Школьные мемуары бывшего рижанина и сегодняшнего иерусалимца
Ефим ГАММЕР, Иерусалим
Утесов пел: «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь».
Я слушал и думал: «Как это правильно!»
Когда человек идет в школу, он не знает, что его там ждет. Одного ждет пятерка. Другого – кол с плюсом за поведение. А третьего? Третьего ждет любовь. Но парадокс в том, что школа мальчишеская! Ни одной девчонки на горизонте, даже если смотреть в полевой бинокль.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Какая же, спрашивается, любовь?
Большая!
И, по всей вероятности, на всю жизнь.
– Ну! – скажет какой-нибудь взрослый человек, сходивший ради женитьбы разок, а то и два в ЗАГС. – Загнул малец! Сколь бы прочной не казалась любовь сначала, все равно со временем покрывается ржавчиной.
Скажет и не подумает, что не прав.
Есть на свете любовь, что не ржавеет. Причем, не одна. Я насчитал три подобные любви. К маме и папе. К жизни. И к первой учительнице. Но что интересно, маму и жизнь я полюбил, можно сказать в несознательном возрасте, сразу же с появлением на свет. А учительницу? Да-да, угадали, в первом классе, на первом уроке, сидя на первой парте бок о бок со своим двоюродным братом Ленькой.
Утесов бы спел по этому поводу: «Любовь нагрянула с первого взгляда, когда училка была совсем рядом». Правда, никто ему таких слов не придумал, кроме меня. А у меня не было еще знакомого композитора, кроме папы, кого имело бы смысл познакомить с этими поэтическими перлами.
Я познакомил с ними Леньку. Тихонько. На ухо.
Он скорчил гримасу. И сказал, тоже на ухо:
– Не рядом, а напротив! Не видишь?
Евдокия Евгеньевна сказала:
– Мальчики, не шушукаться! Если хотите что-то сказать, поднимите руку, и я вас вызову к доске.
Я немножко испугался слова «вызову». Обычно вызывали не меня, а маму, чтобы пожаловаться на ее непослушного киндера. И притих. Не поднял руку, не стал «вызываться» к доске и признаваться в любви с первого взгляда. И правильно сделал! Ибо на переменке, под несусветный галдеж, выяснилось, что любовь случилась не только со мной, но почти со всеми первоклашками, кроме Леньки, конечно.
Почему – «конечно»? Потому что он был на год моложе и поступил со мной в первый класс за компанию, лишь бы не быть баклуши, как говорила бабушка Ида. Что такое «баклуши» он не имел понятия, но разбить что-то невзначай боялся, затем и рвался в школу – от греха подальше.
Ленька не догадывался, что и в школе можно что-то разбить.
Что? Сердце!
Чем? Любовью!
Не даром наша общая тетя Софа говорила, что она разбила сердце дяде Мише, и он скоро на ней женится.
Ленькино сердце оказалось прочным, так как было на год моложе. А вот мое…
С первого взгляда… на первом уроке…
Что оставалось? Быть последовательным и не забывать о серьезных намерениях, если даже потерял голову от любви.
Поэтому на первой же переменке я выдал одноклассникам тайну своего сердца и провозгласил на весь коридор: «когда вырасту, обязательно женюсь на нашей учительнице!»
Ко мне подошел Жорка Потапов и сказал:
– Не ты, а я.
Затем подошел Сашка Дергачев и тоже сказал:
– Не ты, а я.
Потом вспыхнула свара: кулаки – туда, зубы – сюда. Зубы были молочные – их не жалко, вырастут новые.
В разгар бучи – боевой кипучей – со второго этажа спустился к нам Гриша Гросман, читающий, когда не дрался, книги из серии «Жизнь замечательных людей». Он раскидал кучу-малу, вытащил помятого младшего брата Леньку, который пострадал за чужую любовь. И спросил:
– Что не поделили?
– Учительницу первую мою, – сказал я, вынимая кулак из глубокого рта Жоры Потапова.
– Разве вы каннибалы?
– Кто-кто?
– Это те, кто кушает людей. Дикари, если по-русски, – пояснил начитанный Гриша. – Они съели капитана Кука.
– Кого-кого?
– Кука! Это еще тот капитан! Мировой! Ходил в кругосветное плавание, пока на Гавайях его не сожрали со всеми потрохами местные каннибалы.
– Кто-о?
– Я уже объяснял, дикари! Они проголодались, а кушать было нечего. Тут и подвалил к ним на корабле по имени «Резолюшн» капитан Кук. «Здравствуйте! – сказал, – добрые люди!»
– А они?
– Облизнулись.
– И ответили: «Ам-ам, вкусно нам»?
