Долгое эхо мимолетного конфуза
Миша Платонов провожал домой Лину Дадашеву и обоссался. В самом прямом смысле, простите.
Но по порядку.
Они учились в МГУ, в стекляшке Первого Гуманитарного, на каком точно факультете – неважно. Допустим, на экономическом. Или историческом. Не в том дело. Они учились вместе уже три курса. Лина очень нравилась Мише, а он ей – вряд ли. Разве что двумя словами обменяться, если вдруг случилось идти вместе к метро. Тем более что они учились в разных группах. Так что у Миши не было возможности как-то намекнуть Лине о своих чувствах. Он даже толком не знал, что она такое, где она живет, как учится, чем интересуется. Все заслоняла ее красота. Ее опьяняющее обаяние – так выражался Миша в уме. Он вообще любил формулировать свои чувства – в уме, повторяю.
Лина Дадашева была очень красивая. Вы, наверное, подумали, что она была смуглая и чернокосая восточная красавица, «каракёз», как говорят наши южные соседи, – но нет. Она была светлокожая, русоволосая и сероглазая, рослая, крупная, с округлыми плечами, розовыми пальцами и слегка рельефной фигурой, совершенно русская – от слова «совершенство». Фамилию она получила от своего прадедушки – он был то ли горец, то ли степняк, но потом его кровь разошлась по жилам славянских потомков, совсем растворившись в них.
Об этом она рассказала Мише в тот несчастный вечер, когда он пошел ее провожать и осрамился.
***
Не знаю точно, зачем она попросила его проводить ее до дому. Наверное, она уже давно ловила в коридоре смутные Мишины взгляды и слушала его нечаянные вздохи, когда на поточной лекции он садился выше нее и видел ее шею и ключицы – сзади, в вырезе платья. Наверное, ей захотелось узнать, что это за безмолвный поклонник.
Короче говоря, однажды февральским вечером в раздевалке Миша случайно увидел ее и бросился подавать ей пальто – то есть шубку из цигейки, которую она только что приняла из рук гардеробщицы.
— Ты домой? – спросила она, не заботясь о том, что они еще не знакомы.
— Домой, – сказал Миша, чувствуя, как у него бьется сердце.
— Проводишь, если время есть?
— Конечно! А ты где живешь?
— У метро «Парк Культуры». Мансуровский переулок.
— Отлично! – сказал Миша. – На метро по прямой, а там вроде рядом.
— Ну, на метро скучно… — поморщилась Лина.
— Отлично! – улыбнулся Миша. Ему понравился такой подход. – Тогда на такси. У меня деньги есть, ты не думай. Сейчас выйдем, перейдем на ту сторону и такси поймаем. Или левака.
— Ну, на такси… – она снова сморщила нос. – Неинтересно. Давай пешком! Заодно поболтаем.
Миша был счастлив.
Так счастлив, что забыл забежать в туалет перед выходом.
Они вышли из университетского двора через красивую чугунную калитку, пошли вдоль длинной кованой ограды, за которой торчали черные ветки деревьев, облепленные заледеневшим февральским снегом, потом перешли Университетский проспект, спустились к Метромосту. По дороге они, наконец, познакомились и даже пожали друг другу руки, и Мише понравилась, какая у нее нежная, но крепкая и горячая ладонь. Вот тут-то Лина и рассказала, почему она Дадашева при таком бело-розовом обличье.
Говорили обо всем – о ребятах, о кино, о кафедрах, о профессорах, книгах, об иностранных языках, о планах на будущее – хотя какие там планы, только третий курс!
Миша обрадовался, узнав, что у Лины папа работает в издательстве «Прогресс», заведует редакцией, а мама – доцент в инязе. Миша боялся двух вещей – что Лина Дадашева вдруг окажется дочкой какого-то слишком большого начальника, или, уж извините, совсем наоборот. Потому что Мишин папа был замдиректора по капитальному строительству московского завода «Предприятие почтовый ящик номер такой-то». Тогда так и говорили: работает в «почтовом ящике». Или на «номерном заводе». Папин завод только считался московским, а на самом деле площадки у них были по всей стране, и папа все время ездил в командировки. Страшно занятой человек. Но при этом успевал руководить сыном. В том числе в плане поиска невесты:
«Дочка министра нам не нужна, но девочка совсем наоборот – еще хуже. Ищи золотую середину».
Кстати, жил Миша с папой и мамой в Черемушках, в старом краснокирпичном доме, в очень просторной квартире на третьем этаже, но без лифта.
