Памяти иерусалимской писательницы и просветительницы Бины Смеховой
Анна ЛАПИД, Настя ЯРОВАЯ
Бина называла нас «девушки». Или короче и проще – девки. Когда она общалась с каждой из нас по отдельности, то неизменно в речи мелькало «как там девушка поживает?» или «ты девушку-то не обижай». Еще она называла нас Анька и Настик.
Мы познакомились с ней лично осенью 2012 года, когда сибирячке с сорокалетним стажем Настику потребовалось устроить на Святой Земле презентацию собственной книги «Душа номер 32», чем и занималась на месте израильтянка с двадцатилетним стажем Анька. «Кто не знает Бину – Бину знают все», но так уж вышло, что непосредственно мы познакомились именно на этом событии – на авторской программе «272-й стеллаж», которую Бина придумала и много лет вела в Иерусалимской русской библиотеке. Там обязательно зажигалась свеча и шел неспешный или напротив, вполне себе горячий, разговор про книги, читались стихи и проза, и в общем-то все было вполне традиционно для подобных творческих встреч, за исключением того, что эти «стеллажи» вела королева.
Почему и как она снизошла до нас, обычных девок, и окружила не просто вниманием и заботой, но дала настоящую любовь и поддержку, остается тайной. Как ее дом (тот самый Дом Бины в Иерусалиме, который описал и воспел в своей одноименной книге ее муж Алекс Резников) стал и нашим – остается чудом.
Когда Настик прилетала в очередной раз из своей Сибири и Анька везла ее в Иерусалим, они ночевали у Бины. Причем Настик из-за разницы во времени обычно во время ужина отключалась прямо на диване, а две другие девушки продолжали свои полуночные разговоры.
О чем мы говорили тогда… Как вспоминали Киев, где Анька в свое время проработала сохнутовским посланником целый год, окончательно и бесповоротно влюбившись в Андреевский спуск и Подол… Как слушали рассказы Бины о ее похождениях (без всякого преувеличения и уничижения можно использовать здесь именно это слово): как однажды у нее потерялся багаж и ей пришлось делить одежду с одной известной дамой, как она писала диссертацию за и для другого, как рожала своих сыновей, как жила в эвакуации в Башкирии, как Чернобыльская катастрофа расставила все окончательные точки в ее личном «Советском Союзе»………
Это слишком длинное многоточие – на самом деле символ нашей боли. Как и все беспечные девки, мы были уверены, что живем вечно. И что уж кто-кто, но Бина – однозначно будет ВСЕГДА. Потому никакой диктофон мы не включали, никаких записей с тех встреч не делали. А ведь нам тогда уже было по сорок лет. «А мозга нет», — обычно посмеивалась над нами старшая девушка. Сейчас нам обеим под пятьдесят, а Бине навсегда восемьдесят семь – и поздно уже жалеть о не сделанном.
Но — другой стороны. Ведь нам было отпущено столько счастья и любви («полной жменей» — сказала бы Бина), что никакой диктофон зафиксировать бы не смог. Рядом с Биной мы были настоящими, живыми, сами собой. Мы просто слушали ее, смеялись и горевали вместе, втроем. А вот «соображали» неизменно на четверых, потому что представить наши застолья без Алекса просто невозможно. За тем столом Бина перезнакомила нас с половиной «русской улицы» Иерусалима. Она знала всех и ее знали все.
Однажды на исходе шаббата мы вдвоем загуляли в баре на Махане Иегуда. Уже заполночь взяли такси, чтобы ехать в Кирьят Йовель. Бина встретила нас суровым молчанием, Алекс всплескивал руками. Чувствовать себя провинившимися школьницами по причине абсолютной невменяемости у нас не было сил, потому мы просто рухнули спать на нашем диване – пьяные и абсолютно счастливые. Раскаяние пришло под утро, причем Настик настолько струсила, что тайком, не попрощавшись и бросив спящую Аньку, выбралась из дома и уехала по делам в Кирьят-Арбу. Анька стоически пережила одинокое пробуждение и укатила на работу в Бейт-Шемеш. Вечером того же дня Настик, набравшись духу, поехала к Бине и Алексу.
Бина сидела на своем компьютерном кресле, до поразительности похожем на трон, подперев щеку кулаком. Настик молча пала на колени, свесив голову. На голову медленно опустилась царственная рука и прозвучало: «ну, и чего ты ждешь?». «Прощения», — подумала про себя Настик, но вслух сказать ничего, конечно, не посмела. «Ох, дурында», — прозвучало сверху.
Потом был ужин – а как же без ужина? Как – без фантастической бининой еды, которую описывать надо в отдельном эссе.
И про то, как она придумала для нас издательство НАСТЯ и какие книжки мы сделали все вместе – тоже должно быть отдельное эссе.
И про то, как она полюбила и принимала всех шестерых наших детей. И про то, какие денрожденные письма она нам писала – а для Аньки так еще и на мове. И про то, что не выносила сюрпризы. И про то, как мирила нас, в очередной раз разругавшихся в пух и прах. И про то, как она нас любила.
Впрочем, последнее – не совсем верно прозвучало. Она нас любит. Мы обе чувствуем это, прямо сейчас.
