещики переуступали свое прибыльное дело другим, преимущественно евреям. Это были люди, самые подходящие для такого дела. Опыт показал, что, став откупщиками, большинство местных хозяйственных крестьян не выдерживали соблазна: рядом с бездонной водкой и вином они становились горькими пьяницами сами. А на большинство грамотных евреев можно было положиться: евреи вином не злоупотребляли, Тогда в России еврею вообще запрещалась всякая другая профессия — особенно торговля в чужих местах. Его не принимали на государственную службу, хотя и самую мелкую. Ему не разрешалось проживание в городе, а временами и на селе — только в узко ограниченном пространстве, которое досталось России при разделе Польши, в замкнутых, душных, перенаселенных пределах «черты оседлости».
Мальчишеский возраст жениха молодого откупщика был обыкновенным: евреи созревают рано. И ничего необычного не было и в том, что женился на близкой родственнице: тогда это считалось в порядке вещей. Это обещало надежность и согласие, если не бояться катастрофы — иногда близкое родство сказывалось на детях: среди евреев было непропорционально много ущербных потомков. Но и на редкость много необычайно удачливых детей.
Таким был первый сын, Нафтали-Герц. Он родился 16 тевета 5593 года (в 1833 году) — уже действительно на Украине. С раннего возраста мальчик проявлял себя необычайно смышленным, легко осваивал языки, еще совсем юным изумлял взрослых, на память читая страницы Торы. В хедер, в котором учились все мальчишки его возраста, он не ходил — учился дома у приглашенных учителей. С некоторыми общался всю жизнь. Например, с учителем русского языка и литературы — поэтом Виленкиным, который потом под псевдонимом Николай Минский перевел с французского языка на русский «Интернационал». Музыке его обучал известный композитор Жюль Массне.
Вырос стройным, на редкость добрым и приветливым. По воспоминаниям современников, юноша высокого роста обладал редким обаянием. По свидетельству его служащих, уже став взрослым, достигнув больших успехов и высокого почета, никогда не повышал голоса на провинившихся подчиненных и, разговаривая, смотрел любому собеседнику прямо в глаза.
Остальные дети Евзеля были тоже на редкость красивыми и удачливыми. Особенно очаровательной была Матильда. Это заметил Фульд, племянник министра финансов императора Наполеона III, — и женился на ней удивительно скоро после того, как впервые увидел ее.
Все дальнейшие поколения Гинцбургов были привлекательными и сообразительными. Дочь Фульда и Матильды Гинцбург вышла замуж за молодого человека из семьи самого знаменитого в ту пору банкира Ротшильда — Эдуарда. Другие дети Евзеля, став взрослыми, породнились с семействами многих известных во всей Европе банкиров из Германии, Австрии, Венгрии.
Сам Евзель Гинцбург прославился и разбогател еще больше во время Крымской войны. У него уже тогда были винные откупа в Западных губерниях — в Бессарабии и Волыни.
Даже после того, как окончилась советская власть и постепенно прекращался государственный антисемитизм, то обстоятельство, что старший Гинцбург занимался винными откупами, исследователи, перечисляя «смешные» для постороннего еврейские имена (самого Евзеля, его дочерей — Хая-Матлея и Расея, сыновей — Зискнид, Урий и Нафтали-Герц, родственников — Теофил, Роза, Розалия, Гершель и др.), неизменно подчеркивали то, что он заработал огромные капиталы именно на продаже вина. Однако не говорили ни слова, что то была не его собственность, а помещика.
Деятельность Гинцбурга во время Крымской кампании подвергалась сдержанному осмеянию. Подробно сообщалось, что старший Гинцбург хорошо заработал на поставках в армию вина, но не упоминалось, что вино значилось в рационе воюющих русских солдат, тем более на передовых позициях, и кому-то надо было туда его поставлять. В тех же исследованиях подробно излагаются анонимные доносы завистников. Один аноним утверждал, что еврей-поставщик заработал целый миллион рублей серебром, другой — что он нажил шесть миллионов. Много лет спустя литератор и чиновник К.К. Случевский, о котором будет идти речь впоследствии, повторил слухи в своем безответственном публицистическом «разоблачении» и настаивал на этих ложных фактах.
В свое время доносы на старшего Гинцбурга дали прочитать самому императору Александру II. Он внимательно изучил их, однако не наказал «известного откупщика» и, как было сказано тогда, «оставил их без последствий». Но сделал, наоборот, совсем другое: наградил его за то, что сберег массу государственных средств — отпускал продукцию ниже действующих цен. «За содействие к пользам казны при торгах на питейные откупа» в 1854 году Евзель был пожалован медалью «За усердие» — для ношения на шее на Владимирской ленте. Немного времени спустя — в 1856 году — главнокомандующий 2-й армии генерал-адъютант Лидере дал поставщику самую лестную характеристику: «Несмотря на повсеместное повышение цен и недостаток в перевозочных средствах», снабжение воюющей армии не знало перебоев. За это Евзель Гинцбург был награжден еще и «Золотой медалью для ношения на шее на Андреевской ленте».
Почти сразу последовало присвоение Евзелю Гинцбургу звания потомственного почетного гражданства, которое давало ему и его потомкам право жить даже в российских столицах — Санкт-Петербурге и в Первопрестольной.
В 1859 году Евзель Гинцбург основывает в Санкт-Петербурге банк под названием «И.Е.Г.» — самый крупный в России. Через некоторое время открывает отделение своего банка в Париже — в самом центре французской столицы, на бульваре Осман. Банк десятилетия процветал, славился своей порядочностью и надежностью, наладил деловые связи с самыми известными банками Европы.
Это подтвердил даже такой придирчивый клиент, который не давал спуска корыстным чиновникам, как великий сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин. Писатель, перестав быть генерал-губернатором в провинции, обращался по своим делам в этот банк и в сохранившемся письме так отозвался о банке «И.Е.Г.»: «Контора Гинцбурга выполнила дело вполне добросовестно».