Обо всем этом они разговаривали с Линой, но по-маленькому хотелось все сильнее. Миша перед Метромостом хотел было юркнуть в кусты – «сейчас, я буквально на минуту!» – но Лина почему-то сказала: «Ой. Темно, а там какие-то мужики. Не бросай меня!» – и Миша, конечно, её не бросил.
Пошли дальше.
Дошли до устья Комсомольского. Миша уже чуть не на одной ножке скакал. А тут Лина вдруг увидела магазин и предложила зайти выпить соку. А там давали пиво. «Ура! – сказала Лина. – По секрету: обожаю пиво! А по кружечке?» Миша не смог отказаться и выпил две по ноль-двадцать пять – как Лина.
Потом ему казалось, что она все это делала нарочно.
Когда они вышли из на улицу, у Миши уже в глазах темно было, и словно острый камень вертелся в низу живота.
— Ты какой-то мрачный вдруг стал, – сказала она. Остановилась, заглянула ему в лицо. Она была высокого роста. Может, даже выше его на полсантиметра. Глаза в глаза: – Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Пошли быстрей!
— Пошли!
Она взяла его под руку, почти что прижалась к нему, и тут Миша почувствовал горячо в ногах. В правой ноге, точнее говоря. Он был в короткой драповой куртке, под брюками кальсоны. Все это намокло, потеплело и тут же стало остывать – потому что на улице был если не мороз, то уж точно градусов пять ниже нуля.
Лина отдернула руку, отошла на два шага, взглянула на его потемневшую штанину и засмеялась:
— Описался? Обдулся, бедняга?
— Иди к черту! – крикнул Миша, повернулся и побежал прочь.
Забежал за угол дома и плюхнулся в невысокий сугроб. Потер обе штанины снегом. Набросал снегу себе на грудь, на рукава. Снова выбежал на проспект, стал ловить такси. Покосился и увидел – Лина на него смотрит с расстояния шагов в пятьдесят, но как только она заметила, что он ее видит, тут же повернулась и пошла своей дорогой.
Таксисту Миша объяснил, что упал в мокрый снег.
— Выпил, что ли? – спросил тот.
— Малёк! – сказал Миша. – Наималейший чуток пива. Но с водочкой! – и через силу засмеялся.
Папа в командировке. Мама в гостях. Стирка, развеска, глажка, озноб, стыд и срам.
Утром Миша не пошел в университет, а вызвал врача из папиной поликлиники, получил справку на три дня.
***
На следующий день пришла Лина. Просто так пришла, позвонила в дверь. Объяснила, что взяла адрес у его одногруппников.
Миша лежал на диване в пижаме, накрывшись пледом. Лина сидела, близко пододвинув к нему стул. «Упоительные бунинские колени, – думал Миша. – Из рассказа “Муза”. Круглые колени под просторной суконной юбкой… Где такие юбки берут? За эти колени можно отдать всю жизнь…»
Лина меж тем говорила, что очень рада их знакомству. И хочет дружить дальше. Но с одним маленьким условием.
— С каким?
— Очень просто, – сказала она. – Мы будем дружить, но ты никогда не подашь виду, не намекнешь и даже не вспомнишь про это… – она тихо засмеялась. – Про это смешное происшествие. В котором я ни чуточки не виновата. Ну а допустим, даже и виновата, ну и что? Даешь слово?
— Слово? Про что? – Миша не понимал.
— Что не намекнешь и не вспомнишь. Ну?
— Нет! – сказал склонный к самокопанию Миша. – Я не смогу. Не намекать вслух, это можно постараться. Но забыть – это вряд ли.
— Ну и пожалуйста! – Лина поднялась со стула. – А тогда я всем расскажу, что ты зассыка! В прямом смысле! Обоссался при девушке!
— Милости просим, – сказал Миша.
— Подожди, – Лина снова села на стул, придвинулась еще ближе. – Мне так не нравится. Я хочу с тобой помириться.
— Я подумаю.
— Не надо думать. Что тут думать? Давай в знак примирения ты пописаешь на меня.
— А?
— Посикаешь. Ну, как тебе объяснить? Сделаешь пи-пи.
— Вот прямо так? На это всё? – Миша с изумленным смешком показал на ее суконную юбку, на шерстяной пуловер, под которым была отглаженная полотняная блузка.
— Ну что ты… – ласково улыбнулась она, снимая пуловер через голову. – На меня на голенькую. В ванной. Твой папа ведь в командировке, а мама на работе, а сейчас только без четверти четыре…
У Миши как будто два стальных молота состукнулись в голове. Представить себе, что Лина Дадашева сейчас разденется перед ним – от этого у него все дрожало и напрягалось. Но вообразить, что он будет на эту красоту ссать – это все равно что поссать на картину Ренуара! Тем более что Лина была такая, ренуаровская… От этого у него все как будто бы отнималось.
