Как два пожилых eвpeя с московскими скинхедами повстречались
Аркадий КРАСИЛЬЩИКОВ
Фашизм в России был есть и будет всегда.
В корыстной тесноте самолета крупного соседа большим подарком не назовешь. Мне же как раз такой попался в недавнем перелете из Москвы в Лод. Было в этом совершенно лысом старике не меньше 150 килограммов весу, и рост он имел под два метра. В кресле своем сосед помещался плохо, а потому, начиная с момента посадки, без конца теснил меня широченными плечами.
Мало того, что теснил, еще и неловок оказался: плеснул на меня минералкой из стаканчика, поданного стюардессой.
— Извини, друг, — прохрипел старик. – Руки чего-то дрожат.
— Руки, — раздраженно подумал я. – Какие у тебя руки — ручища, грабли!
Но тут мы невольно посмотрели друг на друга, и я сразу понял, что явные неудобства полета будут компенсированы любопытным разговором.
Так оно и вышло.
— Десять лет в Москве не был, как уехал, — сказал старик.
— Ну, и как она вам? – спросил я.
— Так я на похороны, — вздохнул сосед. – Всего три дня был. Ничего такого и не увидел.
— Кто-то из близких умер? – спросил я.
— Как сказать… не знаю, — задумался старик. – Жена моего друга – Татьяна Ивановна. Мы в девяносто восьмом хотели вместе в Израиль податься, но она была против, категорически. Все говорила: «Я Россию никогда не брошу. Мне на ваши дефолты плевать». Дефолт тогда был жуткий. Все деньги пропали…. Моя-то Софа давно меня уговаривала ехать, а Татьяне повторяла: «Дура ты, Танька, дура». А что, может, и не умерла бы она, если бы с нами тогда….
Старик замолчал, и было видно, что к жене своего друга он относился с теплотой и нежностью. Потом сосед вытянул перед собой руки, задев меня плечом в очередной раз, чтобы убедиться в заметной дрожи в пальцах.
— Пили мы с Данькой, — сказал он, словно оправдываясь, – все три дня после похорон и пили.
— Зря, — сказал я. – Плохая в Москве водка.
— Это так, — согласился сосед, — а куда деваться, такой случай.
И он снова невесело замолчал, переживая, надо думать, недавние похороны и вынужденные пьянку по этому поводу.
Необходимо было «перевернуть пластинку», и я спросил у старика, где он живет в Израиле. Оказалось, мы и в Земле Обетованной почти соседи, тогда и познакомились ближе. Я сказал, как меня зовут, а старик протянул мне свою ручищу, прохрипев: «Яков».
Затем пришло время обеда. Пришлось помочь старику: распечатать судки с пищей. Никак не мог он достать из пластика нехитрый самолетный обед и вилку с ножом.
— Часто летаешь? – спросил старик.
— Приходится, — ответил я.
— И не страшно?
— Не очень, — сказал я. – Чего нам бояться в наши немолодые годы.
— Это правильно, — одобрил сосед. – Это мой Данька так всегда говорил. Мы с ним тридцать лет на одной плодоовощной базе проработали, в Тушино: я – шофером на грузовой, а он – нарядчиком. Я его ласково жидовской мордой звал, а он меня пейсатым. Это в шутку, какие пейсы? Я, считай, к сорока годам всю прическу потерял.… Данька при волосах, только седой совсем, невеликого роста и на вид хлипкий, но только на вид. Мы с ним в годы молодые боксом серьезно занимались. Только я в тяжелом весе, а он – мухач. Данька до мастера спорта дошел, на первенстве Москвы вторым был, а я выше кандидата не поднялся. Злости никогда во мне не было, а, может, таланту.
— Без злости в боксе делать нечего, — сказал я, больше, чтобы поддержать разговор на тему, интересную моему соседу.
— Точно, — вновь согласился Яков. – Данька всегда был злой. Вот помню, пришел я за нарядом и говорю: «Здоров, жидовская морда, пошли меня куда ближе». Он мне спокойно путевку выписывает. «Держи, — говорит, — «пейсатый». Народ был в конторе. За мной молодой парень и тоже: «Мне, жидовская морда, пиши куда подальше». Данька спокойно так поднялся и с левой руки без замаха в челюсть парню. Тот с копыт, водичкой отливали.
— Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, — сказал я.
— Это так, — кивнул старик. – Вообще-то на той базе всего два еврея и было, мы с Даниилом, но мужики к нам относились аккуратно, а этот был из новеньких. Вот Данька его и поучил.
Затем мы поговорили о тяготах стариков в Израиле, о проблемах жизни на пособие, о терроре. Яков сказал, что каждая ракета из Газы ему лично, как плевок в лицо. Эту фразу я запомнил. Остальное, по быту, мало чем отличалось от обычных забот пожилых репатриантов.