Потом к Парижскому отделению банка «И.Е.Г.» прибавились Киевский частный банк, отделение в Харькове. Банк славился не только надежностью, но и применением небывалых технических средств. Например, телеграфа. Ссуды в Харькове выдавались банком почти немедленно: надо было только дать срочную депешу. Телеграф в банке поражал коммерсантов своей быстротой действия, позволявшей оперативно осуществлять сделки.
Подросший сын Евзеля — на редкость предприимчивый Гораций — стал играть в банке отца решающую роль. Банк установил деловые связи и с великим принцем Александром из германского Гессен-Дармштадтского герцогства. Однажды в Санкт-Петербург в Министерство иностранных дел оттуда пришло известие от российского поверенного — о том, что герцогство намерено привлечь к руководству своими финансовыми делами в России именно молодого Гинцбурга. При дворе это было воспринято весьма благосклонно: в то время родная сестра великого принца Алиса Гессен-Дармштадтская уже была невесткой российского государя Александра II — супругой будущего царя Александра III.
И до этого Гинцбурги — Евзель и Гораций — занимались не только финансовыми делами: много времени и денег они отдавали благотворительности, улучшению условий жизни бесправного, нищего еврейского населения России.
Потомственный почетный гражданин, владелец самого главного банка, имеющего влияние и на другие европейские страны, Евзель Гинцбург обратился с «Запиской» в Комитет главноуправляющего — во второе отделение императорской канцелярии к М. А. Корфу, который хорошо его знал.
Еще в период предыдущего царствия был образован «Комитет для рассмотрения мер по устройству евреев в России». Он существовал пятнадцать лет, но почти бездействовал. Впервые «Комитет» собрался в 1840 году, чтобы рассмотреть «опасное» ходатайство рижского раввина Моисея Брайнина — «дать Высочайшее указание о постепенном слиянии евреев с общим народом».
Царедворцы, однако, видели другой, очень простой путь: пусть все евреи, оказавшиеся в России, не переселяясь, по-прежнему сидя в своих домах, откажутся от своей неясной, старинной веры — крестятся и станут православными, которым доступно все.
За полтора десятка лет «Комитет» не принял ни одного решения. Однако члены его знали, что Александр II готов был сделать евреям только одно, но существенное послабление: предоставить «право жительства» в столичных городах, но только купцам первой и второй гильдии, из числа тех, кто был причислен к гильдиям давно — не менее десяти лет назад. Им даже будет позволено взять с собой в столицы одного «прикащика» и четырех слуг своего вероисповедания — потому что христианам строго-настрого запрещалось служить в домах евреев.
Но даже этого послабления сделано не было. Прежде всего потому, что этим благом могли воспользоваться во всей стране ничтожно мало людей — всего 108 человек…
В письме М. А. Корфу Евзель Гинцбург взял на себя смелость ходатайствовать о гораздо больших послаблениях.
В старых российских архивах сохранился этот исторический документ. Он отличается от других строгой логикой и прекрасным русским языком, которым тогдашние чиновники еще не владели.
Автор размышляет так. В политике Александра II по отношению к евреям «преобладают две главные мысли: 1) улучшение посредством дарования им общих гражданских прав и 2) сохранение известной постепенности». Далее говорится, что у евреев, живущих в Российской империи, имеются «только» три ограничения. На самое существенное: «1) на право жительства, 2) на права торговли, а третьим элементом является бесправность евреев, получивших образование…» Но существует целых 80 (восемьдесят!) ограничений — только для евреев.
Далее Евзель Гинцбург сообщает: есть очевидное противоречие в том, что допускаются к частной службе «евреи, имеющие дипломы на ученые степени доктора медицины и хирургии», но «законодательство делает различие между медиками и, например, юристами… ставя первых в гражданской правоспособности ниже последних. Если гимназисты, не могущие не считаться людьми, получившими европейское образование, все-таки признаются недостойными водворения во внутренние губернии, то какого тогда образования искать евреям? Неужели только евреи с высшими учеными степенями могут и должны слиться с русским народом, от которого вовсе не требуется сплошного университетского образования? Не значит ли это, что все еврейское юношество обрекается на вечный умственный застой и безнадежность?»
Автор оперировал цифрами. Получается, что полтора миллиона российских подданных лишены всяких гражданских прав… И предлагал по меньшей мере «уравнение евреев, окончивших гимназический курс, во всех гражданских правах с русскими, дозволения евреям-ремесленникам производить мастерство во внутренних российских губерниях, а всех евреев вообще сблизить в гражданских правах с местным населением одного с ними сословия».
Император самолично прочитал «Записку» Евзеля Гинцбурга, оценил ее достоинства, передал министру внутренних дел П.А. Валуеву, а тот велел разослать ее на отзыв всем генерал-губернаторам. Приближенные, наверное, чувствовали либеральное настроение царя, и (о чудо!) многие откликнулись на присланную из столицы бумагу без всякой враждебности, которая ощущалась долго, всегда и неизменно.
Военный генерал-губернатор Санкт-Петербурга граф А. А. Суворов, естественно, ощущал новые веяния при дворе особенно явственно, поскольку находился совсем близко от него. Он откликнулся первым и весьма положительно. Это тут же узнали его провинциальные коллеги. Поданная им бумага начиналась так: «Заслуживает полного внимания».
Столичный военный генерал-губернатор, оказывается, ничего не имел против того, чтобы разрешить евреям жить, если они захотят, и вне «черты оседлости». Однако граф был против того, чтобы всем еврейским мальчишкам разрешить учиться в гимназиях. Зная их настойчивость и прилежание, граф был уверен, что они непременно «пройдут весь курс образования и в университетах». Граф, однако, не представлял себе в этом «никакой надобности», потому что «в столицах есть много специалистов по всем отраслям наук…» То есть образованных людей в России вполне достаточно — будут лишние.
