Кудряшка Эстер, дарлинг Аня и Вольдемар
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Мириам ЗАЛМАНОВИЧ
— Эська, слышала прикол — итальянцы в город приехали! Живые! Прикинь? Целая выставка. Пойдем, заценим? — тараторила в телефонную трубку Анька.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
— Ты совсем шизанулась, дарлинг, май на дворе, месяц до экзаменов! – лениво отозвалась Эстер, привычно раскручивая на пальце очередную непокорную кудряшку.
В отличие от своих одноклассниц, по поводу и на всякий случай спящих на бигуди и спаливших не одну мамину плойку, кудрявая Эська была озабочена распрямлением своей медной проволоки, как называла парикмахер её волосы. Вот и сейчас она сидела за журналом "Бурда Моден", транслировавшем из соседней соцстраны западную жизнь. Все манекенщицы журнала были прямоволосыми и строголицыми, не то, что она, вечно гримасничающая барашка. Барашка и овечка – это тоже одноклассницы, но за восемь лет совместной учебы Эська привыкла, а за два года старшей школы научилась огрызаться: «завидуй молча!», ибо кудри и впрямь сделались заветной целью отроковиц.
— Ой, можно подумать, ты там что-то учишь?! – съехидничала Аня, идущая таки в школе на золотую медаль. Ну, на совсем золотую нет, школа микрорайонная, а пятый пункт не тот, но серебряную должны были дать даже с учетом этого факта. Девушка старалась не за страх, ибо давно уже кончилась младшая школа, когда отец лупил её даже за четверки, а тройка грозила неминуемым лишением прогулок на неделю, или пока не исправишь.
К средней её вылупили так, что она привыкла регулярно готовиться к урокам, и не просто делать домашние задания, но изучать предмет глубже соучеников, а иногда и учителя, ибо бабушкина мудрость гласила: «Чтобы Тебе получить четверку, ты должна знать больше того, что Они знают на пятерку!», а бабушке девочка верила.
Эстер же ровно наоборот, столкнувшись с подобным отношением, к учебе охладела, зачем стараться, если все равно засудят. Свои амбиции она реализовывала в спорте и верховодстве над дворовыми мальчишками.
— А что там учить? По литературе, историям и английскому я в учебниках нового не найду, а математику, физику и химию даже открывать не за чем, там у вас цифирки какие-то, значочки непонятные, а то и вовсе формулы из всей этой фигни. Ты же знаешь, что я ивритских букв так не боюсь, как цифр и формул. Серьезно! Мы в ульпане уже весь алфавит прошли, даже слова уже пишем – и бэседер, а когда формулу вижу – тупею и отрубаюсь. И потом у меня все ходы посчитаны – экзамены по физике и химии в этом году по выбору, а математику за меня пацаны напишут.
— Дался тебе твой иврит, сионистка! Я тебе сколько раз говорила, ИзраИль – не тема, тема – Штаты! Я уже в следующем году в Нью-Йорке буду на лойера учиться, а ты — «Oh, oh, oh, You are in army now!” — ехидно затянула Аня модный шлягер. — Вот прикинь, сколько баксов через пять лет буду зарабатывать я, а сколько шекелЕй ты! – она нарочно коверкала ивритские слова, которые знала не хуже Эстер, чтобы хоть так доказать той всю ошибочность её выбора.
— А вообще – забей. Ты учить не собираешься, я уже всё выучила, кончай выёживаться и пошли на выставку. Ну будь другом!
“Будь другом” в их лексиконе означало, что крутая и амбициозная Аня, вполне миловидная, но никак не красавица, просит Эстер, тоже вроде не красавицу, но заметную и запоминающуюся, составить ей компанию в качестве наживки. В пятнадцать, назло родителям, хоть и втайне от них, бунтующий подросток, обремененный статусом “приличная девочка из хорошей еврейской семьи”, лишилась девственности, как некоего рудимента хорошести, и с той поры не упускала случая доказать себе собственную крутость. Троюродный дядя папиных лет, на кухне во время семейного банкета; водитель такси по дороге из дома в центр; жених; новый жених, более новый жених, тапёр в подсобке ресторана (ну хорошо ж играл, сан оф бич!).
