Явление Владимира Ильича гражданам Бат-Яма
Авшалом КАЛУА
На исходе Судного дня городской парк им. Менахема Бегина в Бат-Яме стал потихоньку заполняться не только перекочевавшими сюда юными ездунами с велосипедами, самокатами и скейтбордами, но и бесколесными гражданами. Кто-то выгуливал собак, кто-то супругов, кто-то детей и внуков, а кто-то себя, любимых.
Возле обеих парковых синагог – большой и маленькой — толпились разновозрастные люди в белом, как ни странно, не спешившие к вечерней трапезе по случаю окончания поста. Патриархальности обстановки мешали разве что окружающие парк небоскребы да шум первых вырвавшихся на волю после йомкипурного заточения автомобилей.
Вышли на вечерний моцион и мы с женой. Впереди нас вышагивали моложавый дедушка и внук лет семи. Почемучка, как ему по штату и положено, задавал вопросы, а представитель старшего поколения старался отвечать на них.
Поскольку возле большой синагоги уже появился первый шатер (кстати, впервые вижу, чтобы шалаши сооружали до Йом Кипура, а не после), то разговор зашел о Суккоте.
— Вы строили в Русии сукки? – спросил кроха-внук.
— Сукины дети дали бы нам строить сукки, — проворчал дед, но спохватился. — Нет, Боренька, там нам запрещали отмечать еврейские праздники. Во-о-от… Хотя у моего отца, твоего прадедушки, на Сукес мы собирались, но для шалаша в его хрущёбе места не было.
— А что такое хрущёба?
— Видишь дома через дорогу? Нет, не большие, а поменьше, старые. Вот это и есть хрущёбы, только в Советском Союзе они были еще хуже.
Боренька попытался переварить информацию, возможно, представляя себе, как выглядят советские хрущёбы по сравнению с унылыми израильскими домами пятидесятых-шестидесятых годов. После небольшой паузы он задал еще один вопрос:
— А почему ты не делаешь сукку здесь? Ты же больше не боишься сукиных ребенков?
— Э-э, — замялся дед. – Видишь ли, Боря, мы люди светские, не религиозные. Вот ты вырастешь и сам станешь шалаши строить для себя и своих детей. А еще ты можешь попросить своего папу, чтобы он наконец-то поднял задницу и сделал хоть что-то полезное.
Тут стало ясно, с какой стороны этот дедушка.
Поняв, что он сболтнул лишнее, мужчина постарался отвлечь детское внимание:
— А ведь был в эсэсэре человек, который когда-то жил в шалаше. Ты знаешь, кто такой дедушка Ленин?
— Знаю, знаю. Это ты.
— Ну да, логично, твоя старшая сестричка Леночка, — пробормотал дед. — Нет, дедушка Ленин – это был великий человек. Во-о-от… За ним охотилась царская охранка и он прятался от нее в шалаше в Шушенском.
— В Разливе, — тихо поправила его моя жена — мы как раз обгоняли эту неспешную парочку.
— Ах, да, в Разливе, — кивнул мужчина. — Точно, Шушенское – это совсем другая песня. Так вот, охранка…
— Дедуля, охранка – это как дядя Шурик, только злая тётенька?
— Нет, дядя Шурик — охранник, а охранка – это тайная полиция.
— Разве полиция – это плохо?
Заинтересовавшись, как дедушка будет выкручиваться, мы притормозили и стали прислушиваться.
— Нет, наша израильская полиция – это очень хорошо. А российская царская – очень плохо. Они ловили людей и отправляли их на каторгу… ну, то есть, в тюрьму. Вот и дедушку Ленина они хотели поймать. Поэтому он спрятался от них в шалаше.
— Они же могли поймать его в синагоге!
— Он не ходил в синагогу, Боренька. Он сидел в шалаше и писал письма молоком, а перо макал в чернильницу из хлеба. А потом съедал чернильницу и запивал молоком.
Дальше почемучка принялся выяснять, что такое перо, и почему ему никогда не давали на завтрак чернильницы с молоком, а мы увеличили скорость и оторвались от собеседников.
На следующем круге мы обнаружили их возле сукки. Решили тоже постоять рядом – разбирало любопытство, что еще расскажет мужчина, явно подзабывший детские сказки про Ильича и путающий все факты из них.
— К Ленину в шалаш приходили ходоки, от которых он узнавал, как плохо живется трудовому народу и прогрессивному крестьянству, — продолжал просветительскую работу дедуля. — Еду ему носили Троцкий и Сталин, а Крупская и Арманд разогревали ее на костре. Во-о-от… Ленин встречал всех как дорогих гостей и только ренегата Каутского выгнал на улицу.
— Каутски? – оживился Боренька. – У меня в классе есть Каутски, Ронен.
— Может они родственники…
— Спрошу его завтра, почему у него такой плохой дедушка!
— Не надо, Боренька, внуки за дедов не отвечают.
Явно желая познакомиться с ликбезом, возле нас пристроилось еще несколько русскоязычных "гуляльщиков". Просвещение шло на высшем уровне и я почему-то вспоминал ученого кота из повести братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу". Дедуле оставалось только вставлять в речь междометие "э-мнэ-э". Но вместо этого он говорил протяжное "во-о-от".
И вдруг в шалаше появилась какая-то тень. То есть, судя по голосам, туда заглянули какие-то подростки, и один из них зачем-то полез под потолок шатра. Внимательно наблюдавший за этим Боренька воскликнул:
— Дедуля, дедуля, смотри, там Ленин!
И тут зрители-слушатели не выдержали и расхохотались. Оглянувшись, великий просветитель смутился и сказал:
— Ладно, Боренька, пора домой, бабуля наверно уже ужин приготовила.
— … На костре с помощью Крупской и Арманд, — эхом добавила немолодая дама, стоявшая возле нас.
Ничего не ответил дедуля, только махнул рукой и повел почемучку подальше от места неожиданного конфуза.
