Прожорливый Молох сталинизма поглотил миллионы судеб, в том числе – цвет еврейской интеллигенции
Борис ДИВИНСКИЙ
Недавно, совершенно случайно роясь в библиотеке, я наткнулся на книжку небольшого формата с переклеенными листами. Оказалось, что это были воспоминания дочери Соломона Михоэлса — Наталии, изданные в Тель-Авиве еще в 1984 г.
Многие факты из жизни ее отца – основателя Еврейского театра в Москве (ГОСЕТ), председателя Еврейского антифашистского комитета, довольно хорошо известны. Однако новые подробности о его трагической гибели никого не смогут оставить равнодушными.
В конце 1947 г. произошло одно серьезное событие, которому вначале никто не придал должного значения. В Москве, в зале Политехнического музея, отмечалась юбилейная дата «дедушки еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорима. Зал был забит до отказа. С вступительным словом выступает Михоэлс, после чего вместе со своим партнером Зускиным они сыграли отрывок из «Путешествия Вениамина Третьего». Свое выступление Михоэлс начал так:
«Вениамин, отправившись на поиски земли обетованной, спрашивает встреченного по пути крестьянина: «Где дорога на Эрец Исроэл?».
Что же произошло с залом в ответ на этот призыв Михоэлса? Шквал рукоплесканий… Люди повскакали со своих мест. Михоэлс стоял бледный, неподвижный, потрясенный такой реакцией зала. Овации длились минут десять. Затем был показан фрагмент спектакля.
«Назавтра, за два дня до Нового 1948 г., — вспоминает Наталия, — отец поехал на радио прослушать запись своего выступления. Вернулся домой встревоженный. Запись оказалась размагниченной… «Это плохой признак», сказал он. «Меня удивило, зачем он вообще поехал на радио; ведь обычно его нельзя заставить отредактировать стенограмму, присылаемую ему на дом… Отец, видимо, знал, что это выступление ему даром не пройдет. Но ему хотелось в этом убедиться. Как он и предполагал, это была последняя капля, переполнившая «дело Михоэлса». Через неделю он был срочно командирован в Минск, откуда он уже не вернулся.
Вторник, 13 января 1948 г., 11 часов утра. Солнечно. Ясно. Мимо дома пробегает к себе Зускин, почему-то ни с кем не поздоровавшись. 12 часов. Звонок по телефону. Директор театра срочно просит кого-нибудь из семьи зайти к нему в кабинет. Минут через пятнадцать звонки продолжались. Теперь уже вызывают меня.
— Зайди срочно в театр. С папой случилось несчастье!
– Он жив?
– Нет… автомобильная катастрофа.
Откуда возникла эта версия? Кто первым ее стал распространять?
Об этом узнали лишь спустя 20 лет из книги Светланы Аллилуевой «Только один год». Вот что она пишет:
«В одну из тогда уже редких встреч с отцом у него на даче, я вошла в комнату, когда он с кем-то разговаривал по телефону. Я ждала. Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: «Ну, автомобильная катастрофа». Я отлично помню эту интонацию – это был не вопрос, а утверждение, ответ. Он не спрашивал, а именно предлагал это, автомобильную катастрофу.
Окончив разговор, он поздоровался со мной, а через некоторое время сказал: «В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс». Но когда я на следующий день пришла на занятия в университет, то одна студентка, у которой отец долго работал в Еврейском театре, плача рассказывала, как вчера был злодейски убит Михоэлс, ехавший на машине.
«Он был убит, и никакой катастрофы не было, — продолжала Светлана. – Автомобильная катастрофа была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему доложили об исполнении. У меня стучало в голове. Мне слишком хорошо было известно, что отцу везде мерещатся «сионисты» и заговоры. Нетрудно догадаться, почему ему докладывали об исполнении».
Что же касается нас, — далее вспоминает Наталия, — то первое время мы даже не задумывались над тем, как же это произошло. Мы знали только, что расстались с отцом на несколько дней, не ведая, что расстаемся навсегда. Мы стоим у окна, за которым воет вьюга. Начинает собираться народ… Вечером пришла Юля Каганович, родная племянница Лазаря Кагановича, и тихо сказала:
«Дядя передает вам привет и велел сказать, чтобы вы никогда и ни у кого ни о чем не спрашивали».
Таково было его предостережение (единственного еврея – члена Политбюро). Ведь не пожалел же он своего родного брата Михаила – тогдашнего наркома авиационной промышленности и отправил его в тюрьму на расстрел*.
В ночь с 14 на 15 января из Минска приходит первая весть: портье гостиницы, где остановился Михоэлс с театральным критиком Голубовым, рассказал, что 12 января, около 10 часов вечера, Михоэлса вызвали к телефону. Было плохо слышно, и разговор велся достаточно громко. Портье запомнил имя, которое Михоэлс несколько раз упомянул: не то Сергей, не то Сергеев. Судя по всему, их куда-то вызывали. Закончив разговор, оба ушли из гостиницы, ничего никому не сказав. Кто это был? В семье был такой знакомый – генерал Сергей Георгиевич Трофименко, которого Михоэлс знал еще по Ташкенту. После окончания войны он с семьей жил в Минске и был командующим Белорусского военного округа. Стали ему звонить. Ответила перепуганная жена генерала и пообещала приехать в Москву на похороны. Но, по ее словам, Михоэлс с ее мужем в Минске не встречался. На похороны она не приехала.