Эстер же напротив, приличной семьей похвастаться не могла, родители давно развелись и жили отдельно — папа в своей карьере, мама в своей драме, и сотвори она подобное – никто б и не заметил, наверное, а заметив, не удивился бы. Папа бы сказал: “мамина порода”, а мама поинтересовалась бы зарплатой и квартирой каждого осчастливленного. Девушку же вся эта морока совершенно не интересовала, она поздно развилась физически и в свои семнадцать прятала нулевой размер бюстгальтера объемными свитерами, мечтая совсем скоро оказаться там, где по ее представлению никто на это и внимание не обратит, зато оценит ее выносливость, хорошую подготовку, меткую стрельбу и знание песен Офры Хазы и Дуду Фишера.
— А чо за выставка-то? – лениво поинтересовалась она, понимая неизбежность затеянного подружкой похода.
— Да фиг их знает, технологии какие-то, тебе не пофиг? Там будет куча итальянцев. Ну кто по техническим выставкам обычно ездит?
— Ну, директора заводов, наверное?
— Компаний, деревня! И не директора, а менеджеры. Знаешь такое английское слово? Как манагер пишется – продолжала язвить Анька.
— Ну манагеры, и?
— Ты что, совсем дура? Куча мужиков, все успешные, зарабатывающие, упакованные и холостые!
— С чего ты взяла, что холостые?
— Так они ж в командировках всегда холостые! А выставка – это та же командировка, им все фирма оплачивает – авторитетно добавила она.
Прошлым летом Аня с родителями месяц побыла в Америке, теперь она таки знала жизнь.
— Ладно — заключила Эстер. — Я с тобой иду на выставку, ты там охотишься на женихов, но когда ты к ним в гостиницу жениться пойдешь – я к Марику в видеосалон порою, он в воскресенье новые фильмы притаранил.
— Добазарились! – резюмировала Анька. – В четверг в два часа у дворца спорта! Покедова!
* * *
В назначенное время подружки встретились на выставке и пошли прочесывать ряды итальянских чудес, одна в поиске породистого жеребца, другая – в поиске полиэтиленового пакета. В те времена подобные пакеты в стране победившего социализма были редкостью, их счастливые обладатели носили такую ценность месяцами, заместо сумки. “Я – импортный!” – кричал из рук владельца пакет "Мальборо" и щедро улыбался показной улыбкой искусственного ковбоя. Пакет намекал на то, что его обладатель недавно был за границей, да не абы где, а в капстране. Ну, или хотя бы знает того, кто бывал.
Эська мечтала принести такой жирный улов замотанной жизнью маме, и не поверила собственное удаче, когда к пакету как-то сами добавились носки с итальянским флагом, картонный градусник для измерения температуры в комнате, какие-то брошюрки, твердые печенья и даже конфеты с ликером. Все это буквально падало ей в руки с разных стендов, а улыбчивые итальянцы наперебой щелкали языками, синьоритили и угощали вином, шоколадом и кофе.
С каждой Эськиной обновкой Анька мрачнела, рэкетирским кивком требовала себе такую же и понимала, что её личная жизнь сложится сегодня наверняка не здесь. Являя Эстер аттракцион неслыханной щедрости, мачо совсем игнорировали Аню, и Эськины зеленые глаза интересовали их явно больше, чем перфектный английский подруги.
Пару часов спустя, хмельные вином и удачей, разморенные шоколадом с кофе, с полными пакетами добычи, девушки вышли из Дворца спорта. Густо цвела сирень, пахло летом, сданными экзаменами и свободой. Идиллию дополняли негромкие звуки незнакомого инструмента.
