Как, рискуя жизнью, спасали от нацистов бесценные еврейские книги
Петр ЛЮКИМСОН
… Это одна из самых удивительных и абсолютно еврейских историй, связанных с Катастрофой, частично забылась, а частично никем до сих пор не исследована. Но факт остается фактом: в дни, когда в Вильнюсском гетто правили голод, холод и смерть, евреи спасали не себя, а книги. И ради книг были готовы умереть, потому что твердо знали — без этих книг у еврейского народа нет будущего. В этом году вышла книга Давида Фишмана "Бумажное подполье", подробно рассказывающая о событиях тех дней, а затем на свет появилась и пьеса "История "Бумажной бригады", написанная внучкой поэта Авраама Суцкевера — актрисой театра "Бейт-Лесин" Адас Кальдерон. Авраам Суцкевер и является одним из главных героев этой истории. Одним из, но далеко не единственным.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
… Если вы бывали в Вильнюсе, то почти наверняка проходили мимо жилого дома на Вивульскио, на месте которого в свое время стояло здание ИВО – Еврейского научного института, превратившегося к 1935 году в один из важнейших центров еврейской культуры. Здесь издавались научные журналы на идише, проходили международные конференции, готовились научные кадры. И здесь же располагалась одна из крупнейших еврейских библиотек мира.
"На полках, насколько хватало глаз, стопками лежали оттиски — здесь хранилось более 200.000 зарегистрированных статей. Затем мы заглянули в библиотеку, содержащую 40.000 книг, в том числе и очень редких. Архив прессы в отдельном помещении насчитывал 10.000 подшивок еврейских газет из многих стран. В других помещениях находились коллекции архивов рукописей и автографов, листовок, брошюр, документы виленской еврейской общины с давних времен. Калманович рассказал мне и об особых коллекциях, собранных в ИВО: фольклорных материалах на идише, архиве более чем 300 автобиографий молодых евреев Европы – своеобразной базе социологических исследований. Мы осмотрели Музей театра. Здесь были собраны театральные афиши, программки, рукописи и рабочие подлинники еврейских пьес", — так описывает библиотеку ИВО Люси Давидович, приехавшая в 1938 году из Нью-Йорка, чтобы поступить в аспирантуру этого института.
Ну, а потом началась Вторая мировая война, Литва становится советской и здание ИВО преображается в Институт литуанистики, в котором остается лишь еврейский отдел под руководством Ноаха Прилуцкого. И все же еврейская книжная сокровищница остается пока нетронутой, и Прилуцкий прилагает все силы для ее сохранения, а также продолжает организовывать научные конференции и семинары, хотя теперь основная деятельность ИВО проходит в его филиале в Нью-Йорке, который существует и активно действует до сих пор.
Но затем в Вильно вошли немцы, и все стало гораздо хуже. Если для коммунистов еврейская культура было просто чем-то отжившим, чему место на мусорной свалке истории, то для нацистов она должна была стать базой для обоснования идеи, почему еврейский народ следует полностью уничтожить. Все книги и материалы, которые могли быть использованы для подкрепления этой идеи, должно было переправить в Германию для создания во Франкфурте будущего "Музея исчезнувшей расы", а остальные, особенно те, что могли послужить "духовным оружием" против нацизма, – уничтожены. Отбор был поручен Оперативному штабу Альфреда Розенберга, и Вильно наряду с Прагой должен был стать одним главных объектов этой операции. Вот почему вскоре после оккупации города туда прибыл доктор Йоханнес Фогель. Ревностный католик, он два года провел в Иерусалиме, изучая иврит и Библию в католическом Институте Востока и в Еврейском университете. И вот теперь доктор Фогель был назначен командиром операции "Розенберг" в "Литовском Иерусалиме", как называли Вильно.
Свою деятельность он начал с того, что посетил перевезенную в гетто еврейскую библиотеку. "Боже, этот немец говорит на идише как еврей, свободно читает на иврите и хорошо знает не только Тору, но и Талмуд!" — с удивлением рассказывал потом об этом визите один из библиотекарей. Библиотека в гетто, кстати, работала на полную мощность. От читателей не было отбоя, библиотекари не успевали выдавать книги, за самыми популярными, вроде "Сорока дней Муса-Дага" Франца Верфеля или "Унесенных ветром" Маргарет Митчелл, выстраивались очереди. Возможно, книги помогали обитателям гетто убежать от окружавшей их страшной реальности.
