Зиновий Гердт и его фронтовые друзья
Владислав КАЦ, Нетания
Фото из архива автора
7 июля 1941 года призывная комиссия Щербаковского райвоенкомата Москвы направила добровольца Залмана Храпиновича, известного ныне как Зиновий Гердт, в Московское военно-инженерное училище. Прибыв на место, в посёлок Болшево, Зяма узнал, что длительное сидение в классах ему не грозит. Ранее подготовка военных инженеров занимала два года. В связи с возросшей потребностью офицерского состава, училище перешло на шестимесячный курс ускоренной подготовки командиров сапёрных взводов. Курсантов учили устанавливать и обезвреживать мины, проделывать проходы в минно-взрывных заграждениях, уничтожать мины и фугасы.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Курсантам выдали гимнастёрки с отложным воротником. К концам воротника требовалось пришить чёрные петлицы, с эмблемами сапёрных частей в виде двух скрещённых топоров.
Зяма, как и все остальные курсанты, первым делом отправил фото, в командирской гимнастёрке своим родным. При внимательном рассмотрении снимка можно обнаружить в петлицах буквы «МВИУ» — аббревиатуру названия военного училища.
В первых числах октября сборная рота курсантов убыла в район села Ильинское под Калугу на боевое задание. Один грузовик загрузили противотанковыми минами и взрывчаткой. За десять суток на Ильинском рубеже погибли более половины курсантов. Училище к тому времени переместилось на восток, в город Мензелинск Татарской АССР.
Сохранились письма, курсанта Храпиновича его первой жене Марии Новиковой.
«Январь, 1942. Мензелинск. Девочка моя дорогая! Я здесь пробуду еще с месяц, затем туда. (…). Жду писем. Наикрепчайше целую тебя в мизинец! Твой старик Зямка».
«Туда» он попал не сразу. Младший лейтенант Храпинович получил назначение в 25-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Несколько раньше в ту же дивизию прибыл её новый командир, бывший десантник, полковник Шафаренко Павел Менделевич.
В письме от 12 мая 1942 г. Храпинович сообщил: «Моя родная женушка! Вот я и боевой командир. Дали мне бойцов. С утра до ночи работаю с ними. Учу саперному искусству. Ложусь в 12, встаю в 5 утра. Понемножку привыкаю».
С июня 1942 года дивизия Шафаревича состав Воронежского фронта и переброшена на Сторожевский плацдарм. Младший лейтенант Храпинович командовал взводом в сапёрной роте 81-го гвардейского стрелкового полка.
«Довольно быстро я сошелся с одним замечательным человеком, — рассказывал Зиновий Гердт Эльдару Рязанову. — Он был ответственный секретарь партии в полку. Парторг, короче. Иван Абрамович Агарков, проректор Харьковского университета. Не то математик, не то физик. Совершенный, идеальный человек. Могу тебе сказать по секрету, что он открыл мне глаза на Сталина. Это было в 42-м году!
— Не боялся?
— Меня — не боялся. Он в меня поверил. Он говорил: «Когда ты в атаке, не кричать нельзя. Потому что слишком страшно. Надо орать. И „Ура!“ — это не призыв идти вперед, — хотя это тоже, конечно, — но вначале, как импульс, как синдром — отвлекать себя от страха быть убитым. Потому что рядом упал человек. „За Родину!“ — кричи. Мы воюем за освобождение нашей Родины от немецких фашистов. А вот второе, за кого, не надо».
— Он тебе объяснял что-то о Сталине?
— Объяснял. Что он тиран. Как раз это слово было произнесено. Я, конечно, молчал»…
Гвардии капитан Иван Абрамович Агарков погиб в ходе Воронежско-Касторненской операции, когда 81-й гвардейский стрелковый полк вёл бой за деревню Горшечное. Из донесения Политуправления Воронежского фронта следует, что заместитель командира 81-го гвардейского стрелкового полка по политчасти капитан Агарков Иван Абрамович, 1915г. рождения, Одесская область, Благодатновский район, пропал без вести 21 января 1943 года.
В данном случае я предпочёл доверять воспоминаниям Зиновия Ефимовича Гердта. Дальнейшие поиски подтвердили его слова.
Замполит капитан И.А.Агарков был действительно убит в бою. Его останки покоятся в братской могиле №9 села Городище, Старооскольского района Белгородской области.
