Рыжеволосый красноармеец, яркий, шумный, бросающийся в глаза еврей, наверняка стал одной из первых жертв гитлеровцев. Умер ли он от пыток, был ли заколот штыком, сражен пулей, умер ли от голода, холода, болезни, был ли похоронен живьем, удушен ли в «душегубке», неизвестно. Сколько мучений ему досталось?
Александр Я. ГОРДОН
История, излагаемая в этом очерке, касается жизни и творчества забытого киевского поэта Андрея Угарова. Невзирая на талант и трагическую судьбу, он оказался «неактуальным», хотя «шагал в ногу со временем». Его творчество отчетливо сигнализирует о незабытой и жгуче актуальной проблеме идентификации евреев с литературой других народов, со служением обществу, в котором они – пасынки. Это очерк о войне, о поэзии, о евреях-поэтах, об их войнах и любви к стране, которая предпочла им других героев и других сыновей. В этом очерке повествуется о горячей любви к «прогрессивным» идеям, владевшим его главным героем. И сегодня идеи «справедливости» продолжают кружить головы евреям, незнакомым с последствиями «победы социализма».
* * *
В 1940 году в поэтическом сборнике Андрея Угарова «Песни Большой земли» было напечатано стихотворение «Донская казачья»:
Донская казачья
Когда заиграют походные горны –
Предвестники грозных атак,
Глубокою ночью, тревожной и черной,
Коня оседлает казак.
Эгей, эй…
Коня оседлает казак.
Товарищ потуже подтянет подпругу,
Серебряной саблей звеня.
Сначала казак поцелует подругу,
Потом приголубит коня.
Эгей, эй…
Потом приголубит коня.
И низко пройдут облака над станицей,
И соком нальются плоды.
Казак, дай коню вороному напиться
Речной и студеной воды!
Эгей, эй…
Речной и студеной воды.
По дальнему шляху он звякнет подковой,
Стальные рванет мундштуки.
И Тихому Дону поклонятся снова
Родные орлы-казаки.
Эгей, эй…
Родные орлы-казаки.
И низко пройдут облака над станицей,
И трубы сильней зазвучат, –
Донцов на защиту советской границы
Горячие кони помчат.
Эгей, эй…
Горячие кони помчат.
На эти слова была сочинена мелодия песни, ставшей необыкновенно популярной. В Израиле, где советские песни полюбились и исполнялись как местные, стихотворение «Донская казачья» было переведено на иврит, а песня нередко исполнялась в кибуцах и по радио. В предисловии к сборнику Угарова «Стихи» (1985) поэт Леонид Вышеславский, сокурсник и друг, писал: «Это – «Донская казачья». Ее поют все, но не все знают, что ее автором является Андрей Угаров. И в этой песне, как и в других лучших творениях поэта, – его бессмертие». Только еврей мог создать такое подлинно казачье стихотворение.
Андрей Угаров (Иосиф Айзикович Остропольский) родился 15 июня 1907 года в Киеве, в семье служащего. Его отец был работником Укрснаба, мать – домохозяйкой. После окончания школы он проходил службу на Черноморском флоте, где в 1930-1935 годах служил трюмным машинистом на крейсере «Червонная Украина». В 1935 году он поступил на филологический факультет Киевского университета, после окончания которого был направлен на преподавательскую работу в Ровенский учительский институт. Его первый поэтический сборник «Когда цветет вишня» вышел в 1935 году. В 1938 году он женился на Марии Бенционовне Остропольской, которая была моложе его на 13 лет. В 1939 году родилась их дочь. В том же году он вступил в КПСС.
В 1940 году Угаров опубликовал второй поэтический сборник стихотворений: «Песни Большой земли» (1940). Иосиф Айзикович Остропольский под псевдонимом Андрей Угаров был членом Союза советских писателей Украины.
Леонид Вышеславский писал:
«Для нас, его товарищей, знавших поэта при жизни, и для всех, знакомящимся с ним по его стихам, — восторженным, кипучим, неукротимым, – Андрей Угаров навсегда остается молодым, навсегда остается одним из наиболее пламенных выразителей романтического духа нашей советской молодежи». Поэт был влюблен в СССР:
Я славлю на всю мировую округу
Великий Советский Союз. (1935)
В стихотворении «Клятва» он клянется в верности коммунистическому учению:
Я прохожу по городу родному
С душой поэта, с сердцем моряка,
С горячей кровью большевистской пробы,
С отчаянной, бедовой головой…
Он был патриотом Киева, в котором родился:
Я люблю свою Родину.