Пока главы всех губерний читали «Записку», пока писали отзывы на нее, пока ответы шли в Петербург, пока в столице решали-рядили, прошло несколько лет. Александр II принял многое из того, что ему рекомендовал банкир-еврей с обширными европейскими связями. Было издано высочайшее повеление, после которого евреи всей России ликовали как никогда. Раньше тоже издавались царские законы, касающиеся евреев, но они всегда пугали — новые меры еще больше ущемляли какие-нибудь права. А это обещало неслыханные вольности.
В подготовленный проект самодержец-либерал в последнюю минуту внес только одну поправку: он повелел исключить право приобретать евреями землю и угодья в нескольких губерниях. «Воспретить всем без исключения евреям, — говорилось в законе, — приобретать от помещиков и крестьян земли в губерниях, подведомственных Виленскому и Киевскому генерал-губернаторам».
Только потом стало известно, что это постарались невидимые личные враги семьи Гинцбург, на зависть другим разбогатевшей еще больше. Запрет касался двух губерний. В Киевской Гинцбурги построили первые сахарные заводы, и деньги от них полились владельцу рекой. А Виленская губерния, как никакая другая в России, была переполнена нищими евреями. Что будет с Россией, если дать свободу евреям селиться всюду?
В те годы подросший старший сын Евзеля Гинцбурга, Нафтали-Герц, вошел в дело отца целиком. Он во всем подражал отцу. Даже женился тоже рано: по одним сведениям, в шестнадцать лет, по другим — в двадцать. Тогда его уже все называли именем, которое не резало слуха своей необычностью — ни русских, ни французов: Гораций (сначала — Иосифович, потом — Осипович) — немножко претенциозно, но имя римского поэта очень шло красивому, приветливому, преуспевающему, молодому, чрезвычайно везучему мужчине.
Семья Гинцбург часто ездила в Париж и сначала постоянно занимала апартаменты в гостинице «Пале Рояль», а потом — в «Отель де Лувр». Впоследствии купили квартиру на улице Тильзит, 7. И вскоре в семье свободно знали не только русский, идиш, древнееврейский, немецкий, но говорили с гостями и на французском языке.
Жилище в Париже понадобилось семье, так как Евзель основал во Франции отделение «Банкирского дома И.Е.Г.» Совсем быстро образовались превосходные связи со многими французскими финансистами.
Дом Гинцбургов очень легко было узнать на парижской улице: на нем всегда вместе с французским — по разрешению местных властей — полоскался и российский флаг. Он привлекал внимание каждого гостя из России, оказавшегося в Париже, а их было тогда много.
Именно флаг родины обратил внимание на себя проходившего по улице Тильзит другого соотечественника, который недавно появился в Париже и стал там жить постоянно — вслед за вернувшейся во Францию своей любовью, певицей Полиной Виардо.
Первый раз Иван Сергеевич Тургенев пришел в дом, привлеченный именно российским флагом на фасаде. Незваного гостя там радушно встретили, сразу показали, что его знают, что он подающий большие надежды писатель — читали его повести и рассказы. А ему очень понравились интеллигентные, приветливые хозяева. Они не только знали названия его книг — без раздумий тут же называли имена героев «Рудина», «Накануне», «Дворянского гнезда». То маленькое обстоятельство, что хозяева помнили даже его героев, например Хоря и Калиныча, из сборника «Записки охотника», немножко насторожило писателя и обещало неловкость. Наверное, Тургенев боялся, что назовут и Гиршеля — героя его другого рассказа, «Жид», невыносимого, хитрого, грязного, поганого еврея, который в интересах враждующих с Россией поляков шпионил за русской армией, нагло предлагал офицерам свою красавицу дочь и был, наконец, пойман за шпионством и, к радости лирического героя и всех окружающих, повешен…
По всей видимости, писатель, принимаясь за рассказ, совсем не знал деталей еврейской жизни: вечно презираемый поляками, еврей никогда не стал бы жертвовать своей жизнью ради жестоких гонителей.
Иван Сергеевич видел перед собой совсем других «жидов». Работая над рассказом «Жид», он действительно никогда еще не видел евреев, только слышал про них от других. Потом он познакомился там же, в Париже, с другими евреями, не только российскими, — с Бертольдом Ауэрбахом, Генрихом Гейне, а Гинцбургов просто полюбил.
Он, наверное, все-таки почувствовал, что они читали и «Жида»: увидел в семейной библиотеке томики «Современника», в котором рассказ был опубликован, хотя и без имени автора — стояли только оба инициала, но можно было легко догадаться, кто сочинил его, — по стилю, присущему только ему.
Для читающей публики это и не могло быть тайной. Жена молодого хозяина Анна Гесселевна, из семьи одного из редакторов газеты «Русский еврей», однажды весело спросила писателя: «Дорогой Иван Сергеевич, не знаете ли вы, что такое «тург», от которого, видимо, происходит ваша фамилия — Тургенев?» Пришлось назвать татарское слово и тем открыть свои национальные корни. Воспитанная Анна Гесселевна ничего не сказала, только очень женственно воскликнула: «Очень интересно!»
Наверное, именно с этого момента Тургенев не написал ни слова о гадких, невыносимых «жидах». Впоследствии, когда с ним за границей встретился наступательный реакционер Суворин и предложил выгодное сотрудничество в своем антисемитском «Новом времени», писатель был сух с ним и любезно отклонил очень соблазнительное предложение.
Время от времени наезжая к родственникам в Париж, Гораций Гинцбург, однако, постоянно жил и работал в России, которую очень любил, даже капризный климат Петербурга. Диапазон его деятельности все расширялся — внешне неторопливый и спокойный, он проявил себя на редкость инициативным, деятельным, изобретательным. К банковским делам, к которым его привлек отец, прибавились разнообразные хлопоты, в которых ему на редкость всегда удивительно везло. Много ездил, встречался с губернаторами, с купцами. Он начал заниматься и добычей золота на Урале и в Сибири, нашел, что Алтай непременно проявит себя в будущем…
Однажды великий герцог Гессен-Дармштадтский обратился к нему с предложением — взять на себя ведение его финансовых дел. Гораций Осипович не имел ничего против этого лестного предложения — у него хватит времени и молодых сил и на это.