— Ого, слышишь? Интересно, кто лабает? Пойдем заценим дискотеку – всполошилась Аня.
— Не, лениво, слышишь скукота какая, как будто собаку мучают. “Аууу!!!” – совсем по-собачьи подвыла Эська в такт звукам.
— Дура ты, это орган!
— Это ты дура, и озабоченная к тому же! Думаешь, на органе играет кто-то с Органом, – парировала подружка.
— Вот пойдем и позырим, – заныла Анька, и добавила утверждающе-просительно. – Ну будь другом!
Через несколько минут девушки оказались в странном помещении. Деревянное здание с высокими потолками, скамьи рядами, как в церкви, но креста на здании не было, а то Эська б из принципа не пошла. Она читала в какой-то еврейской книжке, что в церкви ходить – грех. Там, правда, про свинину и обожаемую ей миногу было, но без миноги сложно, а не зайти, куда и так не звали – намного проще.
В огромном помещении было довольно темно, свет солнечного дня едва пробивался в высокие окна из-за прикрытых ветхих ставен. В дальнем углу они увидели источник звука – орган. Самый настоящий, хотя конечно, куда меньше, чем в Домском соборе, но орган. Орган не соответствовал этой деревянной халабуде так же, как полумрак не соответствовал дневному свету, в котором они только что находились. Это было настолько странно, что завораживало. Но орган вдруг смолк и заговорил человеческим голосом:
— Чем могу помочь, сёстры?
Эстер кинула на Аню испепеляющий взгляд. Значит, все-таки церковь. Размышляя о том, почему на здании не было креста, а на двери какой-нибудь приличествующей случаю таблички, Эся двинулась к двери, но была схвачена острыми Аниными ногтями за самый локоть.
— Ну что ты как дикая себя ведешь? Успеешь ты к Маркуше. Смотри, рэбэ к нам идет.
Между тем, мужчина, поднявшийся из-за инструмента, действительно направлялся к ним через темный зал.
— Что вас привело сюда? – спросил он, подойдя ближе.
— Да вот, музон услышали, хотели спросить, можно ли на органе слабать "Депеш Мод", или "Мурку" хотя бы, – нашлась Анька
— Слабать – не знаю, да и "Депеш" я на органе не пробовал, а вот "Мурку" смог бы наверное, все же музыкальную школу закончил.
— Да ладно? Гонишь! Какую? По какому классу? Я сама музыкалку в прошлом году бросила, за год до окончания. Такое дело, мы в Америку едем, там это нах никому не надо. Ну, разве только ты лабухом в русский кабак на Бруклине целишь, а кому на Манхеттен – мимо.
Эська обреченно вздохнула, подружка села на любимого конька, причем аж на три сразу: Америка-музыкалка-мужик, и она была явно лишней на этом празднике жизни, но сачкануть не позволял подружеский этикет.
— Вольдемар, – представился мужчина.
Вблизи он оказался совсем молодым, на несколько лет старше девушек.
— Эстер, — нехотя ответила одна.
— Анета, – бодро выкрикнула другая и протянула новому знакомому руку. Рука неловко повисла в воздухе, отвечать на такое приветствие мужчина явно не собирался.
— Хм, вы нас простите, Вольдемар, мы с… с Анетой уже уходим. Приятно было познакомиться, всего наилучшего!
Адресат молчал.
“Подумай-ка пигалица какая, а Эстер, — – смущенно думал он про себя. — Имя-то какое царское! И кудри и глазища. Типичная иудейка. Нет, не типичная, царица Иудейская. Хотя, какая из неё царица, мелкая еще. И грива золотая. Прям золотая рыбка. Точно — Золотая рыбка!” – обрадовался своей внезапной находке Володька.