Славный, каштановый Киев,
Ты так бурно цветешь, малахитом горишь над рекой.
Я горжусь своим городом, мы с ним врываемся в лето.
В этом городе каждый становится бронзоволиц.
Сколько сложено песен и сколько еще не допето.
О замечательнейшей из столиц?! (1935)
Любовь к Киеву, землякам и советской родине объединены в стихотворении 1940 года «В Киеве моем непобедимом»:
Врага от друга точно отличим мы.
Узнаем враз по хватке и делам…
Над Киевом моим непобедимым,
Всем штормовым покорные ветрам,
Несутся тучи с грохотом тяжелым…
И в эту ночь я вспоминаю вновь,
Как шли в Триполье люди комсомола,
Как бушевала ненависть и кровь;
Она в виски тугие ударяла,
Она взлетала клочьями огня,
Она лилась расплавленным металлом,
Она клокочет в сердце у меня;
Она текла по надднепровским кручам…
Мы имена прекраснейших и лучших
В сердцах своих навеки сохраним…
Нависнут снова грозовые тучи, –
Мы Киев наш в обиду не дадим,
Его сады, цветущие – в каштанах,
В цвету сирени и в других цветах,
Его заводы, улицы, кварталы,
Его огни на шумных площадях…
Его людей люблю и уважаю,
Их – земляков, сородичей моих.
И пусть враги нам смертью угрожают, –
Лавиной мы обрушимся на них.
…В столбах огня и в черных клочьях дыма
Далекий гул над Родиной встает.
Клинки друзей моих неотразимы,
Готов к боям великий мой народ…
Один критик писал о нем: «Человек «с душой поэта, с сердцем моряка» стал одним из выразителей романтического духа советской молодежи, устремленной в светлое будущее. Его поэзия наполнена жизнеутверждающими мотивами. В ней запечатлено острое ощущение современности, выражено глубокое чувство любви к Родине и ее природе». Андрей Угаров переполнен патриотизмом и наивной верой в свободу советского народа (1940):
Мы – сыны счастливые Отчизны,
Где, как птица, молодость вольна…
Каждый честный труженик-старатель
Там, где правит вольный мой народ.
Леонид Вышеславский описывает своего товарища так:
«Человек, чья жизнь была полна духом боевой романтики, певец моря и дальних походов, он создал исключительно жизнеутверждающие стихи и песни, в которых оживают неповторимые черты нашего времени».
Мой дядя Марк Поволоцкий, литературно одаренный юноша, был очарован поэзией Угарова, приходил слушать его на вечера в Киевский университет. Лина Кертман в «Книге дочери» (Пермь, 2018) передает рассказ своей матери Сарры Яковлевны Фрадкиной, тогда студентки филологического факультета, о праздновании столетия основания Киевского университета в 1935 году:
«В одном углу пьяный Андрей Угаров исступленно выкрикивал:
Что мне Уткин, что мне Жаров,
Если я Андрей Угаров!
<…> (Уткин и Жаров – известные и очень популярные в тридцатые годы комсомольские поэты – несколько раз приезжали в Киев, и их вечера на многих сценах, в том числе в большом актовом зале Киевского университета, проходили с большим успехом). Андрей Угаров – ярко-рыжий, шумный, простодушно верящий в свою гениальность – был у нас персонажем комическим. <…> Стихи Угарова часто пародировались, но многим и нравились:
Я мечтал…
Что за ночь над городом парила?!
Мне взгрустнулось нынче неспроста,
Я облокотился на перила
Старого Петровского моста.
Пары шли и пробегали мимо
Чистого зеркального стекла.
Днепр лежал спокойно, недвижимо.
Я мечтал о девушке любимой,
Что сегодня мной пренебрегла.
Может быть, печалиться не надо,
Если розы начинают цвесть,
Только роз из молодого сада
Мне сегодня некому принесть.
Только мне волос твоих не гладить,
Свежих губ твоих не целовать.
Мы с тобою не умели ладить,
Никогда не встретимся опять.
Локоны твои – что кольца дыма.
Ты не вспомнишь, Галя, обо мне…
Да, потеря девушки любимой –
Пребольшое горе на земле.»
(Стихотворение цитируется не по книге Л.Кертман, а по сборнику А.Угарова «Стихи»).
