О цифрах, словах и кошках
Владимир ХАНЕЛИС
Родилась в Мордовии, в семье отсидевших в Темлаге "врагов народа". Детство прошло в Подмосковье, за сотым километром. Окончила Московский Институт народного хозяйства им. Плеханова. Жила в Москве, работала санитаркой, линотиписткой, социологом, сторожем. Публиковаться начала в 60-е годы. Посещала литературные объединения "Магистраль", "Знамя строителя", литературные студии при Союзе писателей СССР. Первая книга стихов вышла в 1980 г. на родине отца, в г. Нукус (Каракалпакия, Узбекистан). В 1983 г. принята в Союз писателей СССР. В 1987-1989 училась на Высших литературных курсах при Литературном институте им. Горького. В Израиле живет с 1990 г. Занимается издательской деятельностью.
Стихи и переводы публиковались в журналах "Новый мир", "Дружба народов", "Континент", "Юность", "Нева", "22", "Алеф", "Время и место", в "Иерусалимском журнале", в альманахах "Поэзия", "День поэзии", в антологиях "Свет двуединый", "Освобожденный Улисс", "Цомет", в "Царскосельской антологии", в "Литературной газете", в сетевых изданиях и др. Автор 14 поэтических книг, лауреат премии поэтического фестиваля памяти Ури Цви Гринберга (2003), премии им. Давида Самойлова Союза русскоязычных писателей Израиля (2010) и премии "Олива Иерусалима" (2011).
Член Союза писателей Москвы и Союза русскоязычных писателей Израиля. Мама и бабушка. Живет в Иерусалиме.
— Прежде всего, договоримся о, если так можно сказать, "терминах". Зинаида Палванова – поэт или поэтесса? О том, как называть женщину, пишущую стихи, в русском литературоведении ведется долгий, бесконечный спор.
— Честно говоря, меня не очень волнует вопрос, поэт я или поэтесса. Вспоминаю, что мой старый друг поэт Борис Камянов утверждал в предисловии к моей первой израильской книжке, что я – поэтесса, потому что "…так видеть мир может только женщина".
— Недавно, 11 апреля, вы отметили 77-й день рождения. 11, 77 – это, согласитесь, мистические, таинственные цифры… Вы верите в мистику, тайны цифр?
— Не то чтобы я верю в мистику, но… Как-то так получилось, что цифры для меня имеют большое значение. С чего это началось? Не знаю. Может быть, с любви к математике. Но факт остается фактом: я обращаю внимание на цифры и числа в моей жизни. Родилась в 44-м, 11 апреля, сына родила 22 января, живу в доме 111, в квартире 33… Особенное отношение у меня к семерке. До смешного: когда я устанавливаю на микроволновке время, то это почти всегда число, кратное семерке. А тут мне стукнуло 77… Представляете, какое это событие!..
— Когда вы начали писать стихи?
— Самые первые попытки были в детстве. Но однажды в юности у меня появилось маленькое стихотворение про солнце, упавшее за горизонт. И вдруг я почувствовала… Не знаю, как сказать… В общем, это было что-то вроде чувства пути. Волнение, предчувствие судьбы – такое тогда возникло состояние.
— Вы посещали несколько литературных студий, в том числе легендарную "Магистраль". Расскажите о ней.
— Это московское литобъединение было образовано после войны, в 1946 году, при Центральном Доме культуры железнодорожников, отсюда – название. Руководителем "Магистрали" много лет был Григорий Михайлович Левин, человек, беззаветно преданный литературе. Через "Магистраль" прошли сотни начинающих литераторов. Многие стали известными. Поэт-пародист Павел Хмара, тоже бывший магистралец, написал шутливое стихотворение, которое начинается так:
О "Магистраль", великая держава!
И из нее в литературный мир
Вошли Войнович, Храмов, Окуджава,
Гомер, Овидий и Вильям Шекспир!
Моей первой публикацией в Москве (в ранней юности рассказы и стихи печатались в районных газетах) я обязана магистральцу Александру Аронову. Помните, конечно, "Когда у вас нет собаки…"? А еще он написал "Остановиться, оглянуться…" и пронзительное "Когда горело гетто…". Однажды Саша отнес мои стихи в газету "Московский комсомолец", и они, к моему восторгу, были напечатаны. Это было в 1964 году. Так что я могу считать себя шестидесятницей!
