Оглядываясь на 90-летие первого (и последнего) президента СССР М.С.Горбачева
Утром 12 марта 1985 года страна СССР проснулась, не зная, что входит в смертельное пике одного из наиболее серьезных пролетов советского ХХ века. На улицах еще висели обветренные и обснеженные физиономии членов ЦК КПСС, в магазинах еще стояли очереди за стиральным порошком, гречкой, мукой, у киосков Союзпечать — за еженедельником "Аргументы и факты" и журналами "Огонёк", "Крокодил".
Но утренние выпуски газет уже показывали населению — кто теперь будет им править, и кто им будет заправлять мозги. На первых полосах в тот день людям впервые представился новый генсек, отмеченный большой черной родимой кляксой на голом черепе. Через пару дней наблюдательные интересанты подметили, что он очень напоминает Хрущева — такой же коренастик, лысик и, главное, также энергичен, полон всяких планов и не менее многоречив. В газеты с его речами пока еще нельзя было, как у Хруща, «заворачивать слонов», но продмаговских мороженых кур ("синих птиц" или "ножек Буша") — вполне было можно. И это вызывало улыбки надежды на лучшее.
Я тоже это свойство Горбачева встретил с одобрением. По мне, вообще, всякий молчун непонятен, неприятен и даже опасен, никогда не знаешь, чего от него ждать — то ли он заносчив, высокомерен и не считает тебя достойным внимания или, что еще хуже, он тебя не любит, стоит к тебе боком и готовит какую-нибудь пакость. А, может быть, он просто дурак, болван, невежа и боится открыть рот, чтобы это не обнаружилось.
Очередной царь, в отличие от предыдущих всем надоевших вождей полумертвяков, был молодой, энергичный и, главное, казался каким-то своим, открытым, домашним. Он говорил понятно, четко, ясно, на простом русском языке.
Придирки же интеллигентствующих болтунов к его кубанскому говору и неправильным ударениям не на тех слогах, каких требует школьная фонетика, никак не понижали градус его популярности среди простого советского люда. Не охлаждали ее и кухонные смешки по поводу подкаблучности генсека у его жены Раисы Максимовны.
Не могу здесь удержаться от некого дилетантского обобщения-отступления и высказать, наверно, вполне тривиальную истину, что роль личности в истории часто сильно преувеличивается. Ведь, в действительности, все эти наполеоны, сталины и гитлеры лишь встроены в заранее определенный и заданный сверху (Богом или Природой, не знаю кем) закономерный ход времен, а вовсе не его двигатели.
Никакие они не кормчие и вожди, нет у них моторов, способных вести вперед корабль истории. Никакие они не гроссмейстеры Алехины и Каспаровы, а лишь деревяшки-ферзи на шахматной доске, по которой Высшие силы их перемещают, когда нужно, с одной клетки на другую, а то и вообще могут побросать в коробку, где уже валяются пешки, кони и ладьи или даже простые шашки.
Приходит время и проходит время, когда они становятся нужны или вредны для того или иного периода Истории — она ими и распоряжается.
Похожесть Михал Сергеича на Никиту Сергеича, кроме всего прочего, включая отчество, проявилась с самого начала его деятельности, когда он затеял пресловутую антиалкогольную кампанию. Но на новом витке-круге истории (или, все-таки, спирали?) он размахнулся куда шире своего предшественника.
Тот, волюнтарист, в свое время тоже додумался до вырубки виноградников (под кукурузу) и по глупости завел некие "Бутербродно-водочные", ограничивавшие разовый запрос пьющего индивида всего лишь 100 граммами горячительного. Да еще и с обязательным их закусыванием бутербродом с колбасой, что вызывало гомерический смех и рождало бурю анекдотов.
В отличие от той хрущевской, горбачевская программа была почти совсем сухо-законная: с прилавков продуктовых магазинов практически полностью исчезли крепаки, народу пришлось заменять их самогонкой "из табуретки", "Тройным одеколоном" или даже клеем "Момент".
Со временем от провозглашенного вначале УСКОРЕНИЯ Горби перешел к ПЕРЕСТРОЙКЕ. Что именно нуждалось в перестроительстве, когда, собственно говоря, ничего и не было построено, честно говоря, я не очень понимал, но вот следующий лозунг ГЛАСНОСТЬ мне, как и многим, пришелся весьма по вкусу.
Советская интеллигенция, долгие годы из-под полы кушавшая лишь сам-там-издат, жадно накинулась на книжные откровения Солженицына, Авторханова, балдела от абуладзовского фильма "Покаяние", млела перед картинами Шемякина, скульптурами Неизвестного, таяла от наслаждения Растроповичем, Крамером, Ашкенази.
И мы очень спешили, нам хотелось побыстрей все это схватить, поглотить, схоронить, так как наше памятливое, пугливое сознание гвоздил проклятый совковый страх — а не грозит ли этой нынешней оттепели такая же подлая заморозка, как в годы поздне-хрущевского похолодания? Слишком уж опасна была горбачевско-хрущевская похожесть.
Но, как ни странно, цельсий горбачевщины вовсе не падал, а, наоборот, лез вверх, и вскоре гласность удивительным образом перетекла аж в свободу слова, а к концу 80-х вообще все совсем переменилось, и перестройка обернулась переломом.
Рухнула берлинская стена, и в пролом железного занавеса из советского рая рванули на загнивающий капиталистический Запад все те, которые были помобильнее, половчее, посмелее. Догадаться не трудно, кто это был — конечно, евреи и, конечно, молодые.
И за это тоже большое спасибо М.Горбачеву, поклон ему и благодарность на веки вечные. И нельзя его винить за то, что Борис Ельцин с двумя другими славянами «на троих» Союз пропил.
Санта-Моника, штат Калифорния