Тут пришло время посадки. Пристегнули мы ремни. Сосед тяжело вздохнул.
— Я Даньку хотел с собой забрать, но дети у него, внуки, не отпустили…. А вообще-то не сахар там сейчас с его характером.
— Что так? – спросил я.
— В народе злобы стало больше, — снова вздохнул Яков. – Вчера вот снова пришлось кулаками махать на старости лет….
В подробности старик не хотел вдаваться, замолчал, даже глаза закрыл. Будить человека без надобности – грех, взялся я за книжку, но тут сам Яков не выдержал. Очень ему, судя по всему, хотелось рассказать о московском приключении.
— Допили мы с Данькой бутылку и решили за новой сходить в «Перекресток», — начал сосед. — Это у них теперь так супер торговый называется. Поднимаемся в горку вдоль трассы. Тут прямо перед нами джип останавливается, а из него двое наголо бритых выходят. Один среднего роста, другой пониже. Тот, что пониже, на нас как-то нехорошо глянул, но двинулась парочка впереди мирно. Вот идут, а мы за ними топаем.
Снега не было, но холодно, градусов пять минуса. Я свою плешь под шапку спрятал, Данька даже ушанку напялил, а эти с голой башкой топают. Я про скинов ихних наслышался. С дворником-таджиком вышла беседа, так он сказал: «Когда у лысых праздник, мы на улицу не выходим — могут убить».
Вот я эти его слова вспомнил, когда мы за теми парнями топали, и тут меня черт за язык потянул, я и говорю лысым в спину:
— Чего, ребята, с голой башкой? Понты такие или по вере вашей, фашистской?
Я еще этот вопрос задал, потому, как на шее высокого татуировку заметил – свастику.
Этот, при свастике, в шаге обернулся на меня, но не мне сказал, а товарищу:
— Обнаглела жидовня, совсем с копыт.
Тогда Данька говорит:
— Нехорошо, молодые люди, мой друг вам вопрос задал, а вы сразу в бутылку.
Тут лысые остановились и к нам повернулись всем корпусом. Мы тоже стоим, ждем продолжения.
— Вы чего, деды, с бугра, жить надоело? – спрашивает высокий.
— Ребята! – говорю. – Зря вы так. Я только узнать хотел: вы просто так… или эти – скинхеды?
— Счас мы вам покажем, морды жидовские, кто мы такие, – говорит тот, что пониже.
Данька меня тогда спрашивает:
— Яшка, у тебя как со здоровьем?
Я сказал, что только локоть левой руки побаливает, но правая в полном порядке. Тут высокий ножик вытащил, пришлось мне его ударить. Они, лысые эти, оказались ребята крепкие. Тот, что пониже, не сразу заползал, с минуту держался, потом и высокий сел на асфальт, привалившись к фонарному столбу. Сидит и только бормочет: «Мама, мамочка».
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Это мы потом каяться стали, что сами во всем виноваты, что спьяну приставать стали к лысым этим, а тогда довольные пошли дальше, купили бутылек, вернулись той же дорогой, но ребяток этих уже не застали.
— Плохо дело, Данька, – сказал я. – Чего это мы с тобой на старости лет кулаками размахались.
— Так ведь с заточкой был этот, — сказал Данька. – И вообще, в честной драке как-то спокойней.
Сказал мой сосед эту фразу, когда самолет наш коснулся колесами тверди земной и пассажиры стали хлопать в ладоши пилоту за то, что полет наш завершился благополучно. Стали мы собираться, потом к выходу двинулись, попрощались как-то мельком. А чего там? Дело обычное – встретились в дороге два человека, поговорили да и разошлись. Наверняка, больше никогда и не встретятся.
Но вот совсем недавно вспомнил я рассказ Якова. Гуляли мы с внучкой в апельсиновом саду на окраине нашего поселка. Весь сад был в золоте плодов, не торопились хозяева в этом году с уборкой, а тут сирена, в первый раз она тогда завыла, приглашая граждан в укрытие.
Вспомнил, что сорок пять секунд на это дело нам отпущено, но какое может быть укрытие в саду. Остановился, смотрю в чистое небо. Страха никакого не было. Даже подъём какой-то душевный наметился: странное чувство легкости, что ли. Я только подумал, если рядом грохнет, успею внучку закрыть своим телом, и взял ее на руки. Тут и грохнуло. Судя по звуку, километрах в четырех от нас, где-то в районе промышленной зоны.
Тогда я и вспомнил о встрече в самолете: слова соседа о плевках в лицо и фразу друга Якова – старого боксера Даниила: «И вообще, в честной драке как-то спокойней».
Сорвал я апельсин, дал внучке дольку. Она мне улыбнулась благодарно, потом двинулись мы к дому, но не потому, что испугались арабских ракет из Газы, просто время нашей прогулки вышло, и пришел час дневного сна.
2009 г.
Из книги: "Рассказы о русском Израиле"