Читайте в тему:
Познакомившись с книжным фондом и книгохранилищем ИВО, Йоханнес Фогель понял, что в одиночку ему не справиться с такой работой ни за десять, ни за двадцать лет. Нет, ему нужно было не менее десяти, а то и больше помощников, причем хорошо разбирающихся во всем корпусе еврейской религиозной и светской литературы. И доктор Фогель решили привлечь для этой работы узников гетто – бывших сотрудников ИВО Зелига Калмановича, Ума Олькеницка, Германа Крука, Рохл Пупко и других. Собранный им коллектив д-р Фогель попытался убедить, что они выступают в роли спасителей еврейской культурной сокровищницы: дескать, в Германии, далеко от фронта, книги будут в безопасности. "Я не знаю, являемся ли мы с Калмановичем спасителями или могильщикам нашей культуры", — записал тогда Герман Крук в своем дневнике.
Так как дальнейшая судьба отбираемых книг была туманна, Крук и его товарищи решили прятать наиболее ценные в специально созданный для этого в гетто тайник. Когда 3 марта в гетто впервые праздновали Пурим, он унес из библиотеки уникальное издание "Свитка Эстер". В другой раз Крук поймал коллегу за попыткой уничтожить старинную иллюстрированную "Пасхальную агаду", изданную в XVIII веке. На вопрос, что его подвигло на такой шаг, коллега ответил:
"Там на одной из картинок солдаты фараона стреляют из луков в евреев. Я не хотел подавать немцам новую идею!"
Между тем доктор Фогель был крайне недоволен темпами продвижения работы. Он подозревал, что книжный фонд расхищается, что Крук и его люди саботируют, а ему хотелось внести в работу по отбору и уничтожению книг и рукописей "орднунг" — немецкий порядок. Поэтому он увеличил штат сортировщиков и упаковщиков книг до 40 человек, включив в него молодых поэтов Аврума Суцкевера и Шмерку Качергинского, а также – по просьбе Курка – Рахель (Рохл) Крински. Все члены коллектива должны были быть интеллектуалами, им обеспечили работу в отапливаемом помещении с электрическим освещением и дополнительный паек, включавший в себя чай, хлеб, яйцо и картофель. Одновременно за ними было установлено постоянное наблюдение и на выходе из книгохранилища поставлена охрана. Литовцы, работавшие полицаями в гетто, стали в насмешку называть их "Ди папер бриг" — "Бумажной бригадой" за то, что они шли на работу с кипами оберточной бумаги, якобы нужной для упаковки.
Бригада работала тремя группами: одна занималась сортировкой, другая – упаковкой книг и рукописей, отобранных для отправки в Германию, третья стояла на бумагорезке, уничтожавшей книги, признанные ненужными.
27 апреля 1942 года Фогель получил из Берлина директиву, в которой указывалось, что отбор должен производиться в соотношении 30:70: не более 30% книг должно сохранить, остальные – уничтожить. "Я сортировал книги всю неделю, — записывает Калманович в дневнике. — Своими руками я отправил несколько тысяч на уничтожение".
Мнения членов бригады о том, как они должны себя вести в создавшейся ситуации, разделились. Часть искренне верила, что они делают благое дело – спасают то, что можно спасти, и в Германии книги будут в безопасности. Но Суцкевер, Качергинский, Крук и Крински были убеждены, что главные еврейские сокровища — инкунабулы, изданные в первой в мире еврейской библиотеке в Венеции, раритетные издания Торы с комментариями Раши, записные книжки Виленского гаона, дневник молодого Теодора Герцля, священные свитки — не должны попасть в руки немцев. И Суцкевер с Качергинским разработали план тайного их выноса из хранилища.
Казалось, трудно было найти более несхожих людей, чем эта пара. Аврум Суцкевер был выходцем из обеспеченной семьи, некоторое время жившей в Сибири, высоким и удивительно красивым мужчиной. Низкорослого Шмерке Качергинского, сына грузчика, назвать симпатичным язык как-то не поворачивался. Суцкевер был большим поклонником польской и русской поэзии, особенно ее серебряного века, что отражалось в его стихах. Качергинский, фанатичный коммунист, считал, что поэзия должна заниматься не "красивостями", а звать пролетариат на борьбу за светлое будущее. До войны они были непримиримыми противниками и не выносили друг друга. Война сделала их близкими друзьями.
Технология выноса раритетов из книгохранилища была проста: Качергинский сделал себе что-то вроде нательного пояса из чехла для хранения Торы, в котором выносил ежедневно по три-четыре книги. Так же уносил книги и Суцкевер. А еще их прятали в тюки оберточной бумаги. "Евреи гетто смотрели на нас, как на сумасшедших: они думали, как пронести мимо немцев еду или какие-то вещи, мы проносили книги", — вспоминал позже Качергинский.