Вопреки вере поэта, Киев оказался побежденным. Его не удалось «не дать в обиду», как писал Угаров. «Клинки друзей» были с легкостью отражены. «Лавиной обрушиться» на врагов оказалось неосуществимой мечтой: Киев пал, ибо «великий мой народ» оказался не готовым к нашествию врага. Первое крупномасштабное сражение под Киевом между Красной Армией и вермахтом было проиграно СССР. Но поэт Угаров этого не узнал. Его вера не обрушилась, его поэзия не разбилась об ужасную прозу войны, потому что в день взятия Киева 19 сентября 1941 года его уже не было в живых. Находившийся в Ровно в первые дни войны, поэт добровольно вступил в Красную Армию. 28 июня 1941 года город Ровно был захвачен войсками Третьего рейха. Красноармеец Остропольский попал в окружение и в плен. Его видели в колонне военнопленных, которую немцы гнали через город в лагерь уничтожения на улице Белой (так написано в справке Ровенского городского военного комиссариата от 19 января 1978 года, выданной вдове). В Ровно были три лагеря военнопленных. Самым большим был лагерь в районе Кошары на улице Белая, где и видели в последний раз Остропольского. Лагеря пополнялись пленными из временных лагерей на оккупированной территории Украины. Ксендз Ровно Феликс Савицкий, наблюдавший за происходящим в лагерях, рассказал:
«В результате невероятных условий в лагерях и систематического голодания среди военнопленных была высокая смертность. Тысячи людей гибли от сыпного тифа и других эпидемических заболеваний. Но большинство погибало от штыка и приклада, от пули и пыток немецко-фашистских мерзавцев. Почти ежедневно из лагерей выезжали машины, до отказа нагруженные трупами пленных. Многих закапывали живыми».
По данным экспертов, обследовавших освобожденный от немцев Ровно, во многих случаях при исследовании трупов и могил по Белой улице и на территории тюрьмы обнаружены следы внешнего насилия, свидетельствовавшие об избиениях незадолго до смерти. Вскрытиями эксгумированных трупов установлено, что уничтожение на улице Белой производилось путем массовых расстрелов из пулеметов и автоматов, умерщвлением угарным газом в машинах-«душегубках, и в некоторых случаях люди сбрасывались в могилы и засыпались живьем. Нацисты держали пленных под открытым небом без еды и воды. Люди гибли от голода, жажды, холода и болезней. Лагерь на Белой стал самой большой «фабрикой» смерти в Ровно. Массовые расстрелы начались уже в 1941 году, а в 1942 году стали проводиться казни в автомобилях-«душегубках». Зимой 1941–1942 годов в лагерях лежали целые горы замерзших трупов.
Жизнь «комического персонажа» (выражение Сарры Фрадкиной) оборвалась трагически в возрасте 34 лет в 1941 году. Рыжеволосый красноармеец, яркий, шумный, бросающийся в глаза еврей Иосиф Остропольский, наверняка стал одной из первых жертв гитлеровцев. Умер ли он от пыток, был ли заколот штыком, сражен пулей, умер ли от голода, холода, болезни, был ли похоронен живьем, удушен ли в «душегубке», неизвестно. Сколько мучений ему досталось?
Примерно в одно время с Остропольским были убиты евреи Ровно. В начале нацистской оккупации евреи составляли половину населения города. 6–8 ноября 1941 года 23000 ровенских евреев были расстреляны в лесу Сосенки. Оставшиеся 5000 человек года были согнаны в гетто и убиты в июле 1942 года. Среди расстрелянных в лесу были жена поэта Мария и их двухлетняя дочь. Двадцатиоднолетняя Мария выползла из рва и спаслась благодаря помощи украинских колхозников. Она осталась жить в украинском селе Мелени Коростенского района Житомирской области, где преподавала в школе. Родители поэта остались в оккупированном Киеве и были казнены в Бабьем Яре. Вдова поэта Мария не получила похоронки и долгие годы испытывала нужду и бытовые трудности из-за отсутствия сообщения о смерти поэта на фронте. После смерти Угарова вышли в свет два сборника его стихов: «Стихи и песни» (1956), «Стихи» (1985).
