Когда охватывает безотчётное чувство тоски
Игорь БРАТЧЕНКО, Астрахань
Это началось неожиданно. Сегодня. Утром. Вначале всё было, как обычно. Будничное утро, похожее на сотню таких же обычных и ничем не примечательных утренних пробуждений, сборов и семейных препирательств.
Сначала жена закатила истерику, что бреюсь утром, а не с вечера, как все нормальные люди. И где она видела этих «нормальных людей»?! Потом дочь, что кофе закончился, а без кофе – весь день пропал, вместе с её настроением, и школу сегодня она видеть не может, как, собственно, и нас, родителей. Стараюсь сохранять ровное дыхание и ни на что не реагировать. Бреюсь, пью кофе, тот, что остался, и которого почему-то достаточно для меня, но не для моей дочери, максималистки. Слышу голос жены:
«Я жду тебя в машине».
Второпях обжигаюсь кофе, выскакиваю в подъезд, вспоминаю, что забыл материал по презентации. Обратно домой. Недовольная дочь у двери:
«Ну что опять не так?!»
Хватаю бумаги и бегом, под завывание клаксона нашей машины, вон из дома! На вылете из подъезда останавливает дотошная соседка и начинает мне высказывать за громкую музыку, что слушает моя дочь. Обещаю всё решить. Почему она высказывает это мне, а не моей жене?! Слишком мягок? Наверное. Жена долго разговаривать с ней не будет. Вот и вешают всё на меня.
Плюхаюсь на пассажирское место. Машина резко срывается, на скорости, с повизгиванием покрышек. Едем. Молчим. Останавливаемся возле моей работы. Выскакивая из машины:
«До вечера, дорогая!»
В ответ: хлопок дверцы и сорвавшаяся с места машина.
«И я тебя… дорогая!» – смотрю вслед, пока красный «лексус» не затерялся в потоке машин.
Вздыхаю:
«Как долго это может продолжаться?»
«Привет… Привет. Привет! Доброе утро. Здравствуй. Салют, старик, как дела?» – Я уже в потоке, растекающемся по этажам, коридорам и кабинетам. Знакомая дверь.
Вечно хмурый взгляд «главного» и кивок вместо приветствия. Радостная Ксюша – ей двадцать один, и она в восторге от всего, что её окружает. Мне иногда даже кажется, что она ко мне неровно дышит. Клавдия Мироновна внимательно смотрит на меня, подходит, снимает несуществующую соринку с костюма: «Стас, у тебя всё в порядке?» Боже, завела бы себе собаку и заботилась о ней! У меня всё в порядке. У-ме-ня всё-о-о в-по-ряд-ке-е! В ответ улыбаюсь: «Здравствуйте, Клавдия Мироновна, у меня всё отлично, собственно, как и всегда!»
«Станислав Николаевич, вам кофе налить?» – Это Ксюша, не успеваю ответить, а вопрос уже с другой стороны: «Стас, материал по презентации продукции где? Готов? Директор в одиннадцать нас ждёт у себя!» И опять не успеваю ответить.
Распахивается дверь – Марина из бухгалтерии с большой речью, без пауз:
«Стас! Доброе утро! У меня опять комп завис, не грузится. Посмотри, пожалуйста! Ты же знаешь, системщиков пока дозовёшься, с ума сойти можно! А у меня воз работы и ещё маленькая тележка! Стасик, пожалуйста!»
Я только что опустился на стул за столом. Но этой обворожительной рыжеволосой красотке сложно отказать. Она знает об этом и пользуется этим. Встряхивает роскошными рыжими волосами и улыбается. Иду. А в мыслях ворчу:
«А у кого работы воз, да ещё маленькая тележка?»
Минут сорок мучаюсь с её компьютером. Нервничаю.
«Всё, пробились!»
Запустился. Бегом к себе. Время почти десять. В одиннадцать к директору, а у меня сравнительный анализ продукта ещё не готов! Мне жарко, на лице испарина, хотя «кондёр» работает на всю.
Одиннадцать. Кабинет директора. Всё как в тумане. Свой голос слышу откуда-то издалека. Что-то показываю на графике. Вокруг лица. Пожимают руку. Хлопают по плечу. Улыбаются.