Друзья понимали, что если попадутся на краже, их убьют на месте или забьют до смерти, но продолжали. По разу они все же попались: у Качергинского были обнаружены "украденные" книги при обыске, а у Суцкевера однажды выпала из-под рубашки переписка Шолом-Алехйема и Х.-Н. Бялика, когда он проходил мимо охранников. Обоим было сделано "последнее предупреждение".
Когда Шмерке "застукали", Рохл Крински испуганно спросила:
"Может, пора прекратить? Это становится слишком опасным. Или сегодня ты снова возьмешь "материал"?".
"Конечно, возьму! Нужно сохранить эти сокровища для будущего!" — ответил Качергинский.
Ирония судьбы заключалась в том, что он, будучи убежденным атеистом, спасал в первую очередь религиозные книги, поскольку осознавал, что именно они являются духовным фундаментом нации.
Взаимоотношения Рохл Крински и Шмерке Качергинского — особая история. За год до войны Рахель вышла замуж за любимого — Йосефа Крински, уведя его от жены. В августе 1941 года у нее родилась дочь Сара, а вскоре Йосеф был убит в Понарах. Рохл сумела передать девочку польке Вике Родзевич, которую та выдавала за свою дочь и называла Иреной. Время от времени Родзевич приходила с девочкой к книгохранилищу и давала Рохл пообщаться с дочерью.
"Мама, мне очень нравится эта тетя!" — говорила Ирена Вике про мать.
В какой-то момент боль утраты отодвинулась на задний план, и Рохл обнаружила, что влюбилась в Качергинского за его мужество и чудесные стихи. А тот, тоже молодой вдовец, влюбился в Рохл. Но Крински, храня память о муже, отказалась разделить со Шмерке постель.
Им обоим суждено было выжить. Но когда Шмерке после войны сделал Рохл предложение, та, глотая слезы, ответила "нет". Позже она уехала с дочерью в США, где та снова стала Сарой, вышла замуж и стала хозяйкой большой птицефермы. Она поддерживала отношения с Викой Родзевич до самой смерти и часто приглашала ее в гости. А Шмерке Качергинскому во въезде в США было отказано из-за связей с компартией, и он перебрался в Аргентину, где стал видным деятелем местной еврейской общины, женился, завел детей и в 1954 году погиб в авиакатастрофе. До конца своих дней он посвящал Рохл прекрасные стихи, считающиеся классикой идишской поэзии.
"Я целую твои останки и омываю твое тело своими слезами", — написал Суцкевер в стихотворении на смерть друга.
Думается, читателю известна и судьба Аврума Суцкевера. Он выжил, выступал в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе (всегда стоя, в память о погибших, однажды даже демонстративно отшвырнул ногой поданный ему стул), вынашивал план покушения на сидящего на скамье подсудимых Геринга, от осуществления которого его отговорил Илья Эренбург. Затем он приехал в Израиль, написал множество, без преувеличения, великих стихов, поэм и книг, стал лауреатом всех мыслимых литературных премий и кандидатом на Нобелевскую премию и ушел из жизни в Тель-Авиве в возрасте 96 лет.
* * *
Среди тех, кто помогал спасать от нацистов бесценные еврейские книги, нельзя не упомянуть еще двоих – праведницу мира Ону Шимайте и литовского писателя Казиса Боруту.
Шимайте, как известно, спасла немало еврейских детей, а кроме того, будучи библиотекарем Вильнюсского университета, выносила множество рукописей, которые прятала в университетских помещениях и под полом своей квартиры. Впоследствии она была арестована гестапо, подверглась страшным пыткам, но не сказала на допросах ни слова. В 1945 года Она вместе с другими узниками Дахау была освобождена американцами, но не захотела возвращаться в Литву и до конца жизни прожила во Франции.
* * *
В книгохранилище ИВО евреи занимались не только книгами. Однажды туда был доставлен пулемет, который следовало переправить в гетто. В тот самый момент, когда Суцкевер разбирал пулемет, явились с проверкой немцы, и поэт засунул его за картины Шагала. На беду немцы оказались ценителями искусства и захотели осмотреть полотна. И тогда Суцкевер сильно закашлялся, забился в конвульсиях, и нацисты, испугавшись подцепить какую-то заразу, ретировались.
Шмерке продолжал выносить книги и тогда, когда инспекцией ИВО занялся Кейтель. Тот самый Кейтель, тонкий любитель музыки и неплохой пианист, который любил, гуляя по гетто, предложить еврею папироску и спросить, не хочет ли тот огоньку? Когда еврей кивал, Кейтель стрелял ему в голову.
Всего за время своей деятельности "Бумажная бригада" укрыла спасенные ею книги более чем в десяти тайниках. Во всех них книгам и рукописям были созданы условия, обеспечивающие их полную сохранность, и составлены подробные каталоги того, что хранится в каждом из тайников.