Многие евреи СССР и среди них Андрей Угаров пали жертвой договора Молотова-Риббентропа от 23 августа 1939 года, из-за которого во время войны на советской территории власти СССР всячески замалчивали преступления нацистов в отношении еврейского населения. Британский биограф Сталина и Троцкого Исаак Дойчер писал: «Сталинские пропагандисты не нашли ничего лучшего, как смущенно помалкивать. Он запретил им отвечать контрударом, который обнажил бы странную, бесчеловечную сущность гитлеровского антисемитизма. Он боялся… предстать в роли защитника евреев, роли, которую ничто на свете не могло заставить его взять на себя. Он был напуган тем откликом, который получил антисемитизм в массах, а та готовность, с которой русские и украинские ненавистники евреев поддержали нацистов на оккупированных территориях, лишь укрепила его в подобных опасениях». Дойчер далее пишет, что «пресса и радио молчали об уничтожении европейского еврейства, которое происходило в фашистском тылу. Они едва упомянули о лагерях смерти Освенцим и Майданек, а если и писали о них, то таким образом, чтобы никто не догадался о том, что евреи составляли основной контингент жертв». Из-за этого заговора молчания погибли в Бабьем Яре евреи Киева, включая родителей Угарова.
В 1924 году, в предместье Праги Марина Цветаева написала «Поэму конца». Там есть такие строки:
За городом! Понимаешь? За!
Вне! Перешед вал!
Жизнь, это место, где жить нельзя:
Еврейский квартал…
Гетто избранничеств! Вал и ров.
Пощады не жди!
В сем христианнейшем из миров
Поэты – жиды!
Вторая мировая война прояснила, что за «валом» находится «вал и ров» и «еврейский квартал», но не место, где живут евреи, а рвы, заполненные мертвыми, казненными евреями. «Еврейский квартал» в Ровно жил еще один день после расстрела, земля шевелилась, стонала, пока все не стихло, и «квартал» стал обычным рвом. Избранный народ был избран для уничтожения по единственному признаку – по крови. Он стал единственным объектом истребления по причине происхождения. Евреи уже не жили, ибо их «гетто избранничеств» – смерть, избранная для них иными, местными, властными, полновластными хозяевами жизни.
Шумный, ярко-рыжий, самоуверенный Иосиф Остропольский, Андрей Угаров, солдат, мечтатель, наивный романтик, мученик, живший и творивший «с душой поэта, с сердцем моряка», бесконечно любивший «славный, каштановый Киев», остался неизвестным поэтом, чьей могилы нет и чья звезда потухла в смертоносной стихии страшной войны. У Андрея Угарова не было отчества – просто Андрей. У Иосифа Остропольского было отчество – Айзикович, нерусское, чужеземное отчество, не от российского отечества, а из постороннего мира, некоренного и немелодичного звучания. И это негармоничное происхождение вынудило его искать гармонию в русской поэзии и в советском патриотизме. Иосиф Остропольский стремился уйти от диссонансной жизни и судьбы еврейского народа. Он жил «с душой поэта, с сердцем моряка» в полном отрыве от народа, в среде которого родился. В героической романтике своих стихов, в беззаветной любви к Киеву и ко всему советскому поэт жил в мечтах, где не было еврейского народа. Псевдоним Угаров пришел к нему от коммунистического угара, от угара русского и украинского патриотизма. Поэт Угаров не имел ни отчества, ни отечества. Доживи он до 1949, «космополитического» года, его псевдоним был бы раскрыт, что явилось бы пикантной сенсацией для жаждущих еврейской крови литературных погромщиков. Поэт ушел из жизни, будучи уверенным, что война, на которой он погиб, для него отечественная. Он не успел узнать, кому отдана его любовь, кому посвящено его творчество. Он не дожил до «культурной революции» 1949 года, – он стал жертвой войны. Поэт, моряк в форме солдата Красной Армии был казнен палачами. Что чувствовал он в последние часы, минуты жизни? За что он умирал? За советскую военную форму или за еврейскую суть – принадлежность к избранному для уничтожения еврейскому народу?