До сознания доносится голос «главного»:
«Молодец, Стас! Директор доволен».
Только сейчас понял, что я уже у себя в отделе, за столом. И вновь Клавдия Мироновна:
«Стас, с тобой всё в порядке? Какой-то ты бледный. Налить воды?»
«Нет, Клавдия Мироновна! Нет! Не в порядке…»
И «главному»:
«Что-то душно мне. Пойду, пройдусь!»
Выйдя из здания, почувствовал порыв ветра. Прохладный, освежающий порыв. Прикрыл глаза и подставил лицо. Ветер будто понял – струя живительной прохлады наполнила мои лёгкие и освежила лицо. Сознание прояснилось. Можно было бы, постояв, вернуться в отдел. Но я решил пройтись до ближайшей пятиэтажки и посидеть в тени, под кроной дерева.
Сев на скамью и удобно откинувшись на спинку, закинул руки за голову и, переплетя пальцы, сквозь крону дерева стал наблюдать за бегущими облаками. Белые и пушистые, в голубом небе сквозь зелень листвы, они казались особенно прекрасными и безмятежными. Мне почувствовалось, что мой взгляд сквозь переплетенье ветвей и листьев в голубое небо, как взгляд пожизненно заключённого сквозь прутья решётки. Небо безгранично, облака свободны… На мгновенье у меня закружилась голова. И через минуту подумалось:
«Свобода облаков иллюзорна, им хозяин ветер – куда подует, туда они и поплывут».
Охватило безотчётное чувство тоски. Спазм сковал горло, стало тяжело дышать. Бросил взгляд на окружающих – и с удивлением определил, что счастье и безмятежность небес вокруг: прошла улыбающаяся девушка, другая, проходя мимо, смеялась, разговаривая по сотовому, шумной стайкой пронеслись пацаны, в обнимку прошла парочка…
– Эй… Эй! Мужчина! Я тебе говорю… Эй, на скамейке!
Я с удивлением поднял голову вверх, на голос. Обладательницей голоса была пожилая женщина в очках, перегнувшись грузными телесами с балкона четвёртого этажа, она обращалась ко мне.
– Чё уставился! Тебе говорю: что раскидал бутылки? Попил пиво – выбрось в урну, вон она – рядом. После вас, алкашей, сидеть там невозможно! И не смотри на меня так! Убирай! А то милицию вызову.
Проходившие мимо люди косились на меня недобрым взглядом. Мне казалось, что через всё моё лицо горело клеймо: «Ату его! Он виновен!» Пересилив своё удивление и растерянность, промямлил в ответ:
«Это не я. Здесь так было…».
Она расслышала.
– Да, как же, не ты! Я только чай попить поднялась, а ты вон сколько накидал! Убирай, говорю. – Не унималась беспардонная «блюстительница порядка».
Я встал и растерянно развёл руками.
– Вы только посмотрите на него! Стоит! Убирай сейчас же! – завизжала женщина.
Я развернулся и быстро пошёл прочь от этого безумия. Прочь. Прочь. Я бежал от неё, от себя, от всего, что так неприятно и беспокойно. Подальше, подальше… Перед глазами пелена, в ушах её мерзкий голос.
Ноги вынесли меня к морю. Штормило. Волны разбивались о камни, накатываясь на берег, шелестели увлекаемыми за собой ракушками. Берег был пуст, и только чайки ликовали в рокоте морском. Я в изнеможении прислонился к большому наклонному куску скалы и прикрыл глаза. Камень вздрагивал при ударах волн о берег. Налетавший волнами ветер нёс с собой влагу и брызги.
– Эй! Эй…
Что-то больно ткнуло меня в плечо. Темно. Голос слышался сверху. Я почувствовал, что лежу. Сел. Повернув голову на голос, спросил в темноту:
– Ты кто и где я?
– Где, где!? Открой глаза – увидишь… Точно! Алкаш!
– А ещё прилично одетый, – произнёс второй, как я понял, старушечий, голос.