* * *
Книги, вывезенные оперативным штабом Розенберга в Германию, были обнаружены американцами в 1945 году в Оффенбахе, пригороде Франкфурта, в огромном хранилище. В сентябре 1946 года бывшая аспирантка, а теперь сотрудница ИВО в Нью-Йорке Люся Давидович была направлена в Германию для работы с бывшими узниками концлагерей, оказавшихся в американской оккупационной зоне. В феврале 1947-го она вошла в книгохранилище в Оффенбахе – и увидела тысячи книг, уложенных в деревянные ящики, тянувшиеся вереницей по двум этажам. Были там и инкунабулы, и рукописи, и свитки Торы, а также множество украшений для Торы и серебряных канделябров и подсвечников. "От сотен тысяч книг и предметов культа – немых бездомных сирот, переживших убитых владельцев, шел тяжелый запах смерти. Как и люди, эти неживые остатки когда-то цветущей цивилизации нашли приют на земле Амалека. Мороз пошел по коже при виде всего этого множества предметов", — пишет Давидович в своей книге.
Люси поставила "Джойнт" в известность о том, что обнаружила в хранилище 5000 книг из Вильнюсской библиотеки ИВО, и к концу февраля отобрала 5000 книг. Ее попросили поработать еще три месяца, чтобы выявить и другие книги, вывезенные из Литовского Иерусалима. 21 июня 1947 года 420 ящиков с книгами в трех вагонах были отправлены в ИВО.
Несколько иная судьба оказалась у той части библиотеки, которая осталась в Литве. Часть книг и документов была передана в Литовский государственный архив, часть – в Книжную палату. Передавать эти ценности в нью-йоркский филиал ИВО, являющийся законным преемником вильнюсского головного отделения, советская власть отказалась.
В 1952 году советские власти решили еще раз пересмотреть книжный фонд ИВО и уничтожить те книги, которые могли быть сочтены антисоветскими. И на их спасение бросился Антанас Ульпис, вместе с Суцкевером воевавший в 16-й партизанской дивизии. Ульпис стал выносить подлежащие уничтожению книги и прятать их в костеле XVIII века. С расписанного потолка костела лики святых взирали на труды Менахема-Мендла из Коцка и рукописи погибших в Понарах евреев. Антанас Ульпис знал, что рисковал, но все-таки сделал это.
Во время "оттепели" он нанял несколько евреев, чтобы они помогли ему рассортировать и сделать каталог находок, а затем создал при Литовском государственном архиве отдел иудаики. КГБ не стал уничтожать отдел и припоминать Ульпису прежние грехи, но велел ему уволить нескольких сотрудников и принять на работу тех, кто считался "идеологически выдержанным". Ульпис также попытался перевести с иврита и идиша и опубликовать часть рукописей, но в этом ему было отказано.
Журналист газеты "Маарив" Мордехай Хаймович сумел разыскать сына Антанаса Ульписа — Бенно, который занимается кибербезопасностью и сейчас живет в Токио.
— Как ты объясняешь мотивы своего отца? Ведь он сильно рисковал, пряча литературу, считавшуюся антисоветской? – спросил он.
— Полагаю, отец не думал о последствиях. Он вырос среди евреев в Шауляе, любил ваш народ, вашу культуру, любил старые книги и рукописи. Он просто делал то, что считал правильным. Разумеется, он был идеалистом.
— Вы ощущаете в себе его гены?
— Я, как и он, очень люблю книги и через них расширяю свой мир. От отца я унаследовал открытость к другим культурам. Я литовец, но жил в Лондоне, а сейчас вот живу в Токио.
— В современной Литве есть антисемитизм?
— Есть старая ложь о том, что большинство большевиков были евреями и именно они повинны во многих бедах литовского народа. Но ложь давно разоблачена, и общество почти очистилось от этого стереотипа. Литовская молодежь, напротив, сейчас проявляет очень большой интерес к еврейской культуре, считая ее часть общелитовской культуры. Хотя евреев в Литве осталось немного…
Стоит заметить, что в 1990 году ИВО снова обратился с просьбой передать ему еврейские книги и другие материалы. И снова получил отказ – на этот раз от властей независимой Литвы, объявивших их своим национальным достоянием. Но в 1994-м литовские власти милостиво разрешили их скопировать, и эта работа продолжалась до 1996 года. К тому времени здания, в котором до 1941 года располагался ИВО, уже не было. На его месте сначала построили баню, потом офисное здание, а сейчас там стоит девятиэтажный жилой дом, обитатели которого ничего не знают об истории этого места.
