Самая старшая сестра

Теперь я не сомневаюсь, что человек властен над временем, пока не впадает в беспамятство. Ведь в любую секунду взрослый или ребенок может со скоростью света промчаться по ступеням обратного времени и ощутить себя рядом с теми, кто недавно или когда-то покинули наш бренный мир. Мы уже никогда не разделим с ними наше подлунное бытие, но именно память о близких определяет человеческую сущность

Захар ГЕЛЬМАН, Реховот

 

НАВСЕГДА ОСТАЛАСЬ ШУРОЧКОЙ

Моя самая старшая сестра немного не дожила до 90 лет. Она никак не ожидала, что проживет так долго. И не в здоровье здесь дело. Самая старшая сестра отличалась необыкновенной красотой. Такие и стареют как-то по особенному, потому что всегда остаются привлекательными. А может быть даже и не стареют! Время, тайна которого до сих пор не разгадана, действует на них таким образом, что их красота с возрастом переходит в другое качество женского обаяния. И действительно, никто и никогда не угадывал возраст моей самой старшей сестры. Она всегда выглядела намного моложе своих лет.

Для меня, ее родного брата по отцу, для родственников и друзей она навсегда осталась Шурочкой. Потому что была очень родственным, добрым и компанейским человеком. По возрасту лет на семь–восемь была моложе моей мамы, второй жены нашего отца. Чертами лица, цветом глаз, улыбкой похожесть Шурочки на папу была очевидной. Не удивительно, что знакомые, которые впервые видели их вместе, сразу же определяли степень их родственности. Примечательно, что папа и два его брата, у которых родились девочки, назвали своих дочерей Шурочками в честь своей мамы, нашей бабушки, Шифры Мордуховны Гельман, урожденной Фридман.

Шурочка часто вспоминала, как папа часами держал свою руку на ее лбу, чтобы облегчить приступ мигрени, которой она часто страдала в детстве.

Мать Шурочки, Елизавета Львовна Лапидус, получила тяжелое осколочное ранение в августе 1941 года, когда немецкая авиация разбомбила один из последних эшелонов, в котором сотни беженцев пытались эвакуироваться из обреченного на захват немцами столицы Украины. Раненную осколком в живот Елизавету Львовну сняли с поезда и поместили в больницу. Понятно, что Шурочка и дедушка, отец мамы, также снялись с эшелона. Вражеская бомбежка и ранение матери Шурочки случились в городе Сталино, который сейчас называется Донецком. Елизавета Львовна вскоре умерла. Ее успели похоронить на городском кладбище, до прихода немцев, занявших Сталино 21 октября 1941 года. Кстати, оккупанты сразу же вернули городу дореволюционное название Юзовка.

Немцы наступали и Шурочке с дедушкой, как дочери и тестю фронтовика (нашего отца призвали в действующую армию) удалось попасть в эшелон, отправлявшийся на Урал. Дело в том, что тетя Лена, младшая родная сестра папы, вместе с мужем Ароном Хацкелевичем Левиным, который не смог мобилизоваться по причинам тяжелого заболевания и пожилого возраста, эвакуировались в район Южного Урала. По всей видимости, эвакуация семьи Левиных состоялась еще в начале июля.

Тетя Лена, если я ничего не путаю, с начала 30-х гг. работала машинисткой в одной из воинских частей Киевского военного округа. Туда ее устроил муж тети Мани, одной из старших сестер папы. Его имя и фамилия – Петр Чарный. По образованию фармацевт, он в советской Украине занимал какой-то солидный пост. Папа говорил, что Пиня, так его звали по-домашнему, состоял в печально знаменитой «Тройке НКВД», которые действовали во всех республиках, краях и областях СССР с августа 1937 года по ноябрь 1938 года. Цель их создания состояла в проведении репрессий, признанных в послесталинское время незаконными. Проделав немалую работу по поиску сведений о Петре –Пине Чарном, я не нашел о нем ни одного упоминания. Полагаю, что должность, которую он занимал в довоенном Киеве, все-таки к «солидным» не относилась. С Чарным тетя Маня успела развестись задолго до его ареста и последовавшего вскоре расстрела, и, вероятно, поэтому репрессиям не подверглась.