Французский поэт, эльзасский еврей Клод Виже, 40 лет проживший в Израиле и бывший профессором литературы в Еврейском университете Иерусалима, писал:
«Я не буду говорить о том, насколько самостоятельна еврейская поэзия, но еврейская судьба уже сама по себе есть поэзия. Быть евреем и быть поэтом – в сущности, одно и то же. Поэт всегда мечется между двумя крайностями: праздником мира и ужасом мира. Именно во внутреннем слиянии этих двух полюсов и заключается жизнь. В этом отношении, каждый поэт (если он действительно поэт!) несет в себе что-то от еврейской судьбы». «Быть евреем и быть поэтом – в сущности, одно и то же», – утверждает Виже. «Поэты – жиды!» – пишет Цветаева. Война все сметает и смешивает. Поэт-еврей – еврей вдвойне. Поэт на войне – вдвойне поэт. Поэт на отечественной войне – горящий факел поэтического патриотизма. Евреи-поэты на фронтах войны с нацизмом, люди, в мирное время мечтавшие о родине, приобрели ее посмертно. Те, кто выжил, успели узнать, чем для них обернулась воспетая ими родина. В 1942 году погибли в боях поэты Всеволод Багрицкий, Павел Коган и Павел Винтман, поэт и журналист Джек (Яков Моисеевич) Алтаузен. Поэт Иосиф Уткин погиб в авиационной катастрофе в 1944 году. Мой дядя Марк Поволоцкий, любитель поэзии, поклонник Андрея Угарова, такой же патриот СССР и Киева, как и поэт, двадцатилетний юноша, начинающий поэт, тоже не дожил до 1949 года – он погиб в бою в Эстонии в 1941 году. На фронтах великой войны были поэты-евреи А.Безыменский, К.Ваншенкин, М.Голодный, С.Гудзенко, И.Деген, Е.Долматовский, Л.Кертман, Ю.Левитанский, В.Лифшиц, С.Маршак, М.Матусовский, А.Межиров, Л.Первомайский, Д.Самойлов, М.Светлов, И.Сельвинский, Б.Слуцкий, М.Танич, И.Эренбург. Красноармеец Андрей Угаров от всей души хотел воевать, но не успел. Его казнили, и он стал одной из первых жертв Холокоста.
«Евреи не воевали» – слышалось и слышится, и будет звучать эхо этого вечного приговора. Евреи Киева не воевали, ибо их уничтожили в сентябре 1941 года, истребили всех, кто не смог уйти. «Евреи сумели сытно устроиться в послевоенном голодном Киеве заместителями директоров в продуктовых магазинах. Они ели украинский хлеб и украинское сало (?), тогда как украинцы жили впроголодь», – я слышал это обвинение с детства и до самого расставания с «матерью городов русских». На доске сотрудников института, где я работал, процент погибших на фронте евреев намного превышал их процент среди населения. Но навет «евреи не воевали» легко овладел умами жителей Киева. Процент евреев, убитых в Бабьем Яре, значительно превышал процент убитых там украинцев. «Евреи не воевали», ложь о не пролитии крови евреями на войне – новейший в еврейской истории кровавый навет. Евреи не воевали, а умирали, их убивали: процент евреев среди населения уменьшился после казней в Бабьем Яре. Многие киевские евреи не смогли попасть в заместители директоров продуктовых магазинов: им не требовалась еда – они были убиты нацистами и их украинскими соратниками. В любимом Угаровым Киеве плодородная почва – и для антисемитизма. В овраге Бабий Яр земля была особенно плодородной. Женщины Киева еще со времен Киевской Руси провожали там мужей на войны. Слезы скорби смешивались с водами разливающегося Днепра. Раздолье для всего растущего, и горе евреям, хотевшим жить. Нацисты выбрали самый большой и самый печальный овраг Киева местом казни.
Кровавый навет «Евреи не воевали» сосуществовал с официальным лживым заявлением: «Во время оккупации убивали не евреев, а советских граждан». В местах массового уничтожения значилось, что здесь убиты «советские граждане». Холокост в СССР замалчивался: евреев в этих местах казнили не за то, что они советские граждане, а за то, что — евреи. Перед отъездом в Израиль я привел в Бабий Яр своего сына. Мы пришли попрощаться с теми, кто не смог уехать с нами. Мы отправлялись на нашу отечественную войну.
Фрагмент из новой книги, пятого тома пенталогии историко-биографических очерков «Безродные патриоты», «Коренные чужаки», «Урожденные иноземцы», «Посторонние» и «Своя Инострания»; приобретение книг возможно по адресу: [email protected]; до публикации пятого тома другие его фрагменты вышли в свет на английском языке в журналах США и Канады и приняты в печать в журнал Ассоциации англоязычных писателей Израиля
ОТ РЕДАКЦИИ
Очередная презентация книги Александра Гордона "Своя Инострания" должна состояться 4 ноября в 16.00 в хайфском Технионе.