Григорий Михайлович приглашал на наши занятия известных писателей, а иногда даже возил своих "любимчиков" в гости к ним. Так я попала в дом к Арсению Тарковскому. А к Илье Сельвинскому я дважды ездила вместе с Левиным в больницу. Особенно памятно мне, как однажды весной наш руководитель повез нас, несколько магистральцев, в Переделкино к Корнею Чуковскому. Была хорошая погода, у Корнея Ивановича было замечательное настроение. Он надел красно-серую мантию, привезенную незадолго до этого из Оксфорда, где он получил почетное звание доктора литературы, сел в кресло и попросил нас почитать стихи. Но это не все… Я была самая маленькая и худенькая из его гостей. После того, как я прочитала несколько стихотворений, он подозвал меня к себе и посадил на колени!..
В конце нашего визита Корней Иванович спросил, сколько мне лет, и стал что-то быстро писать на листке бумаги. Закончив писать, он вручил мне записку. Ее содержание я помню наизусть:
"Вспомните этот майский день в мае 2026 года, когда Вам будет столько лет, сколько мне сегодня. Спасибо за чудесные строки". Нетрудно посчитать, что тогда ему было 82 года. Так что теперь мне нужно дожить до мая 2026 года!
— Чем учеба в "Магистрали" отличалась от учебы на Высших литературных курсах?
— "Магистраль" была моим литературным детством, школой. Левин – любимым учителем. Высшие литературные курсы – это как институт, это молодость, чуть ли не зрелость, много замечательных преподавателей: Юрий Корякин, Мариэтта Чудакова, Станислав Лесневский… Но главное отличие – время. Левина не зря называли "председателем пира во время чумы". В "Магистрали" была свобода слова и творчества. Поэтому объединение то и дело подвергалось гонениям со стороны начальства. А на ВЛК я училась в годы перестройки. Это была особая – весенняя! – атмосфера.
— Ваша первая книга вышла довольно далеко от Москвы – в Нукусе. Почему там?
— Потому что моим отцом был каракалпак. Они с моей мамой-еврейкой встретились, когда их освободили из Темлага. Оба были вольнонаемными. Отца-ветеринара сразу взяли на местный конный завод. А мама, она была учительницей, стала работать в школе. Оба ждали победы, чтобы вернуться в родные края…
— В одном из стихотворений вы пишете о себе: "…провинциалка, полукровка…". Как говорил один из героев Булгакова: "… вопросы крови – самые сложные вопросы в мире". У вас они возникали? И если "да", то как вы на них отвечали?
— В детстве, когда мы с мамой жили в подмосковной деревне (в ста километрах от Москвы, ближе нас к столице не подпустили), я чувствовала, что я не такая, как все, какая-то другая. Ущербности в этом не было, скорее даже наоборот. Но, честно говоря, про отца мне легче было отвечать, когда задавали такие вопросы… Помню, однажды я ответила соседке: "Мой папа – из Средней Азии, а мама – с Украины". И как же мне потом было стыдно за свой ответ! Учась на ВЛК в годы перестройки, я остро почувствовала свое еврейство во время частых споров с писателями из российской глубинки. Среди них попадались и явные антисемиты.
— Расскажите, пожалуйста, как вас принимали в Союз писателей СССР? Кто дал рекомендации? И как исключали (если исключали) в связи с отъездом в Израиль?
— Нет, не исключали. Не было такого. Просто я уехала в Израиль – и все. Потом, когда я приехала в Москву в начале 2000-х, Римма Федоровна Казакова молниеносно восстановила мое членство, но уже не в Союзе писателей СССР (Советского Союза к этому времени не было), а в Союзе писателей Москвы, председателем которого она тогда была.