Тогда герцогство Гессен-Дармштадтское было близко к России, как никакое другое зарубежное государство: император породнился с ним — выдал своего сына Александра за принцессу из этой земли. Даже еще не будучи уверенным в том, что именно второй сын царя станет наследником престола, а герцогиня — русской царицей Александрой Федоровной, великий герцог, родной ее брат, отважился на невозможное: после того как молодой российский банкир блистательно справился с финансовыми заботами герцогства, назначил местного еврея… своим консулом в России!
У Горация Гинцбурга хватило вдохновения и на исполнение этой должности. Увидев, с каким усердием принялся с первого дня за работу новый консул и как бурно развивал ее, герцог в 1871 году принял решение: присвоить Горацию Гинцбургу титул барона. А следовательно, и дворянина…
Александр II отнесся и к этому неординарному шагу своего нового родственника весьма спокойно, даже специальным повелением признал, что это зарубежное отличие действует в его стране.
Титул барона считался наследственным, он присваивался всем потомкам. Но из-за этого получилась неловкость: а как быть с таким почтенным, таким полезным деятелем, как Евзель Гаврилович? Великий герцог, ценивший и заслуги отца Горация Осиповича, решил трудную проблему очень просто: в 1874 году присвоил титул барона и старшему Гинцбургу. Единственный раз в истории титул барона был присвоен не только потомкам, но и предку…
И царь ценил труды во благо российского отечества деятельного семейства Гинцбургов: высочайшим соизволением приказал внести в «Особую книгу Департамента Герольдии Правительствующего Сената» имена обоих Гинцбургов — то есть признал за ними и в России баронский титул, дворянское достоинство сына и отца. Департамент Герольдии без промедления утвердил баронский герб семьи, поскольку сам Александр II письменно «разрешил пользоваться титулом барона и в России»…
Так Гинцбурги стали дворянами, хотя у них и раньше было право на это: когда им присвоили звание потомственных почетных граждан. Впоследствии, когда не хватило какой-то пустячной официальной бумажки, Гораций обратился за ней в Канцелярию по принятии прошений к барону Будбергу. Внук Александра II, присвоившего дворянство роду Гинцбургов, — Николай II, разбирая дело, или не понял сущности вопроса, или, напротив, не хотел понять, ответил младшему барону невпопад — что евреи, дескать, в России вообще не могут быть дворянами… Но потомственные почетные граждане России, бароны Гинцбурги уже имели утвержденный герб — стало быть, дворянство. Да в Российской империи уже было несколько дворян, действительных тайных и статских советников — по национальности евреев. Правда, они появились только в период, когда на престоле находился либеральный государь Александр II.
Этот царь остался в истории не только как смелый самодержец, отменивший вековое крепостное право, — евреи России благодарны ему за то, что именно он первый из российских царей заметил в своем государстве их бесправное положение и отменил некоторые дискриминационные законы — не все, но многие. Впоследствии потомки царя немало порушили волю их замечательного предка. 15 марта 1859 года Александр II в экономических интересах всего отечества разрешил наиболее предприимчивым, наиболее зажиточным евреям — купцам первой и второй гильдии жить и торговать вне ограничительной и позорной «черты еврейской оседлости», существованию которой дивились в прогрессирующей Европе. Потом царь разрешил жить вне этой черты образованным евреям, получившим в европейских университетах дипломы о высшем образовании — этого образования получить на родине евреи до этих пор не имели возможности; разрешил своим соотечественникам из числа евреев учиться в университетах. Наконец, в середине шестидесятых годов вышло разрешение, касающееся простых ремесленников: они, получив на то подтверждение о своей профессии, тоже вольны были селиться даже в Санкт-Петербурге и Москве. А также другие представители «либеральных» профессий — акушерки, потом и зубные врачи. И врачи общего профиля.
Евреи увлеченно учились медицинским специальностям. Специалист этой профессии больше всего чувствует свою независимость и уважение к своей личности. Большинство евреев-мужчин, чувствовавших себя благодаря приобретенному диплому чуть свободнее, становились именно врачами, фармацевтами, а женщины-еврейки — акушерками.
Позднее то же самое произошло со специальностью юриста. После того как немножко приоткрылась крепко запертая дверь, правоведение стало второй наиболее распространенной профессией образованного еврея.
Всю вторую половину девятнадцатого века в России — из-за временной «неосторожности» властей — самыми многочисленными, наиболее знающими юристами были евреи. Многие адвокаты еврейской национальности, хорошо изучившие противоречивые государственные законы отечества, стали умело противостоять самим властям. Их охотно привлекали к защите своих прав богатеющие купцы, различные политические партии и общественные группы. На всю страну стали известны талантливые ораторы из числа правоведов-евреев. А после событий 1905 года некоторых даже выбрали в образованный законодательный орган — Первую Государственную Думу. При выборах Второй Думы власти сделали все, чтобы уменьшить число еврейских избранников, — но им так и не удалось совершенно удалить их из парламента. Кстати, подобное произошло даже гораздо позже, в наше время — перед окончанием всей советской власти, в период так называемой перестройки. В послевоенное время, когда государственный антисемитизм нарастал, перед евреями постепенно закрывались двери большинства вузов. Даже ярко талантливому человеку стало трудно поступить, например, в Московскую консерваторию, но особенно — в Московский Государственный университет. На любой факультет, даже на механико-математический, где сообразительность абитуриентов, их способности к математике проверяются элементарно просто и, казалось бы, честно.