Он еще в школе привык к тому, что выводы его часто бывали неординарными, не вписывались в кодекс будущего строителя коммунизма, а его склонность к глубокому анализу злила учителей, отвращала девочек и вызывала у парней непреодолимое желание набить выскочке морду.
Очки менялись вместо разбитых несколько раз за год, вплоть до восьмого класса, когда парень вдруг вымахал ростом, раздался в плечах и запушился подбородком. По поводу произошедших изменений молодой человек стал представляться полным именем, по реакции на которое новых знакомых сразу вычислял собеседника, бракуя стандартных.
Эстер же, выполнив долг вежливости, чувствовала себя свободной и ждала прощальной вежливости Аньки, чтоб сделать ноги из этого странного помещения, в котором живыми казались только пылинки, исполняющие неистовый танец в тонкой полоске солнечного света, стреноженного ставней.
Вольдемар же судорожно размышлял, как задержать девиц, нарушивших его покой. Ему почему-то очень хотелось пообщаться с Эстер. Не как с девушкой, упаси господи, как с душой. С интересной душой, в этом он не сомневался. Решение пришло как всегда необычное.
— Давайте так, я сейчас слабаю вам на органе ту самую "Мурку", а если получится – будем чаёвничать! Не обессудьте, угощение у меня скромное, я тут отшельником живу при храме, редко с кем трапезу делю.
— Ништяк! – сходу согласилась Анька. – У нас и конфеты есть и… -хотела было продолжить она, но осеклась, напоровшись на злобный взгляд хозяйственной Эськи, мысленно угостившей заморской диковинкой маму, обеих бабушек и Маркуху, и явно не собиравшейся делиться с кем попало.
— У меня! – уточнила она. И шёпотом добавила на ухо подружке. — Морда ты жидовская!
— На свою посмотри, — шипом же ответила Эська. — Я на этот бардак не подписывалась. Хочешь – оставайся, а я пошла. Чао-какао!
— Эстер, постойте минутку. Видите ли, моя служба не предусматривает праздного уединения с хм… девушкой, поэтому или это будет публичный позор с последующим чаепитием, или концерт отменяется и ваша подруга услышит "Мурку" разве что на Брайтоне, но сомневаюсь, что звучать там будет орган.
— Полчаса! – отрезала Эстер, прочитав в глазах Ани очередное молящее “Будь другом”.
Про себя она рассудила, что даже если это и церковь, они сюда уже зашли и за полчаса этот грех не станет бОльшим, или меньшим, зато Анька отцепится и вообще прикольно, будет потом что ребятам в ульпане рассказать – "Мурка" на органе в исполнении ребе Вольдемара. Анькина шутка про ребе ей очень понравилась и, признаться себе честно, молодой священник тоже заинтриговал. Необычная внешность собеседника, несколько старомодная и даже вычурная речь, нестандартная манера общения, орган и Мурка делали это мероприятие любопытным.
Следующие несколько часов прошли неожиданно легко и весело. "Мурка" состоялась, Анька попыталась помучить инструмент "Депешем", Моцартом и даже "Ласковым Маем", но получалось у неё не очень. То ли орган все ж отличался от привычного ей пианино, то ли он противился такому глумлению, но вскоре засвистел чайник, и они пошли на звук в маленькую комнату, скорее — закуток, отгороженный в углу этого странного сооружения.
Вольдемар рассказал, как дошел до жизни такой, что-то про короткую, но очень интересную учебу в духовной семинарии в Вильнюсе, Ветхий завет и прочее, во что Эська не вслушивалась, а Анька с трудом терпела, чтоб не вставить свои пять копеек про негритянский хор в какой-то церкви Бронкса и то, что Иисус у нас вообще шлимазлом был, плохо в ешиве учился, вот и понавыдумывал, а некоторые поверили. Как ни странно, на слово шлимазл Вольдемар отреагировал живо, явно не в первый раз слышал, и Эстер это зацепило.
— Откуда вы знаете шлимазла? – спросила она.