Что же касается приема в СП СССР, то… Попробую вспомнить. Я ходила в молодых поэтах чуть ли не до сорока лет. Нужно было иметь две изданные книжки, чтобы подать заявление о приеме. Обе мои первые книжки вышли в Каракалпакии. Они были тоненькие, несолидные. Но меня уже немного знали в литературной Москве. Рекомендации мне дали замечательные люди, известные литераторы – Валентин Берестов, Ирина Волобуева, Дмитрий Сухарев. Среди членов приемной комиссии был "тихий лирик", прекрасный поэт Владимир Соколов. Я была в его семинаре на Всесоюзном совещании молодых писателей. Соколов знал мои стихи и поддержал мою кандидатуру. Между прочим, еще раньше Владимир Николаевич подарил мне свою книгу с напутствием в литературную жизнь – и, знаете, с какой датой внизу? Не поверите: в конце автографа стоят цифры 7.7.77! То есть это было 7 июля 1977 года…
— Поразительно! Продолжим… В вашей семье воспитывается внучка. Ей 12 лет. Ее мама – эфиопская еврейка. "Я с Пушкиным почти что породнилась…" пишете вы в другом стихотворении. Внучка хорошо говорит по-русски. Она читает ваши стихи? Они ей нравятся? Может быть, сама уже сочиняет на иврите или на русском? Не замечали у нее поэтического дара?
— Да, внучка моя немного похожа на Пушкина – смуглая, курчавая. А еще говорят, что она похожа на меня!.. Мы общаемся с ней на русском. Но писать и читать на русском она толком не научилась. Моя недоработка. Стихи мои она не читает и стихов не пишет, Правда, однажды, когда ей было лет семь, сочинила сказку про инопланетян. Надо было бы издать эту сказку, книжечку красивую сделать, да бабушке все некогда!..
— А ведь бабушка – издатель… Но вопрос о вашей издательской деятельности еще впереди. А пока вернемся к вопросу о поэтическом даре. Что это вообще такое? Подарок свыше? Шепот Бога? Бормотание Дьявола?
— Не знаю… Наверное никто не знает… Одна моя книжка называется "Всё та же тайна". Мы живем внутри тайны. Есть у меня стихотворение, которое начинается так:
Я помню, как сладко в огромном начале
Всей жизни меня посещало оно –
Красивое чувство глубокой печали,
Как делалось тихо, серьезно, чудно.
Может быть, это были мгновения, обещавшие в будущем стихи?..
— Читая стихи неизвестного вам человека, как вы узнаете в нем Поэта или понимаете, что это… как бы помягче сказать, рифмоплет, пустышка? В чем разница между Поэтом и сочинителем стихов?
— Почувствовать поэтический дар нетрудно. Трудно объяснить. Разница для читателя в чувстве волнения, сопереживания, возникающего при чтении настоящих стихов.
— Процитирую еще одно ваше стихотворение: "Тяжела ты, шапка поэта". В чем ее тяжесть? Может быть, это и не шапка, а корона, терновый венец, лавровый венок?
— Тяжесть – в боли. Без боли нет поэта. А корона, терновый венец, лавровый венок – это не мое дело. Мое дело – писать, если пишется.
— Как вы относитесь к словам – к словам в разговорной речи, к словам в прозе, поэзии?
— Моя любовь к словам началась с того, что в старых ученических тетрадях, которые давала мне мама, я разрисовывала буквы, и слова становились разноцветными. А когда после полиграфического училища я работала линотиписткой, они выскакивали из плавильного котла на серебристых брусочках и были горячими, обжигающими…
— Зинаида, вы переводили с иврита очень откровенные, страстные стихи Бат-Шевы. Вот несколько строк: "Что решил про меня, что задумал Господь?/ От подарка судьбы мочи нет отказаться. /В ритме танца, последнего здешнего танца, / прикасаться, смотреть и опять прикасаться… / Колобродь, моя глупая кровь, колобродь…" Переводы эти напечатаны в вашем сборнике "Трехкомнатная вселенная". Но, готовясь к нашему интервью, я с удивлением обнаружил, что такого автора на иврите не существует…
— Это очень интересная, но длинная история.
— А мы никуда не торопимся. "Служенье муз не терпит суеты…"
— Ну, если так… Позвольте, я прочитаю предисловие переводчика, то есть мой текст.
"С Бат-Шевой мы познакомились в иерусалимском автобусе. Я и раньше заговаривала с израильтянками приблизительно моего возраста, надеясь найти себе приятельницу для общения на иврите. Записывала телефон и… не звонила. День-другой мешали срочные дела, а потом становилось неловко звонить едва знакомому человеку.