Своих фронтовых друзей-товарищей Зиновий Гердт помнил всю жизнь. О них он рассказывал в своих письмах жене, в беседе с кинорежиссёром Эльдаром Рязановым, записанной в августе 1996 года. Особого внимания заслуживает рассказ Гердта о специфике работы сапёра на войне.
«Но я еще был командиром саперного взвода, и у нас была двойная нагрузка: заминировать, разминировать, а мне еще надо было и отметить все поставленные мины на специальных листочках, чтобы потом, когда эта земля вновь станет нашей, можно было бы разминировать. Мучительная это была работа — найти ориентир, отсчитать шаги, ничего не забыть… Мы с моим другом Женей Вакориным разминировали нами же поставленные мины, которые были теперь у нас в тылу. И когда вся работа была сделана, я вдруг вспомнил, что в овражке еще две мины остались… Начал разминировать. Чека выскользнула из моих рук, упала в глину, и шток десятикилограммовым усилием пружины заскользил между пальцами. В какую-то долю секунды я ногтем большого пальца попал в крошечную щербинку — это предотвратило взрыв. Я удерживал десять килограмм ногтем пальца и готов был делать это вечно. Я уже представил, как буду здесь сидеть и держать этот треклятый шток, чтобы мина не взорвалась, как мне будут носить еду, а над головой натянут брезент… Но надо было что-то предпринимать. Я поднял чеку из глины — вставлялась она в крошечное отверстие в полтора миллиметра. Я оттянул штоки, вставил чеку на место с первого же раза. И вот тут-то, когда смерть выпустила меня, я почувствовал дикий страх, побелел и лег на мокрую траву. Что-то странное случилось со мной. Волна теплой крови медленно поднялась снизу вверх по всему телу, увлажнила глаза, пошевелила волосы на голове, а во рту я почувствовал железистый вкус крови. На следующий день я ехал по лесу на лошади, хрустнула ветка — и снова эта волна теплой крови… Это странное физическое состояние надолго оставалось у меня — своеобразная реакция организма на любое неожиданное сообщение, событие — хорошее ли, плохое ли. Такая вот память войны».
Невольно вспомнилась мудрость военных лет: Смелости учись у разведчика, осторожности у сапера — никогда не ошибешься. Можно представить сколько раз Зиновий Гердт рисковал жизнью при выполнении будничной работы сапёра на войне.
Добавлю несколько слов о Евгении Владимировиче Вакорине, Он учился в Московском военно-инженерном училище, как и Зяма попал на службу в 25-ю гв.сд. Первое время Вакорин служил в 78-ом гвардейском полку, потом его перевели в сапёрную роту 81-го полка. С той поры Вакорин и Гердт служили в одной роте.
10 января 1943 года, перед началом наступления полка на позиции противника, оба сапёрных взвода должны были ночью снять собственные мины, после чего проделать проходы в проволочном заграждении и минных полях, непосредственно перед участком вражеской обороны. Действовать пришлось под непрерывным огнём. Один из красноармейцев из взвода Евгения Вакорина, был ранен. Евгений волоком тащил его по снегу за собой, пока не преодолел зону обстрела.
Воевать до Победы Вакорину не пришлось. Как говорится, пуля его нашла, но к счастью, рана оказалась не смертельной.
Фронтовые письма Зиновия Гердта содержат уникальную информацию о войне и, что особенно важно, в них зафиксированы ценные подробности о людях, которых он знал лично и был свидетелем их смерти. Его письма – это документальные зарисовки исторических фактов, жизни и смерти на войне.
В письме от 16 июня 1942 года, Гердт написал о бывшем моряке-черноморце Василии Борзых.
«Он всегда был моряком, а война приказала ему надеть пехотную гимнастерку, сапоги и пилотку. И Василий пошел в пехоту. Был он шумный веселый парень с трудно разборчивым голосом. Храпел он, как Женька Долгополов, даже еще сильнее. Звание у него было старшина второй статьи, морское. Однажды вечером он мне рассказал про Марсель, он там бывал в 1934 году.
