Кое-что о попытке самоубийства и выходящей за рамки журналистской этики травле основателя организации ЗАКА Иегуды Меши-Захава
С одной стороны, предсмертная записка подтверждает, что обвинения в его адрес были не беспочвенны. Сама его биография говорит о том, что он — фигура неоднозначная. По большому счету Меши-Захав в первой и во второй половине своей жизни — это два совершенно разных человека. Эжен Франсуа Видок — не единственный.
С другой стороны, журналистские расследования в отношении таких известных фигур (да и вообще против кого бы то ни было) не могут строиться исключительно на свидетельствах людей, прячущихся под псевдонимами. Потому что придумать такие свидетельства — дело совсем нетрудное; для этого даже не нужно обладать особым талантом и фантазией. Даже если допустить, что интервью с его жертвами были подлинные, где гарантии, что сами жертвы их не придумали?
Если уж свидетели не желают, чтобы их имена звучали в публикации, то правила журналистской этики требуют, чтобы и имя того, против кого они выдвигают обвинения, было скрыто под каким-то эвфемизмом: "известный общественный деятель", "создатель хорошо знакомой всем общественно значимой организации и т.д.". В противном случае всплывает в уме фраза из "Приключений принца Флоризеля": "А здесь нечисто играют!".
Напомню также, что с точки зрения закона Меши-Захаву практически ничего не грозило и журналисты, и полиция признавали, что по всем ставшим им известным инцидентам, за исключением двух, истек срок давности. Да и оставшиеся два инцидента доказать было бы совсем непросто. Если бы речь шла о просто обывателе, все бы закончилось досудебной сделкой с наказанием в месяцев шесть общественных работ.
И последнее: ко мне, как и в руки многих моих коллег, не раз попадала информация об омерзительной сексуальной распущенности некоторых наших политических и общественных деятелей.
Информация была из источников, входивших в их ближайшее окружение, и с такими подробностями, что ее достоверность не вызывала сомнений. Но я ни разу не позволил себе ее опубликовать, даже не называя имен этих деятелей, поскольку понимал: как только дело дойдет до полицейского расследования, они откажутся сотрудничать со следствием, и ни один из них не согласится на публикацию своего подлинного имени. А значит и ценность этой информации была нулевой.
А то, что после этого изменилось мое личное отношение к этим политикам — это сугубо мое личное дело.
