Приключения израильских туристов на Занзибаре (первая часть – в публикации "Бремя белого человека")
Эдуард РЕЗНИК
Первое, что мы услышали по прилёту на Занзибар, была фраза «ноу корона». Её произнёс наш местный провожатый.
— Ин Занзибар ноу корона! – улыбнулся он и, закашлявшись, выхаркал половину своего лёгкого в серую дорожную пыль.
— Акуна матата! Ноу корона! – для пущей убедительности повторил он и, выкашляв вторую половину лёгкого, жестом показал нам, что можно снять маски.
По автобусу пронёсся дружный вздох облегчения, и туристы с явным удовольствием явили друг другу свои измученные долгой дорогой лица.
— Вы чего делаете? – зашипел я, видя, что и мои жена с дочерью стягивают с лиц маски.
— Но он же сказал… — пролепетала моя послушная дочь.
А жена шепнула:
— Хочешь, как идиот, быть в маске, будь!
И я, разумеется, остался в маске. И полтора часа дороги доказывал всем свою правоту, свой идиотизм и принципиальность.
А «короны» в Занзибаре и, в самом деле, не оказалось. Ибо, как сказано в писании – «не ищущий да не обрящет». Иными словами: нет проверки – нет болезни. Тут, слава богу, и без новомодной хвори с лихвой найдётся от чего окочуриться.
Хотя, на самом деле, тесты на коронавирус, конечно же, присутствовали. Правда, как и многое другое, здесь они были доступны лишь туристам, пожелавшим оставить, наконец, сей первозданный парадиз и вернуться обратно в свою геенну цивилизации.
А без проверки сделать это было невозможно. И потому загоревший, как порося, турист готов был снять с себя последнюю рубаху, продать последние штаны, лишь бы оплатить тест, и получить справку о том, что «короны» в Занзибаре и у него лично действительно «ноу».
Так что один день нашего отдыха целиком ушёл на анализы. Туда же ушли и триста долларов: по восемьдесят на тест и двадцать на проезд — каждому.
А ещё на анализы практически целиком изошёл я, пока в течение двух суток безуспешно пытался заполнить проформу и произвести оплату этого трижды клятого теста.
Мне даже пришлось звонить в родной израильский банк и клясться всеми святыми раввинами, что я не взят в заложники, что я в здравом уме и твёрдой памяти, добровольно передаю Занзибару свой мазок и свои сбережения.
Я так молил их потратить на моё освобождение мои же деньги, что через пять минут у меня уже хлюпало под ухом от собственных слёз.
И вот когда, наконец, все звёзды сошлись, банки расплатились, а проформы заполнились, мы отправились в госпиталь «Макундучи», неся с собой паспорта, анкеты с кьюар-кодами, квитанции со штемпелями и прочищенные до розового блеска тестируемые полости.
За окном лил тёплый дождь, мокли бананы, по лужам шлёпали худые ослы и крепкие занзибарцы, а мы ехали мимо всего этого великолепия сдавать стодолларовое содержимое своих носовых раковин и преминдальных складок.
Когда же через сорок минут поездки, а точнее — плаванья, автобус, наконец, пришвартовался, в него заглянул парнишка лет семнадцати в драной кепке, собрал у всех паспорта, и испарился в серой дымке.
А местный провожатый, заметив на наших лицах растерянность, граничащую с полным оху… недоумением, сказал:
— Донт вори! Акуна матата! Ин Занзибар ноу корона!
И, одарив всех добродушной улыбкой, так же бесследно растворился в дождевой хляби.
— Вот и всё! — сказал я тогда жене. – Вот мы и отдохнули… Теперь нас продадут в сексуальное рабство и начнётся: по двадцать-тридцать женщин в день… да на мокрых простынях… в антисанитарных условиях… а ведь у меня такие больные колени.
— Прекрати мечтать, — ответила на то благоверная. – Прекрати мечтать и побереги колени…
А потом прошло минут двадцать. И ещё двадцать. И ещё полчаса…
И вот, когда я уже прикидывал в уме, что лучше — наколенники и подушечка, дождь, в конце концов, прекратился, выглянуло солнышко, и мы увидели залитую дождём брезентовую палатку, до отказа набитую промокшими туристами, а также лужи, грязь, важно вышагивающих кур, босоногих детишек, велосипедистов с вязанками дров, стариков с палками, женщин с корзинами на головах… А госпиталя не увидели.
Все вокруг выглядели абсолютно здоровыми. И даже «кульгавшие» на костылях доказывали своим цветущим видом, что «короны в Занзибаре ноу», паспортов «ноу», и, вообще, всем полная «акуна матата».
И тогда я спросил одиноко мочившегося на пальму мужчину:
— Где… здесь… госпиталь?
И он, кивнув, указал мне своим… подбородком на одноэтажное строение, у распахнутого окна которого, толпились какие-то люди, среди которых, к величайшей радости, я распознал и нашего провожатого и испарившегося с паспортами парнишку в драной кепке.
И на душе у меня сразу потеплело, унялись ноющие колени, и мир стал светлей и добрее.
И, подойдя к дочурке, неспешно отпивавшей кока-колу из бутылочки, я сказал ей:
— А давай вторую бутылку мы подарим вон той смугленькой девочке.
— Которой? — спросила дочь. — Здесь все смугленькие…
— Самой смугленькой, — пояснил я, — с пальчиком в носу.
И дочь подошла к ковырявшей нос девочке, с улыбкой протянула ей импортный презент… и какой-то подлетевший сбоку мальчуган тут же вырвал его из рук смугляночки, после чего огромными скачками сиганул за угол. А за ним с криком и визгами, сбивая и топча друг друга, кинулась вся детская орава, включая и копошащихся в грязи грудничков.
И тогда моя дочь впервые на моей памяти произнесла слово «пипец» в его традиционном звучании.
— Пипец мальчику! – пятясь задом с места совершённой ею благодетели, прошептала она, и я принялся её успокаивать.
А когда через минуту возбуждённо гомонящая орава вернулась без бутылки и без мальчика, мне явственно представилось его распростёртое в закутке изломанное тельце и одиноко торчащая из него пустая бутыль.
И я сказал дочери:
— Если спросят, ты никому ничего не давала, ничего не видела. А мы сейчас быстренько сдадим свои сопли и умотаем отсюда к чёртовой бабушке!..
После чего я бросился к приёмному окну, распихал толпящихся и, вцепившись в подоконник, стал подпрыгивать, пытаясь заглянуть внутрь и понять, что же там, чёрт возьми, происходит? В чём причина нашей задержки? И когда вообще всё это кончится?!
И, узрев смугленького парнишку в защитном костюме со скафандром, тыкающего резиновым пальчиком в кнопки компьютера со скоростью три буквы в минуту, а рядом с ним – его брата-близнеца в грязной майке, выписывающего с той же скоростью буквы на пробирках, я понял – ни-ко-гда! Это никогда не кончится, потому что даже не начиналось.
И, успокоившись, я вернулся в автобус наблюдать через окно за важно вышагивающими курами, за копошащимися в грязи грудничками, за велосипедистами с вязанками дров, за сорокалетними стариками с палками, и за широкобёдрыми женщинами, несущими на своих головах корзины, точно царственные короны.
Книги Эдуарда Резника можно приобрести здесь.