Мы бежали вверх по невспаханному лугу, мокрые от пота, и вот Василий упал! А когда через полчаса его принесли в деревню, он не хотел, чтобы его вносили в сарай, он хотел смотреть в небо. Синее небо… Я смотрел на него и не понимал, что Василия Борзых больше нет… Он сказал мне: «Дайте, пожалуйста, мой вещевой мешок». Удивительно чистым голосом. Мешок был под ним, на спине. Я обрезал лямки и осторожно вытащил мешок. Он серьезно смотрел вверх. Почему, думаю, голос стал чистым? Он попробовал развязать мешок, но мы помогли ему. Покопавшись в нем, он достал тельник, бескозырку и воротник морской. Поднес к глазам и широко развел руки. Чистым, свежим голосом он запел: “Раскинулось море широко”. Он смотрел все в небо, и глаза его заблестели водичкой, и у меня тоже, и у всех. Тут же он умер».
Попытки получить дополнительную информацию о Василии Борзых на портале «Память народа», неожиданно увенчались успехом. Его имя обнаружено в нескольких документах, причём весьма противоречивых по содержанию.
Итак, Борзых Василий Григорьевич, 1912 год рождения, призван Хоботовским РВК, Тамбовской области в августе 1941 г. Службу проходил на эскадренном миноносце «Смышлёный» в качестве старшины команды трюмных машинистов. В одном документе имеется запись, что он пропал без вести в 1942 году. В Книге Памяти города-героя Севастополя приведён номер госпиталя, в котором Борзых умер от ран в мае 1942 г., а вот согласно данным Картотеки моряков (Архив Военно-Морского Флота, Гатчина) он погиб на эм «Смышлёный».
Ещё более поразительные сведения содержатся в учётной Карточке №148-7 (Архив ВМФ). Здесь упоминается о службе Василия Борзых и в 76-й особой морской бригаде, о его ранении и эвакуации в госпиталь. Далее, в графе «Время и причины выбытия» совершенно неожиданный вывод: «Дезертировал 23 марта 1942г.».
И нигде даже намёка нет о службе Василия Борзых в 25-й гвардейской стрелковой дивизии, о его гибели на поле боя.
Могу предположить, что каждый из просмотренных мной документов, содержит частицу истины по поводу фронтовой биографии Василия Борзых, убитого на глазах Зиновия Гердта.
Видимо, Василий Борзых действительно служил на эм «Смышлёный», после чего продолжил службу в отдельной морской бригаде.
С первых дней войны эскадренный миноносец «Смышлёный» защищал Севастополь от налётов немецкой авиации, участвовал в постановке минных заграждений вблизи главной морской базы Черноморского флота. 6 марта 1942 года корабль по ошибке зашел на свое минное поле, где подорвался на мине. При погружении корабля в воду с палубы скатывались бомбы. От их взрывов погибли все матросы, их было более двухсот человек, которые надеялись спастись в море.
К тому времени Василий Борзых уже воевал в морской пехоте. Шли долгие бои за Миусские рубежи. После упорных боёв моряки выбили немцев с высоты 101,0, но закрепиться на завоёванных рубежах им не удалось. Наверное, там Василий получил ранение, в результате чего попал в эвакогоспиталь 1046, эвакуированный из Запорожья в Пятигорск. Дальше остаётся гадать. Либо он сбежал из госпиталя, либо попал в команду выздоравливающих, а оттуда – в сапёрный взвод к Зиновию Гердту, (лейтенанту Храпиновичу).
Читайте в тему:
Ещё одно интересное письмо Зиновия Гердта жене, от 27 сентября 1942 г.
«Если бы ты знала сержанта Самодюка, видела бы его богатырский стан и есенинскую шевелюру. Если бы ты знала, что это за парень, как часто он вынимал из записной книжки маленькую карточку с курносой девушкой. Если бы ты слышала, как он пел: “Ой, ты, Галя, Галя молодая”. Ах, маленькая, слишком мало настоящих простых и крупных людей мы видели. Смерть в такую ночь!
Я очень хочу жить. Для того, чтобы видеть тебя моей, жить для того, чтобы понять, что я пережил это время войны, понять, что я видел. Ведь для того, чтобы увидеть картину художника, нужно отойти от нее на некоторое расстояние, иначе мешают мелочи, мазки, отвлекающие от общего впечатления. Так и на войне. Только тогда я увижу всю эту грандиозность, когда буду иметь возможность вспомнить о ней в мирных условиях. А сейчас видны лишь эпизоды, детали, закрывающие общую картину. Слишком близко я наблюдаю, изнутри. Жить я хочу, наконец, потому что только теперь я познал цену жизни, познал цену мирной жизни. Но если не судьба, это только в такую ночь смотришь в далекое небо.