Вместе с Шурочкой и ее дедушкой по маме в эшелон смогла попасть их дальняя родственница, тоже застрявшая в Сталино. Понятно, что обеспечивание эвакуированных в дороге продуктами лежало на них самих. И вот что случилось с этими самыми съестными припасами. Отъезжающая родня почему-то переложила весь наличный провиант в чемодан этой самой родственницы. Почему именно в ее чемодан? Непонятно! Может быть, потому, что он был фибровым, то есть изготовленным из прочно спрессованного картона, перетянутого дерматином. Да еще и с замками. Но перед самым отправлением эшелона к родственнице, ставшей обладательницей всего семейного провианта, вроде как с намерениями проводить, пришел местный мужчина. С ним она успела завязать отношения. Он что-то шепнул ей на ухо. Наверняка, нашел те самые слова, которые очаровывают женщин. И родственница, напрочь позабыв, что в ее поклаже «общеродственная» снедь, сделала оставшимся родичам ручкой.

У Шурочки на руках остался дед и пакет с печеньем. Кондитерское изделие да еще в таком малом количестве не спасло бы их от голодной смерти в течение долгой дороги. Но мир не без добрых людей… И это не фигура речи!

К тому же дедушка страдал аденомой простаты –доброкачественной опухолью. С возрастом эта болезнь развивается у большинства мужчин. Она часто затрудняет мочеиспускание. На остановках Шурочке приходилось обегать вагоны, чтобы найти врача, который при острой задержке мочи мог бы спустить ее с помощью катетера –специальной полой трубки.

Каково же было разочарование Шурочки и дедушки, когда, добравшись до того самого уральского города, в котором они ожидали воссоединиться с родней, тех не оказалось. Что делать? И вот девочка, которой не исполнилось еще и 15 лет, попыталась попасть на прием к военному коменданту города. Ее проблемы, фактически личного порядка, к армейским делам отношения не имели. Но из приемной военкома ее «не отшили», а буквально за руку препроводили в горисполком, к представителю Совета по эвакуации. Там, рассказывала мне Шурочка, «очередь была неимоверная». Стул ей освободили, она села и… заснула. Проснувшись, ощутила на себе чью-ту куртку. Какая-то добрая душа ее укрыла и даже не озаботилась куртку забрать. Из кабинета, в котором она увидела свет, вышел человек. К нему она и стремилась попасть на прием.

АЛТАЙ – СУРОВЫЙ КРАЙ

Шурочка вечно будет благодарна этому человеку, который там же, в кабинете, ее накормил, выделил на двоих с дедушкой талоны на питание, и самое главное — дал новый адрес тети Лены и дяди Арона. Оказывается, по делам службы их перевели в Барнаул. Он же, ангел во плоти представителя по эвакуации, помог получить дорожные документы, благодаря которым моя сестра и ее дедушка добрались до Алтая.

Как тут не вспомнить стихотворение «В пламени войны» героини Израиля Ханы Сенеш (1921-1944), венгерско-израильской поэтессы, сионистки, еврейской парашютистки, заброшенной в немецкий тыл, схваченной фашистами и замученной в гестапо. Вот эти особенно трогательные строки в переводе с иврита Рины Левинзон:

«При кострах, при огне, при пожаре войны,

В дни кровавые нашего века,

Я фонарик возьму у кого-то взаймы,

Чтоб найти, чтоб найти человека».

Именно работник горисполкома, представитель Совета по эвакуации, и был тем человеком, который подарил Шурочке «фонарик», благодаря которому она разыскала нашего папу.