Однажды на приемных экзаменах в МГУ на этот факультет произошел совершенно скандальный случай, ставший широко известным. Поступающей на факультет девочке с «подозрительной» фамилией Шляпентох, призеру математической олимпиады школьников, после безупречных ответов на стандартный экзаменационный билет дали дополнительную задачу, которую надо было решить немедленно — за десять минут. Она не справилась… Эту же задачу в домашней обстановке предложили решить академику Л.В. Канторовичу, только что получившему Нобелевскую премию. Он решил ее. Правда, за час мучений. А бывшая абитуриентка МГУ, потеряв всякие надежды на поступление в МГУ, в отчаянии эмигрировала в США и за короткий срок стала там профессором, известным ученым, доктором математических наук.
Московский юридический институт, одно время находившийся совсем рядом с МГУ, на Большой Никитской улице, страдал, наоборот, от недобора студентов — юристы не были нужны советской власти. Поэтому принимали даже евреев. Они шли туда неохотно, с обидой, без всякой радости. Но потом, в пору развернувшейся перестройки, когда после годов коммунистической диктатуры в стране снова стало развиваться правовое сознание, начали принимать новые законы и больше стали ориентироваться на них. Из этого второстепенного, непрестижного института, который даже пришлось закрыть, внезапно вышли самые лучшие, самые знаменитые профессионалы-юристы, адвокаты, которых знает вся страна. Их привлекают для участия в самых громких процессах, их выбирают в Государственную Думу, в Администрацию президента — не по фальшивой, назначенной властями тайной процентной норме, но по их личным качествам.
Но во второй половине девятнадцатого века положение евреев в России было несравненно хуже и откровеннее. Существовала полнейшая дискриминация в любой области гражданской жизни, часто именно в тех отраслях ее, в каких царская власть, наоборот, проявляла либерализм.
Бароны Гинцбурги, сын и отец, отважно и умело боролись за несомненные права, которые дали евреям сами цари — своими «Повелениями», манифестами, законами. Уважаемые даже властями, оба барона постоянно ходатайствовали за пострадавших одиночек и за всех евреев.
Через несколько лет после того, как Евзель Гинцбург обратился к властям со своей первой, знаменитой «Запиской», он же в 1863 году становится инициатором создания «Общества распространения просвещения среди евреев». В этом начинании роль правительства была совсем пустячной — пусть оно только не препятствует. У самих же евреев это учреждение вызывало только одобрительный отклик: всякое обучение в народе традиционно ценилось и всегда одобрялось. Финансировать же «Общество» брались сам Гинцбург и другие еврейские благотворители.
И «Общество» появилось, много лет безотказно действовало: выдавались, как сказали бы теперь, гранты — стипендии преуспевающим студентам, читались лекции. Активно преодолевалась неграмотность, велось обучение русскому языку, проводилось обучение ремеслам.
Еврейские филантропы не пропускали ни одного замеченного самородка. Сначала им удалось увидеть в Вильно талантливого портняжку-подмастерье, который хорошо рисовал и лепил: благодаря В.В. Стасову был извлечен на свет и окружен вниманием, материальной поддержкой будущий знаменитый скульптор Марк Антокольский. Он умер слишком рано. К концу его жизни младший Гинцбург опять вмешался в судьбу скульптора: купил для него дорогой дом в Швейцарии, в котором тот провел последние дни. Гораций Гинцбург помог выйти на дорогу другим одаренным людям — молодым гениальным скрипачам мирового уровня Яше Хейфецу и Ефрему Цимбалисту. Биографы великого художника XX века Марка Шагала почему-то не говорят, что и он в ранней юности не обошелся без внимания семейства Гинцбург. И даже Самуил Маршак — еще совсем мальчишкой.
Не без влияния Гинцбургов было образовано «ОРТ» — «Общество обучения евреев ремесленному и земледельческому труду». Оно действовало наиболее успешно: профессии портного, сапожника, красильщика, токаря, печатника в типографии, маляра, слесаря стали цениться в России, идущей к капитализму, особенно высоко. Несомненно, это содействовало экономическому процветанию государства. И это понял сам Александр II. Ремесленники получили от него право жить в Санкт-Петербурге, в Москве. Люди других профессий, например журналист без диплома о высшем образовании, приобретая (иногда за взятку) документ «ремесленника», мог работать в газете. В России стало много известных русских журналистов — по национальности евреев.
В 1891 году, когда был назначен новый московский генерал-губернатор, задумавший «очистить Первопрестольную от евреев», простые русские купцы, люди православные, заступились за изгоняемых ремесленников: без них сразу появились трудности в повседневном быту.
Еврейские филантропы хотели привлечь неимущий, бесправный народ и к занятию сельским хозяйством.
Барон Евзель Гинцбург умер в 1878 году, оставив щедрое завещание, о котором долго рассказывали за «чертой оседлости»: 50000 десятин земли в Таврической губернии — для простых евреев-бедняков, которые захотят крестьянствовать. Завещатель не верил в распространяемое журналами злонамеренное мнение, будто евреи не приспособлены к сельскому труду. Распорядителем завещания назначался его сын Гораций. Сам же он купил землю возле Каменец-Подольска — тоже для еврейских бедняков.
Само правительство, подталкиваемое Гинцбургами, предоставило пустующие казенные земли бедным евреям из переполненных нищих местечек в Екатеринославской губернии. Конечно, не бесплатно — за еврейский же счет: из денег собираемого ими «коробочного сбора». Так назывался в ту пору налог на кошерное мясо. Реакционные издания высмеяли решение правительства. Евреев научить обрабатывать землю? А что эти бездельники будут на ней делать?
Скоро властям представилась возможность доказать всю напрасность царской щедрости. В Херсонскую губернию для составления отчета об увиденном был послан чиновник, не чуждый литературы, — небезызвестный, уже упоминавшийся угрюмо-мистический поэт К.К. Случевский. Он не удовлетворился одним отчетом перед заказчиком о проделанной работе — опубликовал в «Российском вестнике» пространное сочинение, полное насмешки над горе-крестьянами.