Очень тихо было, когда не стало Самодюка. Еще тишины такой я хочу — если не судьба. Ты скажешь — глупец. И противная мечта, верно, жить и жить. Но судьба, каналья, правит этими делами. Покамест мы с ней в ладах, надеюсь не испортить взаимоотношения. Я не снимаю своей обширной шинели (пятый рост), потный, в грязных сапогах, в общем, как есть, не умывшись, посмотрю в ту сторону, где ты. И так, не отрывая глаз, пойду тяжелыми шагами по прямой, чтобы короче путь, чтобы скорее ты!.. Вот о чем мечтаю я в эту тихую, лунную ночь на крутом донском берегу в блиндажике, без гимнастерки, до того теплая ночь. Эх, Самодюк!
Твой Зямка».
В первых числах сентября части 25-ой гвардейской стрелковой дивизии защищали отбитый у врага Сторожевский плацдарм. 8 сентября над позициями дивизии немцы разбросали с самолёта листовки, с единственной фразой:
«25-я гвардейская, учитесь плавать, завтра вы будете в Дону!».
Ранним утром 9 сентября немецкая артиллерия, а вслед за ней бомбардировочная авиация принялись наносить удары по всей глубине обороны дивизии. Потом пошли в атаку немецкая пехота и танки. Бой продолжался весь день. Немцы снова овладели населённым пунктом Сторожевое.
В том бою погиб помощник командира сапёрного взвода старший сержант Степан Петрович Самодюк, родом из Хабаровского края. Последнее место его захоронения зарегистрировано в братской могиле №162 на территории Острогожского района под Воронежем.
Письма Зиновия Гердта жене от 18 и 29 января 1943 года переполнены восторгом, вызванным переломом в обстановке на передовой. Он пишет: «Началась изящная жизнь… Мадьяр бежит некрасиво. Бог ты мой, до чего ж сопливые!!!».
«Моя дорогая! Не дивись, что редко пишу: время — кипяток! Двигаем на запад, пленные тучами. Трофеев до чёрта, освободили уйму населённых пунктов…».
Очень скоро ситуация на фронте круто изменилась.
Утром 30 января комдив Шафаренко приказал 81 полку занять пять населённых пунктов — Николаевку, Жерновец, Алексеевку, Никольское и Верхнюю Гайворонку — и прочно их удерживать. Задача была выполнена. Как отметил штаб дивизии, на этом данный этап наступления завершился: «Воронежская группировка окружена». Окружённая группировка войск противника включала несколько немецких пехотных и танковых соединений. Они стремились прорваться любой ценой.
6 февраля дивизия генерала Шафаренко получила приказ выдвигаться в район Белгорода. Полку Казакевича предстояло до 12 февраля перерезать пути отхода противника по шоссе Харьков-Полтава.
Далее предоставим слово Зиновию Ефимовичу Гердту.
«13 февраля — ясный, потрясающий день. Снег искрит, и стоит такая будочка железнодорожная между Белгородом и Харьковом. И со мной рядом стоит комиссар полка, Николай Ефимович. Вдруг мы видим танк, и вспышку, и как мы оба падаем. Он ранен в глаз, а я в ногу. (Николай Ефимович — тьфу, тьфу, тьфу — жив, мы перезваниваемся). А от опушки леса мы были метрах в четырехстах. И как нас ранило, видела с опушки Верочка Веденина, наша санинструктор. Она меня и тащила на своих женских плечах».
Внесу небольшое уточнение.
Майор Николай Ефимович Головашев в описываемый период являлся заместителем командира полка по политической части. После ранения продолжал военную службу. Уволен в запас 20 декабря 1948г. Жил в Москве. Умер 1 апреля 2003 г. Последнее воинское звание полковник.
На сайте интернет-проекта Артёма Драбкина «Я помню» можно ознакомиться с воспоминания санинструктора медсанроты 81 гв. стр. полка Ведениной-Кретининой Веры Павловны. Приведу оттуда несколько строк.
«После боев на Дону наша дивизия участвовала в наступлении на Харьков. 13 февраля был чудесный солнечный день. И внезапно начался артиллерийский обстрел. Ранило Зиновия Гердта, он в нашем полку служил. Я его вытащила, мимо повозка шла, я на нее Гердта погрузила и отправила в медсанбат. Убило командира полка, его потом в Ольшанах похоронили, тяжело ранило заместителя командира полка. Заместителя командира полка я привезла в санроту. Мы его только в хату внесли, а тут командир санроты вышел, нас встречать, возчику что-то сказать, и тут в сани попал снаряд. И ни саней, ни лошади, ни командира санроты».