Не уверен, что Шурочка с дедушкой сразу же попали в Барнаул. Полагаю, что вначале они жили в доме местного жителя на правах квартирантов в Рубцовске, городе, расположенном в Алтайской степи, почти в трех сотнях километрах от Барнаула. Папа приехал к своей дочери, тогда единственному его ребенку, оставшемуся сиротой, сразу же после демобилизации. Жили они не просто трудно, а голодно и холодно. Алтайские зимы знамениты своей суровостью. Шурочка рассказывала, что папа отдавал ей все теплые вещи, а чтобы согреться самому засовывал голову в не полностью остывшую печь.

Именно в столице Алтайского края, славном городе Барнауле, случилась неприглядная история, о которой мне поведала Шурочка. Вместе с папой она шла по одной из окраинных городских улиц, когда перед ними вырос огромного роста детина в тулупе, накинутом на голое тело. Детина был пьян, покачивался, но, увидев папу, мгновенно остановил свои качания и вперил в него свой не трезвый взор. Здесь важно заметить, что семитские черты лица нашего отца не оставляли сомнений в его национальной принадлежности. И детина не засомневался! С разъяренным и красным от выпитой водяры или самогонки рылом мужик в тулупе на голом теле с криком «Расскажи, как ты защищал Ташкент, жидовская морда!», подскочил к отцу, пытаясь схватить его за грудки. Не рассчитал, подлец, свои силы! Расплата последовала немедленно!

У папы ладонь была, как лопата! Когда я однажды, будучи старшеклассником, соразмерил папину ладонь со своей, то, не желая принижать самого себя, сказал ему: «Моя рука должна сжимать эфес шпаги, а твоя – дубину народного гнева».

Гнев папы был велик! И своей «дубиной» он мерзавца крепко приложил. Как вспоминала Шурочка, от первого же удара детина «грохнулась оземь». Но наш отец, получивший на фронте ранение и тяжелую контузию, видевший как погибали в бою солдаты разных национальностей, среди которых евреи никак не составляли исключение, в буквальном смысле пришел в ярость. Даже в бешенство. Он схватил мерзавца за волосы и с силой стал «прикладывать» его башку к мостовой. Тут уже закричала Шурочка! Потому что до смертоубийства оставался шаг. Обошлось!

В Рубцовске и Барнауле Шурочка училась в школе. За несколько месяцев до получения аттестата зрелости ее пригласили участвовать в массовых сценах советского полнометражного черно-белого художественного фильма-сказки «Кащей бессмертный», который поставил на студии «Союздетфильм» режиссер Александр Роу. Первая часть фильма снималась на Алтае в 1944 году. Фильм вышел в прокат 27 мая 1945 года. В это время Шурочка уже была в освобожденном Киеве, куда ранее вернулись оставшиеся в живых наши родственники.

Что же касается папы, то он, воентехник второго ранга, демобилизованный по ранению и контузии, оставался в Барнауле до 1946. Он успел познакомиться с моей мамой, Соей Захаровной Трейберман, капитаном медслужбы, также демобилизованной из армии. По партийной разнарядке она оказалась на Алтае, где ее назначили главным санитарным врачом края. Папа, инженер-строитель, но беспартийный, стал главным архитектором города. Вместе с мамой фронт прошла и моя бабушка, Марьям Гершковна Трейберман (урожденная Гольдшмидт), случайно оказавшаяся в Москве в мае 1941 года (приехала из местечка Зиньков в Украине) к своей дочери, сестре мамы, тете Вере (записанной в документах, как Эйди Зусевна Трейберман), поставить себе зубные протезы.

После рождения общей дочери, моей старшей сестры Виты (в местном роддоме она получила родовую травму и на всю жизнь осталась тяжелым инвалидом), вся семья решила переехать в Киев, чтобы воссоединиться с Шурочкой. Но жизнь расставила свои акценты.