"Надо же, золотая рыбка слово молвила человеческим голосом", – отметил про себя Вольдемар не без ехидства, но тепло. Вслух же сказал:
– Ленинградская бабушка так говорила.
Вместо ответа Эстер лишь вопросительно повела бровью, мол, ну, рассказывай, не тяни.
— Долгая история! Каждые зимние каникулы родители отправляли меня в Ленинград, к бабушке. Окультуривали, так сказать. Архитектура, музеи – культпрограмма была мне до лампочки, я книги читать в тишине любил, но баб Розу это не останавливало. Они у меня совсем разные все. Бабушка Светлана – высокая, статная, строгая, она у нас полька, как и дед. Тот вообще из знатных был, фамилия наша в Польше с шестнадцатого века известна, в школе пока учителя выговаривали – урок кончался.
В доказательство он произнес некую абракадабру, видимо, служившую ему фамилией, что-то вроде пустьсдохнутзавистникиский. И, неожиданно для себя разоткровенничался.
— А бабушка Роза, напротив, очень щедрая всегда была, разговорчивая, разве что с едой… Странно вообще-то, она ведь в блокаду не попала, эвакуироваться успела, но к продуктам всегда как блокадница относилась — не дай бог что выкинуть, не доесть, или даже разлить. Хотя, они и в эвакуации тоже наголодались. Не так, конечно, как её сестра Рива, но несладко было.
— Рива?
— Ну да, что вас удивляет? И у бабушки священнослужителя может быть сестра Рива. Они не успели эвакуироваться, земля им пухом! Хотя, какая там земля, той зимой столько народу умерло…
— Да нет, ничего не удивляет, – бестактно прервала Эстер, явно не собиравшаяся этим солнечным днем выслушивать отрывки из дневника Тани Савичевой. – То есть, ваша бабушка – еврейка?! – вопросительно-утвердительно и с вызовом сказала она.
— Ну да, – ответил он, и почему-то тут же уточнил – Только одна бабушка из всех четырех предков. Но воспитывала меня польская бабушка. Только на каникулах… Ах да, я говорил.
И много лет спустя Эстер не могла понять, какая вожжа попала ей в тот момент под хвост. Наверное, те самые пылинки-плясуньи.
— Надеюсь, еврейкой была именно мамина мама!
— Да, бабушка по материнской линии, – уточнил Вольдемар.
— Мазаль тов, ребе, вы – еврей! – с вызовом сказала Эська и кивнула подружке.
— Акуеть рассклад! – восхитилась та, но поняв неуместность своего обсценного восторга, смутилась. – Такое дело… не, ну чо, бывает… Хазейрим, хавейрим… одна буква, а такая разница!
— Что такое хазейрим? – спросил Вольдемар, о котором подруги уже почти забыли.
— Учите родной язык, – совсем уж недобро ответила Эстер.
Её очень коробила ситуация — узнать своего в служителе чужого культа было даже страннее, чем слушать Мурку на органе и казалось еще более неправильным.
"Ишь, как Рыбку заштормило, – подумал Володька. — И эта пурга про еврейство. С чего это она?"
Вслух же вежливо поинтересовался:
– Это какой язык мне по-вашему надлежит изучать? И, желая блеснуть осведомленностью уточнил: Еврейский, или древнееврейский? Нет, ну понятно, что раз я у вас из-за одной только бабушки уже еврей, надо учить еврейский, но какой? Кстати, польский я знаю. С детства бабушка Светлана настаивала, а потом пригодилось. Идиш вот вряд ли пригодится, разве что с вашими стариками разговаривать. Мертвый язык, как эсперанто.
— Учите иврит, ну или сразу арамейский, чтоб Тору изучать проще было, – парировала Эська.