Главный художник театра Тышлер:
«15 января, утром, мы встречали гроб с телом Михоэлса. Профессор Збарский наложил последний грим на лицо покойного. Вскоре все они были арестованы. Министр МВД Белоруссии за выполнение спецзадания был награжден.
В ту ночь Перец Маркиш написал такие строки:
Разбитое лицо колючий снег занес,
От жадной тьмы, укрыв бесчисленные шрамы.
Но вытекли глаза двумя ручьями слез,
В продавленной груди клокочет крик упрямый…
Маркиша 12 августа 1952 г. расстреляли вместе с другими членами Еврейского антифашистского комитета.
«Убийцам в белых халатах» повезло больше: 9 марта 1953 г., в день похорон Сталина, всех арестованных врачей и их жен начали по одному вызывать к следователям, которые объявляли о скором их освобождении.
Об этом же мне рассказывала и моя тетя, Мира Наумовна Цейтлина. С первого дня войны она, тогда еще молодой врач, была мобилизована на санитарный поезд. Почти всю войну перевозила с фронта в тыл тяжело раненых. Уже перед концом войны осела в Мордовии, там вышла замуж, завела детей. Живя в районном центре Торбеево, сначала работала рядовым врачом, а потом главным врачом родильного дома. В конце 1952 г. там произошло несчастье: умер новорожденный ребенок. Не помогли ей и полученные военные награды… Она была арестована и направлена для отбывания наказания в знаменитые мордовские лагеря. Лишь после смерти Сталина она вышла на свободу…
В 1949 г., не пройдя конкурс в Московский университет (не хватило двух баллов из 25 возможных), я поступил в Московский финансовый институт. В годы борьбы с «безродными космополитами» в наш институт были переведены уволенные из МГУ несколько преподавателей евреев. Возглавлял эту группу виднейший экономист, профессор, доктор наук Вольф Евнович Мотылев, сразу создавший в нашем институте научное студенческое общество, куда я с удовольствием вступил. Вспоминается и другое. Когда в эти же годы начался процесс по «Ленинградскому делу», на одной из лекций, на наших глазах, двое в штатском вывели из зала двух студентов – племянников уже расстрелянного председателя Госплана СССР, члена ЦК ВКП(б), лауреата Сталинской премии Н.А.Вознесенского. Об их дальнейшей судьбе никто из нас так и не узнал…
В нашем институте была организована хорошая студенческая самодеятельность. На одном из концертов выступил студент Генрих Берберян. Он исполнил известную песню Петра Лещенко «Журавли». Сразу после концерта его арестовали и увезли… Все это помнится до сих пор.
ОТ РЕДАКЦИИ
На самом деле Михаил Каганович расстрелян не был – предчувствуя печальный конец, он застрелился. Вообще о нем стоит почитать в Википедии.
Родился в бедной еврейской семье в д. Кабаны Радомысльского уезда Киевской губернии. Получил начальное образование. Рабочий-металлист.
В 1905 году вступил в РСДРП, большевик. Неоднократно арестовывался. В 1917—1918 член штаба красногвардейских отрядов на станции Унеча (Черниговская губерния). В 1918—1922 председатель Арзамасского военно-революционного комитета, председатель Суражского совета (Смоленская губерния), уездный продкомиссар в Арзамасе, секретарь Выксунского уездного комитета РКП(б). В 1923—1927 председатель Нижегородского губсовнархоза. При поддержке младшего брата переведён в Москву.
В 1927—1934 — член Центральной контрольной комиссии ВКП(б). В 1927—1930 — кандидат в члены Президиума ЦКК ВКП(б) — член коллегии Народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции СССР. В 1930—1932 — член Президиума ЦКК ВКП(б).
С 1931 года начальник Главного машиностроительного управления и заместитель председателя ВСНХ СССР. В 1932—1936 заместитель наркома тяжёлой промышленности СССР, ближайший сотрудник Г.К.Орджоникидзе. С 1934 член ЦК ВКП(б). В 1934—1939 кандидат в члены Оргбюро ЦК ВКП(б). Одновременно в 1935—1936 начальник Главного управления авиационной промышленности Наркомтяжпрома. С декабря 1936 заместитель наркома, c 15.10.1937 по 11.1.1939 нарком оборонной промышленности (НКОП) СССР.
В. С. Емельянов в своих воспоминаниях так характеризовал М. Кагановича:
«Это был грубый, шумливый человек. Я никогда не видел его с закрытым ртом — он всегда говорил и всегда поучал, любил шутить, но шутки его были часто неуместны, неостроумны и оскорбительны для тех, кого они затрагивали. <…> М.М.Каганович плохо разбирался в технике дела и наркоматом по существу руководили его талантливые заместители И.Т.Тевосян, Б.Л.Ванников и М.В.Хруничев».
12 декабря 1937 года избран депутатом Верховного Совета СССР 1-го созыва.
11 января 1939 из НКОП выделен Наркомат авиационной промышленности СССР, во главе которого был поставлен Михаил Каганович.
10 января 1940 года был освобождён от должности наркома и назначен директором авиационного «Завода №124 имени Серго Орджоникидзе» в Казани. В феврале 1941 на XVIII конференции ВКП(б) был предупреждён, что если «не выполнит поручения партии и правительства, то будет выведен из состава ЦК и снят с руководящей работы».
Застрелился 1 июля 1941 года.
Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Правнук Михаила Моисеевича, Алексей Кваченюк, в 2008 году репатриировался в Израиль и в звании старшего сержанта окончил службу в боевых частях ЦАХАЛа.