Командир 81 гвардейского стрелкового полка полковник Павел Константинович Казакевич был убит в районе Ольшан 15 февраля 1943 г. Посмертно ему присвоено звание Герой Советского Союза.
Вера Павловна Веденина после войны вернулась в Москву. По признанию Гердта она – его возлюбленная дама. Они часто перезванивались, но серьезно никогда не разговаривали. Вспоминать о пережитом далеко не каждому по силам.
Тогда, в феврале сорок третьего, у Гердта не было шансов получить квалифицированную медицинскую помощь. Ближайший город Белгород оставался в руках немцев. Узловая железнодорожная станция Ржава, куда деревенские бабы, сменяя друг друга, несли на носилках раненого лейтенанта, несколько раз переходила из рук в руки. Окончательно Ржаву освободили 12 февраля. Так что в стационарный госпиталь Гердт попал далеко не сразу.
Из письма З.Е.Гердта от 18 марта 1943 года:
«…Сейчас собираюсь в тыл. Мучаюсь нечеловечески, что будет с ногой сейчас сказать трудно… Но это пустяки. Попасть бы скорей в нормальные условия. Лечиться мне еще месяца четыре. Но, родная моя, не отчаивайся, все обойдется. Желай мне здоровья и воли. Устал зверски. Сейчас пока адреса у меня нет, в дороге. Жди вестей».
Возвратиться к нормальной жизни полноценного, здорового человека – об этом Гердт мог только мечтать. Шансы сохранить ногу с каждым днём уменьшались.
О своей госпитальной эпопее Гердт вкратце поведал Эльдару Александровичу Рязанову.
«Ну, представь себе, лежал я в Белгороде в госпитале, была крошечная комнатка, метра два с половиной. Помещались только моя кровать и табуретка. Я должен был бы лежать в гипсе, но в Белгороде не было гипса. Никаких лекарств, кроме красного стрептоцида. И никаких перевязочных средств. Была шина. Шина металлическая, проволочная, и она выгибалась по форме сломанной ноги. А там выбито восемь сантиметров живой кости, над коленом. Вздохнуть или там чихнуть — не дай Бог, я терял сознание от боли. Я не спал, потому что знал, что умру, если усну. Днем я иногда засыпал. Затем меня перевезли в Курск, там сделали первую операцию. И я был счастлив: ничего не болит, лежу весь в гипсе почти до шеи, кроме пальцев левой ноги. И жуткий голод. Меняю сахар на хлеб, чтобы как-то насытиться. Потом меня привезли в Новосибирск. Там я перенес три операции. В Новосибирске был такой жестокий военный хирург, который говорил, что чем больше раненый кричит на столе, тем меньше он страдает в койке. Мне без наркоза, под местной анестезией он долбил эту кость. Три раза! Негодяй, жуткий негодяй! Я боялся этого! Боль жуткая. Но, действительно, через час уже не так больно, чем когда после наркоза. Потом меня привезли в Москву. И вот здесь были главные операции. Шесть штук. Всего было одиннадцать операций. В общей сложности я пролежал в госпитале четыре года. Выпускали несколько раз, на костылях, а потом я возвращался, потому что только-только начинающее срастаться опять обламывалось…».
Всё кардинально изменилось к лучшему в госпитальном центре при Боткинской больнице. Спасением искалеченной ноги Гердта занялась доцент Ксения Максимилиановна Винцентини. Она родилась в Одессе. Коллеги обожали её за доброту и красоту, считали, что она оперировала лучше чем всех.
По словам, профессора Натальи Сергеевны Королёвой, единственной дочери Ксении Винцентини, «о ней очень образно всегда рассказывал Гердт Зиновий Ефимович, которому она спасла ногу, когда он ранен был, ему хотели ампутировать ногу, она не дала, и он остался со своей ногой, хотя и прихрамывал, и мы очень дружили семьями».
Работая над текстом, я надеялся отыскать фото Гердта и доктора Винцентини. На одном из госпитальных снимков Гердт опознан стопроцентно. Не очень чёткое изображение доктора затрудняет сделать окончательный вывод. Усы Гердт отпустил задолго до ранения. На фронте считалось, что гвардеец обязан иметь усы. Одно время свои письма жене он подписывал: «твой Усач».