Вольдемар крепко задумался. Мысль о том, чтобы изучать святые источники в оригинале, его давно привлекала. Строго говоря, это то, чему их должны были углубленно обучать в Вильнюсе, но с перестройкой началась такая суматоха, а храмы стали множиться столь активно, что учили их галопом по европам, в основном рассчитывая, что пена вскоре схлынет, а те, кто захочет остаться в Служении, позже постигнут.
— А вот кроме шуток, – сказал Вольдемар. — Если я приду к вашему раввину, он со мной, христианином, заниматься станет?
Настолько глубоко Эська темой не владела, но сдавать позиций не хотела. Почему-то ей было очень важно объяснить этому священнослужителю его еврейство. Довольно быстро она нашлась:
— Как с христианином – вряд ли, а как с евреем – наверняка.
— Ну какой же я еврей?! – скептически парировал оппонент.
— Галахический!
— Какой-какой? – неподдельно изумился Вольдемар и попал на десятиминутную лекцию “иудаизм для начинающих”. Конспективно девушка изложила ему содержание книги рава Элияху Ки-Тов, которую впервые прочитала года полтора назад, и с той поры зачитала до дыр, что при ее прекрасной памяти означало выучить наизусть от первой до последней буквы. Несмотря на название “Ты и твой дом”, книга была совсем не инструкцией по домоводству, скорее пособием начинающим иудеям по практике иудаизма.
Ошеломленный Вольдемар молчал. По всему выходило, что несмотря на фамилию, запись в паспорте, вероисповедание и прочие объективные данные, где-то в параллельной реальности он был евреем. Пусть даже только для евреев и никто может этого никогда не узнать, но всё же где-то он был евреем! Почему-то он впервые задумался о том, что его тетка Римма, мамина сестра, жившая с бабушкой в Ленинграде, настояла, чтоб бабку похоронили именно на еврейском отсеке кладбища, а вторая бабушка с дедом на похороны сватьи не поехали и его под благовидным предлогом не пустили, стращая какими-то ритуалами, участвовать в которых ему, мол, негоже, а потом и болезнью бабушки Светланы, которая аж в больницу слегла, но аккурат после похорон бабы Розы выписалась.
На выходе из всех этих дум Эся его не встречала – он увидел их уже в дверях. Закончив свою проповедь, сестра Эстер насмешливо кинула ему: “Встретимся в Израиле!”, и буквально вытолкала ошеломленную Аньку сперва из закутка, а позже и в скрипучую двухстворчатую дверь.
* * *
Тридцать очень активных лет спустя, совсем уже взрослая Эстер неслась по Бейтару, небольшому городку Гуш-Эциона, конгломерата поселений, что рядом со святым Иерусалимом. Её рыжие кудри были сневолены условным платком, какие сионистки-поселенки небрежно наматывают на голову, не покрывая все волосы полностью. Для них это скорее символ замужности и принадлежности к определенному религиозному течению, чем головной убор.
— Слушай, я тебе потом прикол про одного реб-священника расскажу, – сказала она своему мужу, с которым вместе занесло их в Бейтар по торговым делам. — Помнишь, я тебе говорила, что никогда в церкви не заходила? Так вот, сбрехнула! Точнее, забыла просто. А сейчас доса одного из местных увидела и вспомнила. Нет, этого я не знаю, конечно, похож просто, а вот в мае девяностого мы с подругой… О, смотри, 34-й дом нам нужен был, да? Это здесь! На каком этаже тот офис? Напомни мне потом, про церковь расскажу — реальный прикол!
* * *
“Золотая рыбка, Золотая рыбка… Как же её звали-то, а? Что-то очень типичное для наших, Ривка что ли, или Мирьям”, – вдруг некстати подумал рав Пустьсдохнутзавистникиский, заходя в свою синагогу. – Чего это я её вспомнил? А, да, сегодня ж четверг, советский рыбный день. Надо после минхи в рыбный зайти, рыбы на Шаббат купить, пусть и не золотой. Как говорится:
*"האוכל דג ביום גד ניצל מדג"