Лина уже расстегивала блузку.
— Стоп! – закричал Миша. – Не хочу! Уходи, я сказал!
***
Через месяц Миша стал ловить насмешливые взгляды в коридорах и аудиториях. Казалось, ребята за его спиной шепчутся и хихикают. Ему захотелось быстренько перевестись в другой вуз, но он решил перемочься, перетерпеть. Мужчина он или слабак, вахлак, зассыка, в конце концов?
Зря он сразу не убежал, конечно.
Потому что примерно в начале мая Лина Дадашева – которую он, кстати говоря, продолжал любить – попросила его вот о каком одолжении. К ней жутко клеится один неприятный человек. Она его терпеть не может, ее просто трясет от омерзения. А он настаивает. Чуть ли не замуж зовет, на полном серьезе. Спрашивает: «а почему нет?» Проходу не дает. Потому что у нее, у Лины, нет нормальной отмазки. Нет «парня», не говоря уже о женихе. Так что у нее только один выход – «Я скажу, что парень, почти что жених, у меня есть. Это ты! А ты подтвердишь в случае чего. Лады?»
Лады, лады. Он ходил с ней в театр и в кафе. Ждал после занятий. Провожал домой, иногда на такси. И она, представьте себе, занимала ему очередь в столовой и даже пару раз кричала через весь зал, чтобы все слышали: «Мишка, сиди, я сейчас второе принесу! Тебе с рисом или с пюре?»
Но – и всё.
Никаких реальных подтверждений, что она его «девушка и почти что невеста», Лина не давала. И резко отбивала все попытки получить эти подтверждения. Даже после того, как дружки ее прежнего ухажера слегка начистили Мише самовар. Почти что при ней, на выходе из библиотеки. Она проводила его домой, наклеила пластырь на скулу, намазала йодом разбитые кулаки, обняла и сказала: «ты настоящий друг».
И уехала к себе.
А Миша окончательно и бесповоротно понял, что он и в самом деле зассыка. Уже не в прямом смысле, а в переносном. Слабак, вахлак, рохля ни на что не годная.
***
Конечно, нельзя сказать, что эта история так уж фатально подействовала на Мишу Платонова, и он навек остался пристукнутым и опозоренным. Жизнь его шла в общем и целом неплохо. С папиной помощью он перевелся в другой институт, поступил в аспирантуру, защитился в срок, а потом получил сразу старшего научного в академическом НИИ. Женился на тихой милой девушке, внучке бывшего папиного генерального директора, который, хоть и на пенсии, имел своих людей в Совмине и на Старой площади. Папа Миши и дедушка жены сделали молодым прекрасную квартиру, именно «сделали», а не купили, то есть государственную, а не кооперативную. Потом была докторская. Потом папа умер, потом начались реформы, но ни квартиру, ни тем более докторскую у Миши Платонова никто отнять не мог. Так что он к пенсии дополз до завотделом.
Вот, собственно и всё.
Нет, не всё.
Когда Мише было уже слегка за шестьдесят, поздним летом, когда его жена и дочь с мужем были на даче, снова раздался звонок в дверь. Точнее, не в дверь, а в домофон.
Это была Лина Дадашева.
Усевшись, как сорок лет назад, на стуле перед диваном и натянув суконную юбку на колени, она сказала, что умоляет Мишу простить ее. Ей это нужно. Мастер сказал: ворота в высшие градусы духовного посвящения открываются только тем, кто прощен теми, перед кем… ну, в общем, ясно.
— Какая хрень! – сказал Миша. – Тебе не стыдно? Взрослая женщина, с высшим образованием…
Лина заплакала, громко и, кажется, искренне.
Миша вдруг почувствовал себя сильным, дерзким и наглым. Как она тогда.
— Давай я лучше чайник поставлю, – сказал он. – Попьешь чайку, и иди, откуда пришла.
— Что, что я должна сделать, чтоб ты меня простил? – она заплакала она еще громче.
— Вернуть мне эти два года. Годы подлейших унижений. Забрать назад все это лицемерие и издевательство, и отдать мне мое молодое влюбленное счастье.
— Что я должна сделать? – повторила она.
— А то не поняла. Ублаготворить меня. Усладить! – мстительно сказал он.
— Я?
— Ты, ты. Давай. Решай вопрос.
Так говорил его покойный папа, замдиректора почтового ящика. «Ну что ж, детки, будем решать вопрос…» – и пододвигал к себе телефонный аппарат.