ДО МОСКВЫ ДОБРАЛИСЬ, ДО КИЕВА НЕ ДОЕХАЛИ

Ситуация сложилась житейская. Переезд планировался через союзную столицу. В Москве мама, папа, бабушка и Вита остановились у дяди Абрама, папиного старшего брата, перебравшегося в Москву из Ростова-на–Дону. В донскую столицу судьба забросила папиного брата с семьей еще в начале Гражданской войны. В этом городе дядя Абрам, попав однажды в облаву, устроенную деникинцами для мобилизации в армию, чудом избежал расстрела. Какое-то время проживал под фамилией Козловский и занимался репетиторством. Когда же город заняли красные, то соответственно загремел в ЧК. Его жена, тетя Рахиль (урожденная Рахиль Марковна Лапук), пару раз сходив на прием к следовательнице, которая вела «дела», сумела его освободить. Позже она говорила, что красные были не такими хабарниками, как белые, но, тем не менее, подношений не чурались.

Дядя Абрам жил в Москве, вероятно, с конца 20-х годов. Попал он в город на семи холмах благодаря некому Афонькину, как и большинство родственников по папиной линии уроженцу славного белорусского городка Мозырь. Афонькин, русский по происхождению, был женат на еврейской девушке, дружившей, с одной из старших сестер семьи Гельман. Если не ошибаюсь, приходящейся мне тетей Маней. Афонькин занимал серьезный пост в создававшемся в то время Метрострое. Туда же он устроил дядю Абрама, у которого уже были двое сыновей-близнецов 1915 года рождения.

Совершенно невероятным образом дядя Абрам сумел в подвале общежития в Яковлевском переулке (в пяти минутах от Курского вокзала) огородить своей семье жилую площадь для трехкомнатной квартиры. Правда, площадь, превратившаяся в жилые апартаменты, поначалу не имела туалета. О ванне и не мечтали. Потом в кухне нашлось место для туалетного стульчака. Понятно, что во время приготовления на кухонной площади обеда, туалет для исполнения физиологических потребностей большого формата оказывался недоступным. В этой квартире дядя с семьей прожил много лет. Дядя Абрам великодушно принял семью родного брата в свою квартиру в 1946 году, но проживать там долго папа, мама, бабушка и Вита не могли. На этой же площади жили мои уже взрослые двоюродные братья-близнецы. У одного из них в войну родился сын.

Поэтому вечная благодарность тете Вере, которую я упомянул выше, единственной оставшейся в живых маминой родной сестре, уступившей нам числившуюся в ее распоряжении семиметровую комнатушку в подвале в доме в Большом Спасоглинищевском переулке, в самом центре Москвы. Сама же тетя Вера проживала в районе Сокольников в комнате с мужчиной, за которого позже вышла замуж.

Тем временем Шурочка пыталась наладить свою жизнь в послевоенном Киеве. Ей удалось поступить и закончить юридическую школу, выпускники которой имели право работать помощниками адвокатов и судей. Такие специалисты были весьма востребованы после войны, но при одном условии… Если не были евреями. Или, как стали говорить позже, не относились к лицам еврейской национальности.

Теперь, прежде чем рассказать еще одну по всем канонам неприглядную историю, инспирированную безысходностью от тогдашнего антисемитского мрака (который в советские времена никогда полностью не рассеивался) именно в отношении моей самой старшей сестры, приведу достоверный факт, опубликованный в вышедшей в 1956 году во Франции книге «Трагедия евреев в СССР». В этом труде журналист Леон Ленеман приводит свидетельства польской журналистки еврейского происхождения Марии Хельминской, пережившей в Киеве нацистскую оккупацию благодаря поддельным документам. В них она была записана украинкой.

После освобождения Киева Хельминская еще год проработала в украинской столице в секретариате Никиты Сергеевича Хрущева, тогда руководителя украинских коммунистов. Ее биографические данные сразу не уточнялись. Но когда анкеты с настоящими биографическими данными легли на стол тех, кому проверять эти сведения было поручено, польскую коммунистку, не раз сидевшую до войны в тюрьмах панской Польши, а во время оккупации связанной с антигерманским подпольем, немедленно с работы уволили. Правильнее сказать, выгнали! Потому что на ответственные должности евреев не допускали. Хельминская, все еще верившая в торжество интернационализма на 1/6 обитаемой суши, обратилась к своему недавнему начальнику, тому самому товарищу Хрущеву. И он ее принял.