Поэт-чиновник сообщал, что будто бы, как только они поселились на украинской земле, она вмиг стала запущенной и грязной — ловкие евреи сдали полученную землю в аренду. Автор клялся, что не нашел никаких следов занятия земледелием иноверцами. По словам Случевского, евреи, приехавшие на целинные земли, тут же устремились в ближайшие города, а свою землю, конечно, сдали в аренду.
Автор ничего не выдумывал, он «художественно» оформлял мнение местной администрации, остро не любившей странных, нежеланных пришельцев. И сочинитель отчета вовсе не путешествовал, не смотрел своими глазами — говорил обо всем как о будто бы «увиденном». Но то было мнение местных властей. Он высказал их взгляды: правительство напрасно позаботилось о переселенцах — поля их стоят бесплодные. Дескать, это и не удивительно — какие из евреев хлебопашцы?
Читатель делал естественный вывод: казенные земли пустуют, и напрашивался совет, что их действительно надобно заселять — однако теми, кто умеет хозяйствовать.
Фальшивый отчет чиновника-поэта возмутил младшего Гинцбурга: он знал, что в действительности положение там иное. Но это надо было убедительно доказать.
Барон на свои средства послал в те же места честных людей, они должны были устроить подробное «подворное расследование». Добросовестные представители, прибывшие из Санкт-Петербурга, вошли в каждую усадьбу, в каждый дом и записали ответы на вопросы анкеты, составленные самим бароном, побывали на всех полях. Возглавлял расследование образованный, пунктуальный человек — Л. Биншток, бывший житомирский раввин, потом — секретарь петербургского хозяйственного правления синагоги.
Биншток убедительно доказал, что Случевский написал неправду. И задался вопросом: откуда он взял свои факты? Он с самого начала проявлял враждебность к переселенцам, говорившим на незнакомом языке. В тех местах, которые инспектировал насмешливый чиновник-поэт, картина получалась совсем мрачной.
Гости из столицы, однако, нашли, что в новых деревнях, в безлесных и безводных степях, без всяких сельскохозяйственных орудий местные землепашцы трудятся честно и успешно. Во всяком случае, новые поселения выглядят гораздо зажиточнее, чем старые соседние деревни, а совершенно трезвые, плечистые хлеборобы производят радостное впечатление здоровых, культурных людей.
Некоторых из них пригласил к себе в Петербург Гораций Гинцбург. Их вид удивил местную публику — она поражалась, наверное, совершенно так, как впоследствии изумлял вид работников израильских сельскохозяйственных кибуцев, которые, взявшись выращивать на запущенной земле цитрусовые, получили несказанно высокий урожай. Еще сто лет назад впервые было доказано, что и евреи могут крестьянствовать.
Получив отчет о «подворном расследовании» и убедившись в его пунктуальности и надежности выводов, Гораций Гинцбург издал его типографским способом. Он назывался «Еврейские земледельческие копии в Елисаветградском уезде». На обложке стояла фамилия — Л. Улейников, на самом деле ее написал Биншток.
… После покушения на Александра II и его гибели обстановка в стране переменилась. Как и всегда в таких случаях, началась серия еврейских погромов. Официальная точка зрения новых хозяев страны сводилась к утверждению, что население так негодует не из-за преступлений революционеров-террористов, убивших предыдущего царя, а просто выступает против… «эксплуатации, осуществляемой евреями».
Внешне все выглядело так, что министерство внутренних дел вполне согласно с либеральным мнением барона. Накануне появления знаменитых «Временных правил» многие думали, что от них можно ожидать полного прекращения произвола, освященного несправедливым законом. Но когда их наконец опубликовали, они неожиданно вернули евреев к прежнему положению, которое было до реформ либерального царя.
Перед самым опубликованием долгожданных новых правил барона Гинцбурга принял министр внутренних дел граф Игнатьев. Он, глядя прямо в глаза, спросил: «Скажите, барон, верно ли, что вашему банку передана для меня сумма в два миллиона рублей?»
Министр откровенно вымогал взятку! И даже определял ее размер! Удивленный наглостью, деликатный Гораций Гинцбург задохнулся от негодования, растерялся и ответил просто отрицательно. И всего через несколько дней последовал акт мести обиженного министра: государственные «Временные правила» обернулись против всех евреев…
Сначала в «Правительственном вестнике» появился беззубый, ничуть не испугавший хулиганов циркуляр «о недопущении антиеврейских беспорядков, то есть погромов, но они, конечно, продолжались еще два года — 1881-й и 1882-й.
Вновь явились на свет старые запреты. 3 мая 1882 года появились знаменитые, долгожданные «Временные правила». Они ликвидировали все права, данные евреям прежним либеральным самодержцем. Сначала министр граф Игнатьев выпустил циркуляр, повелевающий евреям вновь «селиться только в пределах черты оседлости» и запрещающий «селиться вне городов и местечек и заниматься арендой». В «Голосе» и даже в «Отечественных записках» печатались статьи о «еврейском засилье, об эксплуатации крестьян евреями», о проделках еврейских ростовщиков. Но уже тогда раздались первые трезвые голоса. Первым был философ Владимир Сергеевич Соловьев — именно он возглавлял группу российских интеллектуалов, которые выступили с «Протестом писателей и ученых» против антиеврейских настроений и дел. Его подписали 147 крупных русских деятелей искусства и литературы. Оно было опубликовано в «Русских ведомостях». Позднее открыто выступили пятьдесят московских купцов и фабрикантов. Трезвые люди, они были вне политики и высказывали только экономические доводы. В письме, полученном от них министерством финансов, они заявляли «о вредных последствиях для московской торговли излишнее стеснение евреев в правах проживания москвичей».
Узнав о письме, обиженный граф Игнатьев, который напрасно надеялся поживиться на евреях, сказал: «Я не придаю никакого значения подобным заявлениям со многими подписями, так как хорошо знаю известные у нас способы, какими при этом подписи собираются». Не веря благородству простых русских людей, граф вообще заключил: «Торгующим евреям предоставлены достаточные права».