Но тут все вышло иначе. Худенькая, с живыми темными глазами, Бат-Шева продиктовала мне номер своего мобильного и сразу же попросила позвонить ей, чтобы у нее сохранился мой номер. Буквально на следующий день она позвала меня на прогулку. Потом начались вечерние чаепития – то у меня, то у нее. Наши разговоры становились все более задушевными, мой иврит заметно улучшался.
В один прохладный вечер она предложила мне зайти к ней выпить горячего чаю. И вдруг на столе появилась бутылка вина. Я почувствовала, что сейчас узнаю о хозяйке дома что-то новое. Так оно и вышло. Она призналась, что пишет стихи. Никогда раньше не писала, а несколько лет назад влюбилась – и вот… Ее возлюбленный – еврей из России, и ей очень хочется, чтобы он прочел стихи, посвященные ему, в переводе на русский язык.
Я посоветовала ей сделать книжку-билингву (двуязычную – В.Х.), но она наотрез отказалась, повторяя, что публиковать эти слишком откровенные стихи на иврите не готова. Другое дело – на русском… А тут ей так повезло: новая знакомая оказалась издателем и поэтессой! Вот бы сделать ему подарок на день рожденья! Взять псевдоним? Да, это можно. Но раскрывать его нельзя. А лучше всего обойтись одним именем, которое так нравится ему. Она смотрела на меня умоляюще, и я согласилась. <…>
Мой сын помог сделать подстрочники. Я начала переводить. Бат-Шева не пыталась влиять на результаты моей работы, полностью доверившись мне. Как только я переводила очередное стихотворение, она забирала оригинал и всякий раз просила меня до поры до времени держать нашу затею в тайне…"
…А теперь… теперь я хочу признаться… Это моя история. Никакие это не переводы. Это мои стихи. Были причины, по которым я обратилась к жанру литературной мистификации. Но сегодня, здесь, в нашем интервью, я решаю и решаюсь разоблачить себя…
— Вот это да! Ошарашен! Это – маленький литературный детектив. Изящная литературная сенсация. А теперь, без сенсаций и мистификаций, расскажите о предстоящем издании вашей книги стихов в переводе на иврит известной израильской поэтессы Хамуталь Бар-Йосеф.
— Об этом говорить пока рано. Скажу только, что идет работа, которая, будем надеяться, увенчается выходом в свет книги. Надеюсь, что она выйдет – тьфу-тьфу-тьфу! – в издательстве при ивритоязычном журнале "77". Как здорово, что в Израиле есть журнал, который так называется, и такое издательство!
— Поговорим о вашем издательстве. Почему вы назвали его "Скопус"? Сколько лет оно существует? Какие книги выпущены?
— После центра абсорбции для матерей-одиночек в Кфар-Саве мы с сыном и котом Василием поселились в Тель-Авиве, в двух шагах от театра "Габима". Но многие мои друзья жили в Иерусалиме, и меня тянуло к ним. Поэтому мое маленькое издательство было названо по имени иерусалимской горы Скопус. (На иврите – Хар а-Цофим – В.Х.) Мне кажется, это название и перетянуло меня в столицу!..
За 25 лет существования выпущено примерно 200 книг. Среди авторов "Скопуса" – Анатолий Алексин, Наум Басовский, Анатолий Добрович, Борис Камянов, Юлий Ким, Нина Локшина, Григорий Трестман, Владимир Френкель, Владимир Ханан… Всех не перечислишь. Ну и Зинаида Палванова, конечно!
— Вы – кошатница. Кошкам посвящена ваша книга стихов и прозы "Кошки видят время насквозь". Откуда такая любовь к этим существам? Вы понимаете их язык? Они – инопланетяне из другой Вселенной, которую вы хотите посетить? Может быть, в прошлой жизни вы были кошкой?
— Очень может быть! Но и собак я тоже люблю. И даже людей. Особенно – добрых.
— Ваши любимые строчки любимого поэта?
— Наверное, вот эти – Анны Ахматовой.
Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит.
Одной надеждой меньше стало –
Одною песней больше будет.
Пришло сейчас в голову, что с возрастом надежд все меньше и, может быть, еще и поэтому пишутся "песни"… А впрочем, надежды питают не только юношей. Как минимум у меня есть надежда на новые стихи. И даже на книжки новые. Так что я вполне довольна своей судьбой. Ее "краям" посвящена книга "Края судьбы – от Темлага до Иерусалима", вышедшая в Москве.