– Фима, пятерка за сообразительность. А теперь, если серьезно: что все же не поделили?
– Училку. Я думал, что влюбился первый. Вот и сказал: когда вырасту, обязательно на ней женюсь.
– А выясняется?
– Все влюбились, все хотят жениться.
– Это и мы проходили, – покровительственно произнес Гриша, будто уже вырос и женился на своей первой учительнице. – Вот что я вам скажу, идите на второй урок и забудьте о своих глупых мыслях. Помните мысли умные: жениться никогда не поздно. А влюбиться тем паче. Знаменитый художник Микеланджело влюбился в восемьдесят восемь лет, и ничего не потерял.
– А женился?
– Не успел. Сначала умер. Это посмертно его женили.
– На первой любви?
– На мировой славе! Идите учиться, это тоже никогда не поздно, как сказал поэт Державин. Этот тот старик, кто «в гроб сходя, благословил» Пушкина. Идите-идите, а то на всю жизнь останетесь дураками.
Тут прозвенел звонок, и мы двинулись в класс, опуская глаза, чтобы не влюбиться повторно – и опять с первого взгляда – в нашу прекрасную учительницу.
В СТИЛЕ ЕГИПЕТСКИХ ПИРАМИД
Миша – жених моей тети Софы – был футболист. Вратарь. Не вратарь республики, как в кино, но все же… Он играл не в «Даугаве» и не в «Динамо», а в команде нашего родного завода №85 ГВФ.
За кого, скажите на милость, ему играть, если он был учеником моего папы Арона и работал в его бригаде жестянщиков? Так что, не подавая документы в ЗАГС, он уже считался нашим родственником. А после того, как подал документы, мог претендовать на родственника в квадрате.
Однако этого ему было мало.
Он хотел еще считаться чемпионом города Риги. Думал, это будет лучший подарок невесте на свадьбе.
Он думал правильно, но не в ту сторону. Я бы сказал проще: думал скорее в мою сторону, чем в Софину. Ей, честно признаться, были до лампочки спортивные достижения даже самого сильного человека на планете Григория Новака. Она играла себе на аккордеоне «Хоннер» у открытого во всю ширь окна, и потенциальные Мишины конкуренты на обручальное кольцо штабелями ложились на тротуар, укачиваемые «Амурскими волнами».
Я тоже хотел считаться чемпионом города Риги, но не ради невесты – ее у меня не предвиделось и в кошмарном сне. А чтобы из-за маленького роста ко мне не приставали мальчишки: приходилось каждый день драться, и это снижало в школе оценку за поведение и нервировало маму.
Папу это оставляло совершенно спокойным.
– Сколько «пэчей» ты накидал сегодня? – спрашивал он, когда примечал синяк.
И я догадывался, что «пэчи» в переводе с одесского на нормальный язык – это «тумаки». А, догадываясь, пожимал плечами.
– Я их не считаю, не камушки об стенку.
Папа не читал мне нотации о хорошем поведении. Он вел со мной разговоры совсем не по-книжному.
– В жизни, – объяснял он, – нет такого: «бьют – беги, дают – бери». В жизни все по-настоящему: «бьют – бей и не сдавайся, дают – откажись брать, не бывает бесплатных бутербродов».
Когда я был совсем маленький, меня из-за отсутствия подходящей одежды облачали в платьице старшей сестры Сильвы, из которого она выросла, и выводили в песочницу – поиграть в куличики.
Волосы у меня в ту пору отросли до плеч и вились, как у трех мушкетеров в знаменитой американской картине 1939 года. Фильм демонстрировали в начале пятидесятых годов в Риге под видом трофейного – отнятого у немцев. (Режиссер Алан Дуон, композитор Самуил Покрасс, младший из широко известных в Союзе братьев Покрасс, авторов «Марша Буденного», «Трех танкистов», «Москвы майской».)
Длинные, притом вьющиеся на концах волосы, отнюдь не «делали» из меня неустрашимого фехтовальщика, наоборот, «превращали» в доступную для шаловливых кулаков девочку.
Принято говорить: «не верь глазам своим». В правоте этой поговорки драчливые пацаны убеждались через пару минут после того, как набрасывались на малышку с бантиком.
– Дядя! – бежали они к папиной скамейке, отмахиваясь от моих кулаков, как от жалящих шмелей. – Уймите свою бандитскую дочку! Она дерется… больно – ой! Как будто мальчик!
– Она и есть мальчик, – посмеивался папа, поправляя очки.
– Чем докажете?
– Вы будете строить глазки, или посмотрите на фонтанчик?
И задирал мне подол платьица.
– Ничего себе!