При новом царе Александре III все ограничения для евреев, введенные Александром II, возвратились вновь, все разрешения были вычеркнуты — для части граждан России законодательство стало снова грозным и беспощадным. Для оправдания, для того, чтобы уверить всех, что ничего нового не произошло, откровенный антисемит князь Голицын занялся составлением большого труда, чтобы показать общественности, каким было традиционное отношение к евреям в России. Дескать, ничего нового не произошло: каким было отношение к зловредному, нелюбимому народу, таким оно и осталось. Получалось, что законы России евреев всегда не щадили.
Большую, позорную книгу объемом в тысячу страниц издали — для оправдания и наставления.
Осмелевшая Высшая комиссия под председательством нового министра внутренних дел Палена вынесла в 1887 году безвинным евреям свой приговор. Он запрещал доступ к высшему образованию: полностью — в Санкт-Петербургскую военно-медицинскую академию, определил норму в Харьковский технологический институт — пять процентов по отношению к христианам, три процента — в Горный, минимальный процент — во все высшие и средние учебные заведения. Даже в гимназии.
Оба барона Гинцбурга, смело борясь за достойную судьбу всех евреев в России, одерживая успехи и переживая поражения, которые их лично все-таки не задевали, занимались не только большой политикой. Сначала у Евзеля Гинцбурга, потом у его сына был целый штат помощников, которые отвечали на личные обращения беспомощных, попавших в беду простых людей, которых в чем-то обидели местные власти. Тогда он поручал их дела опытным адвокатам.
Охотно верится рассказам стариков, что местечковый нищий портной получил от барона швейную машину, — современники оставили воспоминания о том, что барон получал множество писем от безвестных, нуждающихся людей и посылал в ответ не только зингеровские швейные машины, которые тогда считались чудом техники, но и какие-то чулочные машины, сельскохозяйственный инвентарь — почта тех далеких времен была способна на многое!
Самым несчастным, пережившим пожары (в годы погромов «красный петух» взвивался в местечках особенно часто, некоторых намеренных поджигателей поймали), бароны просто посылали деньги. Они никогда не подсчитывали цдоку — деньги, отданные на помощь незнакомым людям. Впрочем, как и другой меценат, Соломон Поляков, — размеры его пожертвований подсчитали другие. После его внезапной кончины получилось три миллиона рублей! Это, наверное, три миллиарда теперешних рублей!
Жаль, что никто не считает огромные суммы, которые дает другим на добрые дела нынешний благотворитель Джордж Сорос. Думается, что это впитанная с детства, вытекающая из обязательных религиозных предписаний, естественная потребность еврея помогать другим. Не обязательно единоверцам.
Современники иногда, например, не понимали, почему Соломон Поляков выделил огромную сумму в помощь бедным студентам Санкт-Петербургского университета, оговорив, однако, что пожертвование адресуется всем, кроме учащихся-евреев. Думается, что это был преднамеренный шаг. Всем было известно, что еврейские благотворители были щедры на помощь своим единоверцам, об этом в столице много говорили. Евреи одобряли, некоторые православные, особенно публицисты, упрекали — в том, что «жадные богатые евреи помогают не всем — только своим беднякам». Соломон Поляков своим примером показал, что зажиточный человек обязан помочь каждому страждущему.
Что касается баронов Гинцбургов, они делом и словом помогали самым угнетенным, самым беспомощным в России. Не только своим единоверцам. Сейчас почему-то не помнят, что старший барон Гинцбург был одним из учредителей Археологического общества в Санкт-Петербурге, а младший — Высших женских курсов, которые впоследствии назвали Бестужевскими. Самым деятельным человеком в них была сестра знаменитого русского критика Владимира Васильевича Стасова — большого личного друга Горация Гинцбурга. Началось с образования «Общества доставления средств Высших женским курсам» — барон был основным жертвователем. Гораций Гинцбург внял просьбе принца П.П. Ольденбургского выделить средства для основания Института экспериментальной медицины — наподобие Пастеровского института. Сделал это очень охотно, потому что видел его в Париже, поразился размаху его работы. Он же внес самый большой пай за участок на Офицерской улице и на строительство там большого здания Санкт-Петербургской синагоги (позже стал председателем хозяйственного правления), на строительство домов для петербургской бедноты — «Обществу дешевых квартир». Двадцать пять лет просуществовало Ремесленное училище имени царевича Николая. За четверть века в нем обучились профессии тысячи мастеров. На деньги барона в Петербурге был открыт «Биржевой барак». Это было благотворительное медицинское заведение — лучшие медики столицы там совершенно бесплатно делали бедным людям хирургические операции (без различия национальности). Платил им барон. Но некоторые гордые специалисты денег не брали. «Биржевой барак» удивлял весь Петербург, однако зажиточные люди им не пользовались, потому что их смущала именно бесплатность лечения: что подумают знакомые? И что подумают они о них — по какой причине они согласились лежать в палатах вместе с простонародьем? Жена младшего барона Анна Гесселевна (естественно, на деньги мужа) стала попечителем Сиротского дома для еврейских детей на Васильевском острове (сама она вскоре умерла, рожая одиннадцатого ребенка).
Именно за свою благотворительность барон Г.О. Гинцбург был удостоен звания действительного тайного советника, был выбран гласным в Петербургскую Городскую Думу, в которой председательствовал его друг М.М. Стасюлевич. Каждое заседание он исправно посещал, часто выступал — пока новый царь, Николай II, не издал закона о воспрещении избирать евреев в городское самоуправление. И тогда Горация Осиповича Гинцбурга просто выключили из состава Думы — только потому, что он еврей, хотя и барон.