Известно, что их разговор носил настолько напряженный характер, что коммунистка Мария Хельминская, которая прошла огонь, воду и медные трубы, разрыдалась. Надо отдать должное Никите Сергеевичу, который, хотя и был антисемитом, не стал вилять хвостом и выдал, говоря современным языком, спич, скорее даже перл, который следует привести полностью (говорил он, замечу, именно "на Украине", как это было принято в советские времена и в нынешней России):

«Я понимаю, что вы как еврейка рассматриваете этот вопрос (юдофобство послевоенного советского образца — З.Г.) с субъективной точки зрения. Но мы объективны (советское юдофобство объективно? – З.Г.): евреи в прошлом совершили немало грехов (вспоминается любимая украинская поговорка моей бабушки: «что на менэ, то на тебэ»? – З.Г.) против украинского народа. Народ ненавидит их за это. На нашей Украине нам не нужны евреи. И, я думаю, для украинских евреев, которые пережили попытки Гитлера истребить их, было бы лучше не возвращаться сюда… Лучше бы они поехали в Биробиджан… Ведь мы здесь на Украине. Понимаете ли вы? Здесь Украина. И мы не заинтересованы в том, чтобы украинский народ толковал возвращение советской власти как возвращение евреев. Все, что я могу для вас сделать, это вернуть вам анкету. Напишите другую без упоминания о вашем еврейском происхождении. Воспользуйтесь вашими фальшивыми документами, по которым вы украинка».

Обратите внимание! Первое лицо республики, верный ленинец, тогда еще и сталинец, дал совет видной коммунистке (но еврейке!) воспользоваться фальшивыми документами! Конечно, моя сестра Шурочка про такой совет вождя украинских большевиков, позже ставшим «дорогим Никитой Сергеевичем», властителем самой большой страны мира, ни слухом, ни духом знать не могла. Но она им… воспользовалась. В дипломе, полученном после окончания юршколы, вытравила место, следовавшее за фамилией Гельман. Я лично видел это «произведение искусства» с дыркой. На месте дырки подразумевались якобы находившиеся там и исчезнувшие, например, от пепла плохо затушенной папиросы… три буквы. В студенческом же билете после фамилии Гельман, вероятно, оставалось место, которое и заполнили те самые три буквы… Не те, на которые можно было подумать отчаявшемуся человеку, говорящему по-русски, а те, которые дали окончание – «янц»! Юной и наивной была моя самая старшая сестра в возрасте двадцати лет! Она предполагала представляться в отделах кадров советских учреждений Александрой Ефимовной Гельманянц!

И этот самый «янц» едва не сыграл с моей сестрой злую шутку. В первом же отделе кадров, в котором новоиспеченная «Гельманянц», попыталась получить место помощника юрисконсультанта, ее разоблачили. К счастью, разоблачительницей оказалась племянница хозяйки комнаты, которую Шурочка снимала. Моей сестре просто повезло! Эта женщина мало того, что ее узнала, но прониклась пониманием ситуации. Обладая определенными связями, эта благородная чиновница порекомендовала Шурочку на работу в какой-то средней руки проектный институт.

СЛУЧАЙ ОПРЕДЕЛЯЕТ СУДЬБУ

И надо же такому случиться! В руководстве этого института определенную должность занимал Юзеф (урожденный Ушер) Исаакович Гильденгорн, который вскоре стал ее мужем. Дядя Юзеф (именно так я его называл) был человеком необычной судьбы. Хотя, с другой стороны, в те времена у многих судьбы складывались совершенно неожиданно.