– В Брюссель, чтобы посмотреть…
– Куда? Куда?
– В столицу Бельгии ездят за большие деньги, чтобы посмотреть на «Писающего мальчика». А вам – пожалуйста ¬– бесплатное удовольствие, как на детском утреннике.
– Можно подумать, мы такого не видели!
– Видели – не видели, но больше не задирайтесь!
– Мы не будем. Пусть только она… он… не обижается. Мы ведь думали – девочка.
– А девочек бить позволительно?
Огольцы никогда не давали ответ на столь элементарный вопрос, они просто-напросто разбегались. Наверное, на поиск тех девочек, которые не мальчики, чтобы не получить сдачи.
Моя ситуация – обычная. Я сам себе голова, а то и кулак, когда надо дать по мозгам. А Миша – жених моей тети Софы – играет в команде, и как бы высоко не прыгал под штангой, чтобы вытащить мяч из «девятки», один – без остальных десяти футболистов – чемпионом стать не имеет возможности.
Как же ему быть, если он обязался положить золотую медаль к ногам моей тети – своей «бесценной возлюбленной», если послушать его?
Софа, признаться, предпочитала, как Золушка, шикарные туфельки.
Сказала бы об этом Мише сразу, и хлопот меньше. Дело в том, что он был классный сапожник, вот и соорудил бы ей туфельки хоть из замши, хоть из парчи, хоть из листового золота, будь оно в продаже, а у него лишний рубль в кармане. Но ни того, ни другого не было, и он работал жестянщиком, чтобы заработать на свадьбу побольше грошей.
За футбол ему деньги не платили, как и мне за бокс. Он считался любитель, и я любитель. А на двух любителей – один чемпионат Риги среди заводских команд.
Почему же на двух, если я не футболист, а боксер?
Из-за моего кота Мяуки.
В книге «День египетского мальчика» или в иной, похожей по описаниям древних ритуалов, я обнаружил прародителя моего Мяуки под именем «Священное Животное».
Вот так раз! Кошка в краю вечных пирамид была ценнее любых драгоценностей, ее мумифицировали наравне с фараонами, укладывали спать вечным сном в каменную гробницу и посвящали стихи.
Каково?
Конечно, бойкому коту Мяуке я не рассказывал подробности из впечатляющей жизни его плодовитых предков и не намеривался построить пирамиду ни при его жизни, ни после. Но приспособить кота к делу – во все времена полезному для людей – понятно, мог.
Какое же это дело?
Доложу, не стесняясь: мистическое!
По древнеегипетским поверьям кошки способны предсказывать будущее.
Не верите?
А почему, собственно?
Когда черная кошка перебежит вам дорогу, небось, замедляете шаг и не торопитесь первыми перейти на другую сторону улицы, ждете, чтобы это сделал кто-либо другой?
Почему так поступаете? Полагаю, потому, что опасаетесь грядущей беды. Выходит, по-глупому, под воздействием предрассудков, готовы признать, что кошки предвидят события завтрашних дней, а подчас и влияют на их исход.
В этом я убедился не религиозным путем, абы верить, а на научной основе. И пришел к выводу: иначе этих братьев наших меньших не оберегали бы, как собственных детей. Подтверждением тому служат заметки греческого историка Геродота, о существовании которого легко узнать, если сходить в первой половине пятидесятых годов минувшего века на урок «История древнего мира» в четвертый класс 17 средней школы города Риги.
Геродот познавательно сообщал в своих трудах, что египтяне бросались в пылающие дома, желая убедиться, что внутри нет ни одной кошки – не важно, дикой или домашней. Еще он писал, что после смерти кошки семья пребывала в трауре и сбривала себе брови в знак скорби.
Теперь верите?
Тогда поехали дальше. А дальше – это ближе к двум мисочкам с кошачьим кормом. В одной – молоко, во второй – рыбка или котлетка, или кусочек жареной на сливочном масле колбаски.
А на дне мисочки…
Не угадаете! Но, так и быть, поделюсь домашними тайнами.
На дне мисочки, положим, с молоком, химическим карандашом выведено: «Завод РЭЗ», на дне второй, с рыбкой: «Завод №85 ГВФ».
И что? За день до матча я пододвигаю эти мисочки к Мяуке и смотрю, откуда он изволит откушать? А он стрельнет по мне вопросительным взглядом, пыхнет бертолетовыми искорками из глаз, покрутит мордочкой, чтобы я поволновался в отношении его выбора, и неспешно направится…
– Ой, не ходи налево!
Нет, идет направо и виляет хвостом в предвкушения знакомства со свеженькой рыбкой, выловленной мной ранним утром из городского канала подле базара.