Открыв глаза, я их тут же закрыл. В сторону от меня, прогуливаясь по берегу, уходила пара пенсионеров, старик опирался на трость. Я сидел возле того же куска скалы. По-видимому, уснув или потеряв сознание, я упал. Скорее, последнее – в голове ватно бухал колокол. Больно открывать глаза – свет иглами пронизывал всё моё сознание и тело. Во рту поганый привкус. Ощущение реальности и времени было потеряно. Хотелось упасть и растечься по песку, просочиться сквозь него водой и исчезнуть.
Я откинулся на песок, сотканный из миллионнолетних ракушек, разбросав руки. Пересилив боль и страх, чуть-чуть приоткрыл глаза. Надо мной стремительно проносились лохмы облаков: «Дыхание вечности и свободы». Я почувствовал, как миллиарды лет, закованные в панцири вымерших раковин и камней, просачиваются в меня, делая себе подобным. Ощущение невероятного покоя и блаженства… Ветер принёс голоса. Далёкое многоголосье. Я закрыл глаза и прислушался, но ничего не разобрал. Голоса то приближались, то отдалялись… Переходили на шёпот. Я открывал глаза – никого! Появился страх. Со страхом пришли строки: «Но ракушки под рукою, как надежды чьей-то крах, заплетают в смех прибоя нарастающий мой страх…» Я пересилил страх. Мной овладело равнодушие ко всему, и к мыслям, которые лезли в голову. Мысли стали жить своей жизнью – прилетать и улетать.
«И без свидетеля живёт история… Твои похороны, состоявшиеся тысячу лет назад, повторятся вновь и вновь. Ящеры и не предполагали, что их потомки будут говорить на разных языках. У всякой тайны есть план – начало и конец. Ты первый раз пошёл в школу, и всё было тайной. Для тебя. Но не для твоего учителя. Нет тайны, и я знаю, что ты будешь делать завтра!»
Это не мои мысли! От неожиданности я подскочил. Вокруг ни души. Но голоса… С левой стороны шепот:
«Боишься?! Я буду даже тогда, когда не будет тебя. Я буду в твоём завтра, как есть в твоём сегодня…»
Ветер налетал неожиданно. Резкими порывами трепал полотно рубашки, разбрасывая волосы по лбу, попадал ими в глаза. Это раздражало. Но это не самое ужасное. Самым ужасным было то, что ветер говорил! Он то нашёптывал, то ехидничал, а то и просто, неожиданно налетев, орал в ухо. Неожиданность пугала.
Я встал и пошёл прочь от берега и ветра. Ветер догонял и шептал:
«Я знаю всё о тебе и твоём завтра…»
Я бежал. Я метался из стороны в сторону, распугивая прохожих. Запутывал следы. Но ветер знал. Он знал, где я. Он знал меня. Он знал обо мне то, что я забыл или не хотел вспоминать. Он догонял меня и орал, и шептал… Доставал из глухих уголков моей души виденья и тыкал меня в них, как паршивого щенка носом в свежую лужицу. Он смеялся надо мной, срывая искусно созданные образы.
Я бежал. Я знал, где он меня не достанет – там, где простор, там, где ему негде спрятаться. На крышу. Я бежал туда, где работал, на крышу своего здания. Я хотел остаться там один и собраться с мыслями.
«Стас, Ста-а-сс, Станислав Николаевич!»
Я пронёсся мимо всех. Я перепрыгивал ступени и лестничные пролёты на пути к свободе. Вот заветная дверь на крышу. Слава богу, она открыта. Свет обжёг моё сознание. Я прикрыл глаза и встал посередине, раскинул руки, подставляя их пробивающемуся сквозь облака солнцу. Простор! Свобода!
– Свобода — иллюзия! Разве не ты говорил: «Свобода облаков иллюзорна, им хозяин ветер»?! Они бегут от меня, как и ты тоже! Только я делаю то, что хочу. А ты – лишь флюгер. Для меня нет преград и всё пространство – я! Я – погонщик жалкой плоти. Твоё тело укрыто изысканной одеждой, но оно тщедушно и жалко так же, как и тысячу лет назад. Твоё сознание – так и не раскрытый цветок лотоса, сгнивший изнутри. Ты…
– Всё, довольно! Хватит болтовни. Тебя не существует! Ты – плод моего воспалённого сознания…
– Забавно! Если меня нет, то чего ты от меня бегаешь? И говоришь ты со мной или с собой? Я прав: твоё сознание настолько ничтожно, что не верит в то, что видит и слышит. Твой мир – иллюзия! Мир призраков!
