Давно собирался рассказать о ней. Созрел вот…
Юрий ФРИДМАН-САРИД, Gazettco.com
Во второй половине 70-х я работал в Ленконцерте – рабочим сцены и осветителем. Первым секретарем ленинградского обкома КПСС был тогда приснопамятный товарищ Романов, произнесший знаменитую фразу «Мы не будем готовить кадры для Израиля!» – это был период алии 70-х, когда международное давление выжало-таки из СССР разрешение некоторому количеству евреев покинуть страну. Романовское изречение было истолковано партийными мудрецами верно и однозначно, и из ленинградских вузов начали окончательно вычищать немногих, правдами и неправдами пробившихся туда студентов-евреев. Я учился тогда в Корабелке; как рассказал мне староста группы, его уже вызывали в «первый отдел» и спрашивали с нажимом, не занимается ли студент Фридман «сионистской пропагандой». Предупрежден – значит, вооружен: я успел отчислиться из института сам, «по состоянию здоровья», и очередной «сионист» ушел неразоблаченным.
Около года ушло на то, чтобы закосить от армии «по психушке» – для очкастого задохлика в возрасте за двадцать и с «пятым пунктом» служба в СА была чревата, и весьма; эпопея с «психушкой» еще ждет своего описания. Найти какую-то пристойную работу с незаконченным высшим образованием, без специальности, – и при этом все с тем же «пятым пунктом» – было решительно невозможно. Как в открытую сказали мне в нескольких отделах кадров, где требовались лаборанты, курьеры и т.п.: «Молодой человек, ничего личного, но если вы уедете в Израиль – нам придется отвечать». Одним из немногих мест в Ленинграде, куда «инвалидов пятого пункта» брали на работу практически без ограничений, был Ленконцерт: без евреев советская эстрада просто не могла бы существовать.
Итак, дело было во второй половине 70-х – не помню точно, какой именно год это был, – и я работал на большом концерте в ДК им. Горького в честь 9 Мая, Дня Победы, для командования Ленинградского военного округа. Такие концерты именовались «правительственными» и создавали для руководства ощутимую головную боль: любая накладка – в отличие от аналогичной на обычном концерте – означала вызов «на ковер» и разнос, а то и взыскание по партийной линии. А состыковать в одном концерте выступления различных и многочисленных концертных коллективов и артистов было куда как непросто… Разумеется, в концертах такого уровня принимали участие звезды советской эстрады первой величины; в том концерте должна была выступать Клавдия Шульженко.
Зал был заполнен. Первые ряды отсвечивали золотистой чешуей орденов и медалей – там сидели генералы и полковники в парадной форме; кажется, была и пара маршальских звезд. За кулисами стояла обычная предконцертная толкотня: помреж давал последние указания, артисты уточняли последовательность выступлений, музыканты еще раз проверяли настройку инструментов, спешили в гримуборные костюмерши…
В одном месте, сбоку от кулисы, толпился концертный народ: там ожидала своего выхода на сцену Шульженко. Ей было уже за семьдесят, и специально для нее, чтобы не стоять на ногах, принесли из директорского кабинета большое кожаное кресло. Я подошел поближе.
В кресле сидела грузная, некрасивая старуха. Нет – старая женщина. Женщина…
От которой исходили совершенно удушающей силы волны. Того, что сейчас называется сексапильностью – магнетизм женской привлекательности с отчетливым эротическим оттенком. Наподобие каких-то возбуждающих, тяжелых и сладких духов – мускус, ваниль и сандал. Волнами.
Этот магнетизм затягивал, как в воронку, всех без исключения попавших в это поле мужчин, независимо от их возраста – включая, разумеется, и меня. Я отошел чуть назад. Картина впечатляла.
Мужчины – нет, самцы! – вились и гарцевали вокруг Шульженко, одергивая пиджаки, рефлекторно принимая красивые позы, пытаясь обратить на себя внимание. Ей что-то говорили, какие-то слова, комплименты… а она – она явно наслаждалась этим и флиртовала. Кому-то отвечала, на кого-то бросала взгляд, третьему отвечала изящным жестом руки. Молодые, красивые артистки – певички из хора, танцовщицы и другие – казались рядом с ней какими-то бесполыми существами, и, что самое удивительное – смирялись с ее превосходством и принимали его, как данность…
В это трудно поверить – но я был там и видел эту картину, и ощущал эти волны. Всем телом ощущал, всеми пятью или шестью чувствами. Грузная, некрасивая старуха. Царица…
И в тот же момент поверил я безоговорочно, что все легенды о многочисленных ее романах – о том, как из-за нее бросали семьи, стрелялись, сходили с ума – были правдой. Или могли быть правдой.
А когда с трудом, на отекших ногах, вышла она на сцену, чтобы наполовину спеть, наполовину продекламировать свой знаменитый «Синенький скромный платочек» – та же волна пошла от нее в зал. И расправили плечи, и приосанились – а потом зарыдали, не стыдясь, в голос седые полковники и генералы, закончившие войну лейтенантами и капитанами…
…Когда мне попадаются истории о легендарных женщинах, сводивших с ума всех встречных мужчин – я знаю, что это не художественное преувеличение и не литературный образ. Одну такую Женщину я видел.
Клавдия Ивановна Шульженко.
Великая.
Клавдии Ивановны давно нет, а её голос продолжает сводить с ума рядовых и даже невоеннообязанных. Признаюсь, я обожаю К.И.Шульженко, а что касается творчества Юрия Фридмана, то восхищаюсь каждой историей, которыми он щедро делится с читателями.