Директор пивзавода

Автобиографически-гастрономический этюд

Эдуард РЕЗНИК

 

Лет с девяти отец называл меня директором пивзавода — за мою накушанную стать и румяное, как яблочко, сдобное, как булочка, и круглое, как задница, личико.

На нём даже ямочек не было, такое оно было налитое и крепкое.

И когда пацаны говорили: «Чего ржёшь? Сейчас ряха треснет!», я действительно пугался, потому что треснуть ряхой – так себе шуточки.

А вот мама за «директора» на папу очень злилась.

— Не называй так его! – говорила она. – Никакой он не директор пивзавода, просто немного упитанный. Или ты хочешь видеть своего сына тощим?

Разумеется, видеть сына тощим папа не желал. Потому что тощий ребёнок – больной ребёнок. А директор пивзавода, как минимум, престижно.

Поэтому он всегда оправдывался:

— Так я же любя! – и трепля мои хомячьи щёки, приговаривал: – Ух, ты ж мой директор пивзавода…

А я думал: «Почему именно пивзавода? У директора мебельной фабрики тоже ряха будь здоров».

Мебельная фабрика располагалась неподалёку от нашего дома, и я частенько имел удовольствие любоваться её директором – невысоким, плешивым мужичком с животом-бочкой и лицом-шариком.

С другими директорами я, к сожалению, знаком не был — в школе у нас была директриса, но тоже, кстати сказать, женщина вполне себе габаритная. Так что вывод напрашивался сам собой: директором быть здорово, причём любым. Потому что все директора хорошо питаются.

А питаться я очень любил. А хорошо питаться – тем более. И даже немножечко считал это своим призванием. Правда, случалось это достаточно редко, лишь по праздникам. Но уж тогда я отрывался, так отрывался, что называется — до отвала.

Причём никакое это не выражение, а самый неподдельный факт!

Ибо не успевали гости осушить первую рюмку, как я уже опорожнял полстола, потому что с момента расстановки блюд находился с распахнутым ртом в нижнем старте, и лишь папа произносил: «Ну-у, если у всех налито…» — наскакивал на еду, как кролик на крольчиху, и так же быстро финишировал.

Колбасная нарезка, маринованные огурцы, оливье с холодцом и винегретом, а также — пирожки с беляшами и пирогами с блинами влетали в меня с такой скоростью, что через минуту мама уже кричала папе:

— Да помоги же ему выбраться из-за стола, он уже еле дышит!

И папа оттаскивал меня от разорённых блюд, и укладывал на спину — переваривать.

А я лежал, вздыхал и думал:

«Там же ещё горячее… А потом сладкий стол… Что ж это я так пирожками-то набубенился?».

А как не набубениться, когда так долго ждёшь? Когда столько нюхаешь, пока оно готовится? Когда всё – «нельзя, нельзя!», и вдруг, наконец-то, «можно»?!.. Как тут не набубениться?!!

И в такие минуты мне становилось очень жалко себя и обидно за всё человечество, за наше несовершенство, за то, что желудок так мал, а кишки так медлительны.

И конечно же, конечно — за редкие праздники.

«Ну почему? Почему?.. — негодовал я. – Почему восьмое марта, а не — шестое, пятнадцатое, двадцать второе и тридцатое — каждого месяца?! Почему всё вкусное — так редко, а обычное — каждый день?!.. И главное, зачем? Зачем ВСЁ СРАЗУ?!! Почему не постепенно?!»

И когда через пару дней в доме доедалось всё вкусное, слизывая с пальцев последние крохи тортика, я вопрошал:

— Мам! Пап! А почему нельзя, например, сегодня — винегрет, завтра — оливье, а послезавтра – пирожки с тортиком? Почему на праздник — всё, а потом – ни-че-го?!!

И мама говорила:

— Придумаешь тоже. А горошек где взять? А майонез, колбасу, мясо?.. Совсем с ума сошёл? Не знаешь, из чего еда делается?..

— А кстати, коммунисты, — многозначительно замечал отец, — именно так и питаются.

И я кричал:

— Так ты же тоже коммунист!

— Что ты нос с пальцем сравниваешь? То ж настоящие коммунисты — верные заветам Ильича, ленинцы!

— А ты неверный?

— Мы – неверные, — вздыхал на это папа, и добавлял: — Вот вырастешь, станешь директором пивзавода и будешь чёрную икру лопать ложками.

— Не называй его так! – тут же каменела лицом мама.

И папа начинал оправдываться:

— Так я ж любя.

А я говорил:

— Сдалась мне ваша икра! Лучше я буду директором кондитерской фабрики…

И, представляя море шоколада, флотилию тортов и несметные, сверкающие фантиками косяки конфет, расплывался в такой широкой улыбке, что ряха моя неизменно трескалась.

Слышно, как упала булавка