— Посмотри на меня! – она потрепала пальцами свою дряблую шею, провела ладонью по отвисшей груди. – Ты меня хочешь? На! Бери!
Миша цинически захохотал.
— Я пришлю тебе лучшую девушку на свете, – сказала Лина. – Она – как молодая я. Она даст тебе все, что ты только захочешь…
— Проститутку? Выгоню сразу! – нахмурился Миша.
— Нет! – вскричала Лина. – Нет, клянусь! Завтра! Завтра!
***
Девушка на самом деле была вылитая Лина. Дочка ее младшей сестры.
— Михаил Николаевич, мы на «ты» или на «вы»?
— Раз так, то на «ты».
Именно так мечтал себя чувствовать Миша сорок, тридцать, двадцать лет назад: сильным, наглым, самоуверенным, бесстыжим. Мечты сбывались.
— Ну-с… – сказал он, оглядывая ее.
А ведь и в самом деле. Что все его диссертации по сравнению с этим!
Она сбегала на кухню, принесла стакан воды. Раскрыла сумочку.
— Если у вас, то есть у тебя, проблемы с эрекцией, то вот тут экзистерол и фаллопронт. Если при этом какая-то кардиология или сосуды, добавить альфа-фоксинар. А если вообще все-все в порядке, то лучше би-энергейт, общетонизирущее.
— Все-все-все-все в порядке! – сказал Миша, потянулся и встал с дивана. – Обойдемся без таблеток! Ну, давай, Линочка… Ты уж прости, что я тебя так.
— Конечно! Ты Миша Платонов, я Лина Дадашева, – улыбнулась она, закинула руки за голову, расстегнула платье, стянула его вниз, обнажив безупречную грудь, потом отцепила заколку с головы, и пышные чуть вьющиеся русые волосы упали на ее сливочные плечи.
— Ай да Лина! – довольно усмехнулся он.
— Иди в ванную, вымой теребоньку, и начнем, – сказала она.
— Что?! – закричал Миша. – Что вымой?
— Ну то есть пипиську. А что?
— А ничего, – мир в его голове снова перевернулся, и он снова сел на диван. – Одевайся. Всё. Тёте привет.
— Засада… – вздохнула она.
— В чем засада? Иди себе домой, чистенькая, не трахнутая незнакомым мерзким старым дедом. Плохо тебе?
— Засада… – повторила эта как бы Лина. – Во-первых, тетя. Она шутить не любит. Во-вторых, я закинулась би-энергейтом. Час назад. Две таблетки. Чтоб завестись, ты понял?
— Не понял…
— Меня жутко ломает на секс! – закричала девушка. – Ну пойдем хоть в ванную! Хоть как-нибудь мне кончить! Чтобы ты, ну хотя бы…
Миша не дал ей договорить, вскочил и выбежал из комнаты.
Взял из тайной заначки сигарету. Вышел на балкон. Закурил. Сердце чуть стиснулось. Потом отпустило. Он обернулся на стук каблуков.
Одетая Лина – то есть как бы Лина – стояла в дверях.
— Прощай, моя погибшая молодость, моя неисполненная мечта, мое страдание и счастье… – сказал он, слегка паясничая, чтобы случайно не заплакать.
— Зассыка! Зассыка! Зассыка! – крикнула она и убежала.
Хлопнула дверь.
Миша загасил сигарету о балконную ограду.
«Зассыка, – мысленно согласился он. – Зассыка, слабак, размазня».
КОММЕНТАРИЙ К КОММЕНТАРИЮ К РАССКАЗУ "ЗАССЫКА"
Мне пишут:
"Не бывает таких молодых и красивых, да хоть и некрасивых, девушек которые станут выполнять такие просьбы пожилых родственниц".
Во-первых, не надо говорить "такого не бывает". Всё бывает.
Но во-вторых!!!
Неужели вы не поняли, что эта девушка и была сама Лина Дадашева? Вернувшаяся на 40 лет назад? Это понятно из обидного слова "зассыка!", которое она на прощание бросает Мише. Ну ведь не объясняла же она племяннице, что этот пожилой джентльмен обоссался при ней сорок с чем-то лет назад, а она назвала его зассыкой! Ну и еще — её приглашение, совсем как тогда, пойти в ванную…
Кажется, яснее ясного.
Да она сама говорит ему: "Ты Миша Платонов, а я Лина Дадашева".
Да и откуда девушка двадцати лет знает подробности об этих лекарствах, какое когда принимать…
Неужели надо буквами написать: "она сказала "крибле-крабле-бумс" и превратилась в двадцатилетнюю красавицу"?
Беда у людей с воображением. И с социальным, и со сказочным.