Интеллигентная же среда неизменно чтила, всегда уважала всю семью Гинцбурга. Не только Салтыков-Щедрин и Тургенев, многие другие видные представители русской культуры дружили с ними. Самыми верными, постоянными друзьями Горация Осиповича был знаменитый философ Владимир Сергеевич Соловьев и редактор авторитетного либерального журнала «Вестник Европы» М.М. Стасюлевич. В сохранившейся переписке с ним самим и его женой Любовью Исааковной то и дело встречается его имя. Путешествуя за границей, он всегда «передает нежные приветы», пожелания, спрашивает о здоровье и делах.
В круг Горация Гинцбурга входили писатель И.А. Гончаров, художник А.П. Боголюбов, композитор, дирижер и пианист А.Г. Рубинштейн, которому он щедро помог, когда тот основывал первую в России консерваторию — Петербургскую. В салоне Гинцбургов можно было встретить художника И.Н. Крамского, врача С.П. Боткина, писателя П.Д. Боборыкина, историка и публициста Д.К. Кавелина (дочь младшего барона Луизу он звал библейским именем Лея), одного из авторов проекта отмены крепостного права, председателя Окружного суда знаменитого А. Ф. Кони…
Они, православные, совершенно терпимо относились к религиозности Горация Гинцбурга. В субботу он не работал, но с гостями встречался. По свидетельству современников, когда появлялся посыльный с телеграммой, гости расписывались за хозяина, разрезали ее, вскрывали конверты. По его просьбе вслух читали — вдруг в них что-то неотложное? Своих православных друзей Гораций Осипович приглашал в Пейсах на первый седер. Охотнее всех приходил Владимир Соловьев, внимательно слушал, когда младший за столом задавал самому старшему четыре традиционных вопроса о происхождении праздника, — он, конечно, знал ответы на них, но почитал этот ритуал. После смерти знаменитого философа рассказывали, что последними словами его были «Шма Исраэль»…
Высшие чиновники государства знали преданность Гинцбурга-младшего религии. Они никогда не решались назначить свидание ему в субботу, чтобы он не совершил в этот день запретного — ездить в экипаже. Марк Антокольский создал ему мраморную скульптуру Александра II, которого тот искренне почитал. А сам Гораций заказал ему большой скульптурный портрет царя — для Петербургской синагоги.
Евзель и Гораций Гинцбурги были настоящими консулами еврейского населения царской России. И еще больше — полномочными представителями. Бесправные российские евреи всегда могли надеяться на их защиту.
В тогдашней Англии, в большинстве европейских государств уже не было таких унизительных законов против евреев, которые указывали, где им жить, в каких краях они появляться не могут, где им нельзя учиться, решали, каким им заниматься делом. Они считались гражданами страны, в которой живут. Не случайно в век королевы Виктории в Великобритании одно время занимал пост главы правительства знаменитый своими делами еврей Дизраэли, хотя и в Англии, и особенно в Австрии, где тоже случалось, что министрами иногда назначали некоторых евреев, было тогда тоже много открытых антисемитов.
Именно после издания «Временных правил», придавивших евреев царской России еще больше, началась оживленная эмиграция евреев в Северную, а иногда и в Южную Америку. Государственный департамент САСШ, как тогда назывались теперешние США, сначала не поверил рассказам толп эмигрантов, появляющихся в Новом Свете из далекой страны, и послал в Санкт-Петербург делегацию сенаторов посмотреть, правду ли говорят. Несколько недель сенаторы провели в столице огромной державы и пришли к выводу, что положение евреев еще более бедственное, еще более ужасное, и отменили некоторые свои эмиграционные ограничения.
Обо всем этом говорили на похоронах барона Горация Гинцбурга, который умер в 1909 году. В Санкт-Петербург съехались тысячи людей, которые изъявили желание проводить заслуженного общественного деятеля. Поэтому несколько нарушили религиозный обычай: немедленно относить покойника на кладбище и предавать его земле как можно быстрее.
Печальное прощание состоялось в Петербургской синагоге, которую построили преимущественно благодаря его воле, на его средства. Ораторы говорили по-русски, вдохновенно, некоторые просто мастерски. Но похоронен он был, как и отец, как и все их умершие потомки, в Париже — в фамильном склепе на Монмартре.
Тексты надгробных речей на петербургской панихиде сохранились. Главное в них — еврейское население России никогда — это подчеркивалось: НИКОГДА — не забудет семью своих щедрых, благородных добровольных защитников. Особенно указывали на то, что Гораций Осипович «не делал различия между людьми по национальностям и исповеданиям». Что он «всегда говорил о людях, не различая ни эллина, ни иудея».
… Когда работа над этим очерком подходила к концу, автор встретил своего знаменитого знакомого журналиста, живущего по соседству. Обладатель прекрасного баритона, он еще и популярный обозреватель телевидения. В свое время, человек образованный и вдохновенный оратор, он всеми силами своего незаурядного темперамента страстно обличал американских империалистов, которые хотят развязать новую мировую войну. Кажется, досталось от него и сионистам, которые все время строят козни, плетут хитрые интриги.
В последние годы он стал пламенным, но по-прежнему разговорчивым демократом. Свет не видал большего демократа, чем он! Он даже тихо признался — некоторым знакомым, лично, словно по секрету, конечно, но не с экрана, что он, в общем, наполовину тоже еврей… Мать была еврейка. Но откуда у него типичное еврейское отчество? Зная силу его выдержки, можно надеяться, что когда-нибудь он признается, что и его вторая половина «не без греха»…
Начался обычный соседский разговор: дескать, как живете, как здоровье, над чем работаете? Услышав, что в своем очерке я называю имя Монтефиори, но все-таки больше интересуюсь биографией барона Гинцбурга, образованный, знающий несколько языков писатель, обозреватель, знаменитый публицист нахмурил брови и возразил:
— Кто такой Монтефиори, я, конечно, знаю. Английский баронет! Но кто такой барон Гинцбург? Что за барон такой? Почему-то я не знаю этого немца…
(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 39-40)
