Как три русских композитора отпор антисемиту дали
Юрий ТАБАК
В мемуарах первой скрипки Квартета имени Бородина, Ростислава Дубинского, есть примечательная история.
В 1956 г. в Молдавии проводился всесоюзный фестиваль советской музыки. В концертном зале собралась вся местная партийная элита, а в первом ряду сидели гости: московские композиторы с Шостаковичем в центре. Бородинцы были на подъеме и вдохновенно сыграли Четвертый квартет Шостаковича, композитор был очень доволен. Потом был банкет для московских гостей — замминистра культуры и композиторов, куда пригласили и квартет Бородина. За столом композитор Евгений Голубев робко спросил, не сыграют ли бородинцы как-нибудь написанный им и еще неисполнявшийся квартет. Потом композитор Николай Пейко спросил Дубинского, знаком ли он с сидевшим здесь же композитором Борисом Чайковским, тоже написавшим замечательный квартет, который хорошо бы сыграть, и познакомил их. Через некоторое время Чайковский шепнул Дубинскому, что Николай Пейко написал замечательный квартет: не могли бы они его сыграть?
Все пили за Шостаковича. В этот момент дверь в ресторан открылась, и в зал ввалился здоровенный детина в кожанке. Он подошел к столу, оглядел всех, остановил взгляд на Шостаковиче и произнес:
«Русские люди! Позволите мне посидеть с вами за одним столом?».
Официанты уже были готовы выкинуть его из зала, но никогда никому не отказывавший Шостакович торопливо ответил:
«Конечно-конечно, садитесь».
Ему подставили стул и налили вина. Гость поднял бокал, с возгласом «За русский народ!» осушил его и победоносно всех оглядел. Он снова налил себе и в тишине, начал говорить, нарочито картавя:
«Абгам! На каком фгонте ты воевал? на Ташкентском? Сколько стоили твои медали? И за сколько ты их пгодал?»
«Какая мерзость!» — Шостаковича затрясло. Он налил себе водки дрожащими руками, пролив на скатерть. За столом воцарилось молчание.
Невысокий щуплый Пейко встал из-за стола и двинулся к детине, рядом с которым казался мальчиком. Он медленно и отчетливо произнес:
— Пошел вон, говно!
Детина обалдел:
— Что?
— Говно! – твердо повторил Пейко. – Мы посадили тебя за стол как человека, а ты… Пошел вон!
Детина уже начинал срывать с себя кожанку, готовясь к драке, но пять официантов скрутили его и выбросили из зала.
Далее Дубинский пишет, что внимательно посмотрел вокруг и понял, что он единственный еврей за столом (добавив «не считая Берлинского»). Этого виолончелиста и сооснователя квартета Бородина он не любил и считал то ли неевреем, то ли полуевреем, но это другая история.
«Но вокруг меня сидели такого рода русские люди, которые, как представители русского народа и русской культуры, даже малейший антисемитский выпад воспринимали как смертельно оскорбительный», — вспоминает он.
В 1956 г. они хлопотали друг за друга. В этом году было уже много легче, чем в предыдущие – по крайней мере, для упомянутых выше композиторов. Про травлю Шостаковича все знают. Про других знают меньше. Замечательный композитор Моисей Вайнберг вспоминает:
«6 февраля 1953 года был концерт в зале им. Чайковского, где Ойстрах играл транскрипцию моей “Молдавской рапсодии” для скрипки с оркестром. Потом пришли мы домой, со мной пришел Чайковский (Борис Александрович) с супругой и Николай Иванович Пейко. Сидели за столом. В два часа ночи раздался звонок в дверь, и меня забрали, а они просидели всю ночь при обыске».
Вайнберга арестовали как зятя Соломона Михоэлса и как «прибывшего из-за границы». Те же Пейко и Чайковский, во главе с Шостаковичем, ходатайствовали об освобождении Вайнберга. Скоро Сталин умер, и 25 апреля 1953 г. Вайнберг вышел на свободу. М. С. Вайнберг посвятил Борису Чайковскому свою последнюю Камерную симфонию, а Николаю Пейко — свой вокальный цикл на стихи Шекспира.
Пейко, Чайковский, Голубев были профессорами Московской консерватории, возглавляли кафедры и воспитали множество учеников-композиторов, некоторые из которых обрели мировую славу. Они преодолевали советские музыкальные границы. Как писал в своем доносе в ЦК министр Поликарпов, «профессоры Пейко и Голубев устраивали у себя на дому прослушивание эстетских произведений» и «вели со студентами разговоры о праве на творческие искания (абстрактные)». В начале 50-х годов, по настоянию органов партийного надзора, Николай Пейко был уволен из консерватории по обвинению в приверженности «декадентским» принципам своего учителя Николая Мясковского и в пропаганде идеологически «опасного искусства»: музыки Малера, Брукнера, Равеля, Стравинского, Берга, Глазунова, Метнера. В знак протеста против увольнения Пейко заявление об отставке подал заведующий кафедрой композиции Евгений Голубев.
Но раньше было еще хуже, особенно Николаю Пейко. В 1937 г. на Бутовском полигоне был расстрелян его отец. Была подвергнута жесточайшим репрессиям почти вся родня его жены Ирины Михайловны, урожденной княжны Оболенской.
Так что хлопоты друг о друге в 1956 г. были цветочками.
Творчество всех трех композиторов оказалось в истории русской и мировой музыки несколько в тени на фоне их старшего современника Дмитрия Шостаковича. Но их произведения исполняют, записывают. Пишут о них диссертации и книги, организуют фестивали их имени. Их помнят десятки знаменитых учеников. Определение «выдающиеся композиторы» за ними давно закрепилось. В кругах их музыкальных поклонников их называют «гениальными».
Но дело не только в музыке. Они достойны воспоминаний как очень хорошие люди. Увы, наша память часто коротка. И на фото 2020 г. с Новодевичьего кладбища могилы Николая Пейко и его жены Ирины, урожденной княжны Оболенской, заросли бурьяном.
К этой статье интересный комментарий оставил наш постоянный автор — композитор, искусствовед, художник, заслуженный деятель искусств Украины Зорий Файн:
"Николай Иванович Пейко и Борис Александрович Чайковский — два совершенно противоположных по характеру человека.
Помню, они оба сидели у меня на вступительном экзамене по композиции в Гнесинской академии, на коллоквиуме. Чайковский, в целом, молчал, а вот Пейко — гроза всех студентов — задавал самые каверзные вопросы, например, сколько опер Верди написал в молодом возрасте, могу ли я сыграть увертюру к одной из них. Девятнадцатилетний, я сидел за роялем, окружённый шестью-семью профессорами, и с меня сходил десятый пот. Но я поступил, несмотря на огромный конкурс.
А ещё в своей автобиографической книге "Кофе-брейк с его Величеством", вспоминаю эпизод, как я сочинил вместо приятеля-однокурсника, не буду называть его имя, струнный квартет на экзамен на каком-то курсе. Не помню, почему: то ли он сам не успевал, то ли творческий кризис. Сочинил в свойственной мне додекафонной манере. И помню, как Николай Иванович тряс у всех над головами листами партитуры с нависшим вопросом: что это вообще такое?!
Я помню, как наш завкафедрой, Кирилл Евгеньевич Волков (уверен, он это сейчас прочитает и вспомнит), и мой профессор, Геннадий Владимирович Чернов, тихо улыбались в сторонке, понимая, что, судя по стилю, это я приложил руку к квартету…