Он родился в Польше в очень бедной еврейской семье. Дядя Юзеф вслед за старшим братом рано покинул отчий дом и встал под большевистское знамя. Родители и все родственники остались в той части Польши, которая только в 1939 году отошла к Советскому Союзу. Старший брат погиб еще в начале Гражданской войны, но дядя Юзеф успел навестить всю свою «польскую» родню почти сразу же после завершения «освободительного похода» Красной армии против панской Польши. Если не ошибаюсь, мать дяди Юзефа к тому времени уже умерла, а отец посоветовал сыну «отойти от большевиков». Но куда там!

Муж Шурочки по возрасту вполне мог считаться ровесником нашего папы, потому что оба родились в конце позапрошлого — начале прошлого века. От предыдущего брака у Юзефа Исааковича осталась дочь Сая, с семьей которой у моей старшей сестры сложились самые близкие отношения. Такие же отношения сложились у Лизы (домашнее имя Ляля), дочери Шурочки и дяди Юзефа, с Саей, ее мужем Толей Костровым и сыном Юрием. Гордясь своим зятем, дядя Юзеф однажды сказал мне: «Если бы в Киеве создавали еврейский комитет, его председателем вполне мог стать Толя». С учетом того факта, что до перестройки оставалось не одно десятилетие, такая характеристика дорогого стоит.

Вполне можно гордиться и достижениями Юры Кострова, ставшего в Украине основателем национальной системы Универсального кулачного боя (УКБ), президентом Всемирной Организации УКБ, ректором Европейской казацкой академии боевых искусств, доктором философии боевых искусств, обладателем 10-го Дана — высшего разряда в боевых искусствах. Вот таким вырос внук польского еврея – гордым и сильным! Такие могут постоять не только за себя!

Повторюсь, наш папа и Юзеф Исаакович прошли непростой жизненный путь. Но если папа мог опереться в жизни на своих троих родных братьев и пятерых сестер (двух сводных, родных по отцу; после смерти первой жены наш дедушка, Янкель Беркович-Гельман, по еврейскому обычаю женился на ее младшей сестре), то у дяди Юзефа в первой стране победившего социализма родственников не было. Хотя толковому грамотному молодому партийцу, обосновавшемуся в Киеве, место в иерархии нарождавшейся номенклатуры, еще не пронизанной махровым антисемитским духом, не могло не найтись.

После Гражданской войны какое-то время он даже послужил в ЧК под псевдонимом Данилов. По натуре муж моей старшей сестры был добрым человеком и безжалостного чекистского запала просто чурался. К счастью (если иметь в виду почти неизбежное попадание чекистов первой волны в жернова Большого террора), дядя Юзеф основную свою трудовую деятельность проявил на ниве хозяйственной работы. Здесь же замечу, что вплоть до переезда в Израиль в конце 80-х годов Юзеф Исаакович Гильденгорн входил в узкую группу «старых большевиков» и обладал немалыми привилегиями.

Так случилось, что много лет дядя Юзеф работал в области заготовки хмеля – травянистого растения, используемого в медицине и пищевой промышленности. Особенно в пивоваренном производстве. Юзеф Исаакович Гильденгорн даже занимал высокую должность директора «Укрхмельтреста». На этом посту в 1937-1938 гг. он часто встречался с наркомом пищевой промышленности небезызвестным Алексеем Егоровичем Бадаевым (1883- 1951).

В определенном смысле этого деятеля можно считать анекдотичной фигурой. Склонный к алкоголизму, он в 1943 году (обратите внимание на год!) дискредитировал себя, как говорилось в постановлении ЦК ВКП (б), «недостойным поведением в качестве председателя делегации СССР на празднествах в Монгольской народной республике и в Тувинской народной республике (вошла в состав СССР позже — 17 августа 1944 года). Проштрафившегося алкоголика вывели из членов ЦК и вскоре сняли с должности председателя Президиума ВС РСФСР. Тем не менее члена РСДРП с 1904 года, участника Первой русской революции, которого еще Ленин в январе 1913 года назначил официальным издателем «Правды», однопартийцы не бросили на произвол судьбы. Но сталинская номенклатура и подсмеиваться умела… Неожиданно для себя бывший нарком и формальный глава РСФСР очутился на должности директора … союзного треста «Главпиво».