Тут же я бегу к Мише, вратарю родного завода, и докладываю ему о предстоящей победе.
Он, разумеется, не держит эту приятную весть под спудом, а разносит по всей футбольной ватаге, и команда его, точь-в-точь по предсказанию Мяуки, одерживает предписанную свыше победу.
Мой кот никогда не ошибался.
Футболисты папиного завода не ведали поражений.
Миша готовился к свадьбе.
Я «болел» за моего четвероногого оракула, чтобы у него не вышло конфуза с прогнозами.
Но – никакого конфуза, все тютелька в тютельку, как в аптеке!
2:0 в нашу с котом пользу.
3:1 в нашу пользу.
4:2 в нашу пользу.
– Мяу-мяу! – радовался мой кот, гортанно выводя чарующие для его подружек звуки, когда я показывал ему на пальцах, с каким счетом «мы» разгромили соперников.
Со временем повелось так, что каждый раз, перед игрой, Миша обращался ко мне с просьбой, «провентилировать» – это на языке жестянщиков «распознать» – ситуацию:
– Завтра ответственный матч. Играем против птицефабрики. А Кеша – наш правый край – подхватил ангину.
– Объелся мороженым?
– Я не спрашивал. Меня интересует не его горло, а результат матча.
– Никаких проблем. Правда…
– Чего?
– Мяука уже объелся рыбой. Как бы его не потянуло на молоко…
– А ты купи ему что-нибудь повкуснее. Хоть красную икру. Вот деньги, – и насовал в руки измятые рублевки.
Икру, понятно и базарной, не то, что домашней кошке, я не купил – слишком жирно будет – не масленица. Я бы и сам наладился в предсказатели, если на халяву кормиться икрой за умопомрачительную цену.
Коту я приобрел сметану в стограммовой стеклянной баночке. Любопытно было провести научный эксперимент и определить предпочтения Мяуки: сметана или молоко?
Не буду закручивать интригу до предела, мой хвостатый друг предпочел сметану. Честно сказать, и я предпочел бы ее, когда убедился, что молоко от неоднократного переливания из бутылки в миску и назад, скисло.
Про скисшее молоко я Мише ничего не сказал. А про сметану доложил с полной охотой.
– Победа обеспечена!
– Значит?
– Золотая медаль!
– А не врешь?
– Стопроцентная гарантия! Мяука сметану слопал – всю без остатка и облизал напоследок мисочку.
– Кто бы мог подумать? Ну и даем! Золотая медаль! – Миша похлопал себя по груди, будто там уже висело на веревочке самое впечатляющее в послевоенные годы украшение мужского организма, которое он готов положить к ногам возлюбленной.
И что вы думаете?
Команда, воодушевленная предвиденьем кота Мяуки, бросилась после свистка арбитра в такую ошело-МЯУ-щую атаку, что на первых минутах забила гол, затем второй, а к концу тайма третий.
Во второй половине решающего поединка за титул чемпиона Риги наступательный порыв не угас.
Противник, предчувствуя поражение, повел грубую игру.
Судья показал «горчичник» – желтую карточку защитнику, отразившему удар мяча рукой в пределах штрафной площадки.
Пенальти!
Четвертый гол с одиннадцатиметровой отметки заводчане-авиаторы доверили забить своему голкиперу Мише, полагая, что лучшего подарка для него перед свадьбой не придумать.
И не ошиблись!
Победа была настолько грандиозной, что счастливые обладатели золотых медалей тут же, не сговариваясь, прикупили у заезжего цыгана по кошечке, египетских, как он божился, кровей. И всех их, полную футбольную команду из 11 мелких чертовок, вручили мне, чтобы я отдал их в жены моему мур-мурлыке – предсказателю, живущему посреди двадцатого века в стиле древних египетских пирамид.
Он, конечно, хвост трубой, глазками зырк туда, зырк сюда: какая девица симпатичнее?
Но я подумал: все-таки этот усатый красавец – кот, а не арабский шейх, обойдется без гарема.
И выпустил его невест во двор – проветриться.
Думаете, мой Мяука растерялся?
Ничуть не бывало…
У кота Кис-Кис Мяуки
Родились в подъезде внуки.
И, растроганный до слез,
Он подарки им принес.
– Здесь, в коробке, скрыта рыбка,
А в другой – ее улыбка.
– Здесь — охотничья уловка:
Сыр в придачу к мышеловке.
– Здесь сметана, здесь котлета.
Налетай, кто любит деда!
Все дворовые котята
Появленью деда рады.
– Налетай! Налетай!
И подарки разбирай!
– Наш Мяука — славный дед!
Лучше деда в мире нет!