– Один из которых – ты!
– Опять ты за своё! Вон там, чуть левее, лежит дамское зеркальце. Взгляни в него, и ты увидишь себя настоящего, а не того, кого привык брить по утрам.
Я взглянул налево и увидел зеркало, горящее в лучах солнца. Солнце будто прислушивалось к нашему разговору – облака расступились, открыв невероятной голубизны небо. Свет резал мне глаза, и я вынужден смотреть на мир сквозь щелки чуть приоткрытых век. Подобрав зеркальце и взглянув в него, я вздрогнул и выронил его. Оно раскололось на части, засверкавшие в солнечных лучах цветами радуги. Там был не я! Оттуда на меня глянуло безобразное существо с потухшим взглядом. Но я не такой! Я жив и полон жизненных сил.
– Жизненных сил… Разве ты жил? Не кривя душой, скажи, ты жил? Что для тебя – жить?
– Ну…
Я вспомнил ярко-жёлтое солнце из своего детства, призывный блеск воды летнего тёплого моря. Я вспомнил шелест листвы в бабушкином саду, вкус свежесорванного винограда. Вспомнил мелких рыбёшек в лужах после спада реки. Вспомнил…
– Ладно, ладно! Это детство. В детстве всё иначе. А сейчас что для тебя – жить? Любить близких? Но ты давно сдаёшь им той же монетой, что и они тебе, – презрением! Ты любишь свою работу и коллег? Тебе нравится проводить уикенд с семьёй? Что ты называешь жизнью? Судьбу свою? Ты ею доволен?
– Судьба?! Хм-м… Судьба здесь ни при чём! Судьба – это не более, чем наши привычки. Привычки прошлого и настоящего. Земля даёт всем равное право на жизнь. Как детям в большой семье – возможности даны одинаковые, а все дети разные. Я жил… Я живу и борюсь со своими привычками и исправляю свои ошибки. И глупо называть судьбою боль от падений. Моя невнимательность послужила причиной падения и боли. Мои неоправданные ожидания – причиной ожогов моей души. Земля, как мать, даёт нам жизнь и свободу проявлений – самостоятельность. Наше право – разбить себе лоб о стену или проявить мудрость и обойти её.
– Земля – мать… Ты об этой земле, под ногами? Если она твоя мать, то кто твой отец?
– Да, я говорю об этой Земле – о космическом теле. Отец? Солнце – отец! Сорванные одежды можно вернуть, утерянные иллюзии – никогда!
– Станислав Николаевич! Боже, с кем вы говорите? Сами с собой? Отойдите оттуда, пожалуйста! Идите ко мне – всё будет хорошо!
Я повернулся на голос. На крыше здания, недалеко от меня, стояла Ксюша, протягивая ко мне руки. За ней толпились неизвестные мне люди.
От взгляда себе под ноги моё сердце замерло от ужаса. Я стоял на самом краю крыши.
Пространство под ногами, внизу, дрожало и покачивалось. Визги и вопли со всех сторон, приносимые ветром, рвали тело и сознание на части, в клочья. Ветер взвыл и подул сильнее. Пространство внизу призывно задрожало. Тротуар встал на дыбы и надвинулся.
Глухой звук «там-тама» и протяжное затухающее эхо… Я разглядел неровные края красной тротуарной брусчатки и струйку жидкости, быстро заполняющей неровности камня. Свет перестал резать мне глаза. Ветер перестал со мной говорить. Я услышал топот ног и голоса людей.
«Боже мой! Станислав Николаевич!»
Всё стихло. Мелькнула мысль:
«Ветер – раб солнца, раб ночи и дня, холода и тепла…»
Тепло! Тепло разлилось по моему телу…