Юзеф Исаакович Гильденгорн, который тогда еще не состоял в браке с моей сестрой, возглавил республиканский трест по поставкам хмеля на заводы по производству пива в Украине. Дядя Юзеф рассказывал, что Бадаев, принимая его в своем тресте, который тогда располагался в переулке недалеко от Красной площади, как-то сказал секретарше:

«А сейчас пригласите ко мне обходительного украинца из Киева».

Трудовую биографию дяди Юзефа в более-менее полном объеме я не могу вспомнить, потому что никогда ее толком не знал. Да и причин не было для ее «изучения». Если не ошибаюсь, незадолго до репатриации на историческую родину Юзеф Исаакович трудился на должности проректора по хозяйственной части в одном из киевских вузов.

В 1962 году я впервые посетил Киев и, конечно же, остановился у Шурочки, которая вместе с дядей Юзефом и Лялей жила в двухкомнатной квартире на улице Белорусской 7/9, на втором этаже в квартире номер 9. В соседней квартире жила семья Столбун. Скучать мне не приходилось и когда мои родные киевляне пребывали на трудовой вахте. Шурочка познакомила меня с младшим представителем семьи Столбун, моим одногодкой. Если память мне не изменяет (прошло все-таки шесть десятков лет), его звали Валерой. С ним я гулял по Киеву и, помнится, посетил кинотеатр «Мрия» (в переводе с украинского «Мечта»), где мы посмотрели шедший тогда по всему Советскому Союзу американский фильм «Спартак».

Побывал я и в квартире семьи Столбун. Ни до, ни после не видел в жизни квартиру, в которой все стены и потолок были расписаны красками. Белого цвета не было вообще. Электрическое освещение включалось даже днем. Интересно, что старший брат моего киевского приятеля именно в дни моего пребывания в гостях у Шурочки, разводился со своей женой, «обвинившей» его в «бедности» и «неумении жить по-еврейски». Этот «бедняк» и «неумеха», мастер спорта по классической борьбе, выпускник спортивного вуза работал тренером и учителем физкультуры в средней школе.

В тот первый приезд в Киев мне не было еще и 15 лет. Но о Бабьем Яре я знал и не мог не посетить это трагическое место. Была зима и заснеженные холмы этого урочища без какой-либо таблички, упоминающей о проводившихся там массовых казнях (о мемориале я и не говорю), произвели на меня, подростка, удручающее впечатление.

Опять же пренеприятный случай произошел на Владимирской горке, памятнике садово-паркового искусства, расположенном в Киеве на правом берегу Днепра. Как-то мы прогуливались в этом туристическом месте с Шурочкой, дядей Юзефом и Лялей, которой тогда не исполнилось еще и шести лет. Неожиданно дядя Юзеф почувствовал озноб и Шурочка заподозрила у него повышение давления. Возникла явственная необходимость приобрести обычно принимаемое им лекарство.

Вошли в аптеку, находившуюся в непосредственной близости от Владимирской горки. Там, у кассы, стояло несколько человек. Тем временем озноб у Юзефа Исааковича усиливался, и Шурочка попросила его предъявить всегда имевшееся при нем удостоверение «старого большевика», позволявшее на законных основаниях получать обслуживание «вне очереди». Не успел дядя Юзеф предъявить аптекарю чек на уже отложенное снадобье, как мужчина средних лет, стоявший за ним, резким движением повернул его голову к себе и… засунул указательный и средний пальцы ему в нос. Дальнейшие события у меня прокрутились в голове как в немом фильме. Мужчина, пальцы которого еще мгновение назад находились в ноздрях дяди Юзефа, стоял у аптечной стойки и теми же пальцами зажимал уже свой нос. Крови не было, хотя Шурочка сильно толкнула хулигана, не забыв «приложить» сумку к его носу. Помню ее выкрик: «Пошел вон, нацистская сволочь!». Неожиданно из толпы раздался ответный выкрик: «Не смейте оскорблять профессора Киевского университета!». Кто там был профессор? И был ли он на самом деле? Осталось неизвестным. Конечно, в те времена «старому большевику», пусть даже типичной семитской внешности, при обращении в службу охраны порядка или в суд, внимание оказали бы. Но в итоге антисемитские выходки «спускались на тормозах». Поэтому из аптеки мы поехали, как говорится в знаменитой украинской песне, «до дому, до хаты».

Конечно, дяде Юзефу повезло, что его женой стала моя старшая сестра. В этой связи не могу не привести цитату из романа «Бремя страстей человеческих» знаменитого британского писателя Уильяма Сомерсета Моэма. Эту книгу я прочитал подростком и она мне очень помогла понять взрослый мир. Вот эта цитата:

«Знаете легенду о зимородке? Когда зимородок летит над морем и выбивается из сил, самка подлетает к нему снизу, подхватывает и несёт его на своих крепких крыльях. Вот чего ждёт от жены и мужчина».

ЛЮБИЛА БЕЗЗАВЕТНО

Никогда не забуду счастливые дни пребывания в Ирпене, курортном городке недалеко от Киева, летом, если не ошибаюсь, 1964 года. На какое-то время папа тоже присоединился к нам. Дача в Ирпене уже была снята, и мы провели чудесную неделю с семьей Шурочки. Наслаждались природой, купанием в реке и чудесными украинскими овощами и фруктами. О знаменитом борще я просто умалчиваю!

Когда случилась трагедия Чернобыля 26 апреля 1986 года, в Киеве оставаться было опасно. Вездесущая невидимая радиация накрыла огромные территории в Украине и Белоруссии, заставив многих местных жителей искать пристанища в более безопасных местах. Шурочка, дядя Юзеф, Ляля и внучка Элиночка переехали к нам в Москву. Все мы разместились в нашей двухкомнатной квартире в окраинном районе Выхино.

Вскоре Ляля нашла прекрасную дачу в Малаховке под Москвой, куда все наши киевляне с присоединившимся к ним Сашей, мужем Ляли, и перебрались. Замечу, что позже перед репатриацией в Израиль моя семья тоже снимала эту замечательную дачу.

Семья Шурочки в полном составе репатриировалась в Страну Обетованную лет за пять до нас. Они поселились в Холоне. Моя старшая сестра много пережила в своей жизни, но, если меня спросить, какая ее главная черта характера запомнилась мне, то, ни секунды не раздумывая, скажу: «Она умела любить беззаветно».

Шурочка единственная близкая родственница, которая не стеснялась принимать у себя и гулять с Виточкой, нашей сестрой- инвалидом.

Родственники по-разному строят отношения с инвалидами. Иногда в глазах даже самых близких родственников человек, физически ущербный, видит презрение, отвращение и страх. Иногда он, несчастный калека, и этого не видит, потому что эти, так называемые родственники, избегают встречи с ним. О полноценном общении я и не говорю. Моя самая старшая сестра всегда проявляла себя верным и надежным другом.

Шурочка прожила трудную, но, несомненно, счастливую жизнь. Она любила! И ее любили! Во всех случаях это была именно та любовь, о которой еврейские мудрецы в трактате «Мишна» (древнейшем после Библии еврейском религиозно-юридическом сборнике) в разделе «Пиркей Авот» («Касающихся отцов») говорят как о любви бескорыстной, безусловной (на иврите: «ше-эйна тлуйа бэ-давар»), никогда не исчезающей.

Шурочка дождалась правнуков, которые в буквальном смысле осчастливили ее и внесли в ежедневное бытие заряд постоянной радости. Моя самая старшая сестра покоится на кладбище в одной могиле со своим мужем, разлуку с которым тяжело переживала.

Когда-то я прочитал такую сентенцию:

«Душа, отдающая любовь и доброту, напоминает целебный источник, от которого не хочется далеко отходить».

Именно такой душой была наделена моя самая старшая сестра.

Кто вы, доктор Азарх?