Исполнилось 15 лет со дня нанесения удара по сирийскому ядерному реактору в Дир а-Зуре – самой значимой на сегодня операции ВВС ЦАХАЛа в XXI веке
Широко эта дата не отмечалась по той простой причине, что многие детали операции все еще засекречены, разумеется, в глубокой тайне держатся имена ее героев. Поэтому двадцать человек, причастных к тому событию собрались 8 сентября в доме одного из своих товарищей. Военная цензура разрешила назвать имена только четырех участников встречи, теперь уже с приставкой "экс": командующий ВВС Элиэзер Шкеди, начальник оперативного одела штаба ВВС, а затем преемник Шкеди Амикам Норкин, премьер Эхуд Ольмерт и Ализа Ольмерт, получившая специальное разрешение сопровождать супруга. Спустя пару недель журналист "Маарива" Бен Каспит взял у Элиэзера Шкеди и Эхуда Ольмерта интервью, проливающие свет на некоторые подробности той операции.
Первым собеседником Бена Каспита стал Элиэзер Шкеди – 15-й командующий ВВС Израиля, боевой летчик, налетавший немало часов в Первую ливанскую войну, а затем командовавший нашей авиацией во Вторую.
Рассказывая о себе, Шкеди никогда не забывает упомянуть, что его отец, Мойше, родился в Венгрии. Вместе с остальными земляками и соплеменниками он был отправлен в Освенцим, но сумел выпрыгнуть из "эшелона смерти" на полном ходу. После войны Мойше вернулся в родную деревню, но не нашел там ни родителей, ни четырех сестер, вообще никого из многочисленной родни. "Почему я выжил и оказался в Израиле, а они все погибли?!" — то и дело спрашивал себя вслух Моше Шкеди. "Потому что у тебя хватило смелости выпрыгнуть из поезда, а у других нет!" — отвечал Элиэзер, будучи подростком. "Да нет, тут что-то другое…" — морщился отец и продолжал искать ответ…
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
Уволившись в запас, Шкеди занялся бизнесом, стал гендиректором компании "Эль-Аль", а сейчас посвящает свое время чтению лекций и общественной деятельности. Недавно выпустил книгу разных историй, случившихся с ним за годы службы. Но о бомбардировке сирийского реактора там ни слова, для этого надо получить специальное разрешение цензуры, но Шкеди знает, что шансов никаких.
— Когда и каким образом был обнаружен реактор?
— В конце 2006 года я, будучи уже командующим ВВС, распорядился добавить к обычной съемке, которую вели наши спутники, еще и так называемое геофизическое сканирование. Оно позволяет среди многого прочего засекать изменение радиоактивного фона. Очень скоро данные сканирования вынудили нас подозревать, что сирийцы в глубочайшей тайне строят на своей территории, в Дир а-Зуре, мощный ядерный реактор. Но на тот момент это были подозрения, не более. Лишь в марте 2007 года по совокупности накопленных данных мы могли однозначно сказать, что речь на самом деле идет о реакторе, позволявшем Сирии, а значит, и Ирану в короткий срок создать атомную бомбу. Это означало, что у Израиля появилась новая очень серьезная проблема. И чем раньше мы ее решим, тем лучше: с каждым месяцем угроза будет только нарастать.
— Что было дальше?
— Для меня стало очень тяжелым ударом узнать, что Эхуд Ольмерт передал подготовленный мной доклад американцам. Поверьте, я очень высоко ценю деятельность Ольмерта на посту премьера. Но в тот момент я был абсолютно убежден, что нам не стоило задействовать американцев. Это проблема, которую кроме нас самих, не сможет решить никто. Но Ольмерт считал, что лучше, если реактор уничтожат США. По его мнению, в этом случае эффект будет куда большим, чем если это сделаем мы. Американское вмешательство потрясет все страны региона и напомнит, что им стоит "хорошо себя вести". Возможно, в каком-то смысле он был прав. Но я все же параллельно начал разрабатывать собственный план удара по реактору – на случай, если начальник генштаба и премьер спросят меня, можем ли мы разбомбить реактор своими силами. И я тут же отвечу: "Да!"
— А что сказали американцы?
— Ольмерт напрямую обратился к президенту Бушу, но американцы стали тянуть с ответом. Только в июле они передали, что наносить удар по Дир а-Зуру не будут и нам не советуют. При этом у них не было никаких разногласий с нами по поводу того, что сирийцы строят ядерный реактор, причем огромными темпами. Но они решили уладить возникшую проблему дипломатическим путем, и госсекретарь Кондолиза Райс уже начала готовиться к визиту в Сирию. Мы спешно направили в Вашингтон ответ с просьбой от визита воздержаться и вообще сохранить в тайне факт, что нам известно о строительстве реактора. "Если вы решили не атаковать, значит, атаковать будем мы!" — прямо заявил Иерусалим.
— Говорят, было несколько альтернативных планов уничтожения реактора. Один предусматривал сухопутный рейд диверсионной группы вглубь сирийской территории, другой – участие десятков самолетов с целью одновременно нейтрализовать сирийские ВВС и ракеты и таким образом предотвратить удар по Израилю. Были и другие. Почему вы остановились на самом "тихом" плане — с использованием всего восьмерки самолетов?
— Всегда готовится несколько планов, а потом выбирается лучший. Я видел свою цель в том, чтобы уничтожить реактор и предотвратить появление у Сирии ядерного оружия, но так, чтобы это не переросло в широкомасштабное военное противостояние с северным соседом. Тогда же я решил, что атаковать мы будем двумя типами самолетов, используя три вида вооружений.
— Зачем?
— Два типа самолетов – чтобы перестраховаться и обеспечить выполнение боевой задачи в случае любого сбоя, а три вида боезапаса – чтобы гарантировать полное уничтожение реактора. Было решено задействовать две эскадрильи F-16 и одну F-15. Но в итоге, как известно, все восемь самолетов долетели до цели и все нанесенные ими удары оказались эффективными. Разумеется, мы многократно тщательно отрабатывали операцию на симуляторах, воссоздающих абсолютную реальность полета. Я лично сам не раз "летел" на симуляторе над Сирией, по ходу корректируя какие-то детали плана.
— А что было, если бы сирийцы развязали новую войну? Согласись, в этом случае они выставили бы нас зачинщиками и в каком-то смысле были бы правы…
— Я сформулировал для себя задачу операции следующим образом: реактор следует уничтожить до основания, не оставив при этом никаких следов. Сирийцы не только не должны узнать, кто нанес удар, но даже понять, что именно произошло. Чтобы просчитать все возможные варианты реакции Дамаска, я создал две группы, в задачу которых входило влезть в голову противника, думать за него, и во главе каждой поставил очень мощных аналитиков. Одного из них перевел оперативный отдел из другого подразделения, другого вызвал на сборы. Этот второй обладал особо острым умом и не делал никому никаких скидок. Им предстояло найти ответ на вопрос: "Что и как мы должны сделать, чтобы сирийцы решили воздержаться от ответа?" Обе группы предложили целый ряд интересных решений, у каждого были свои достоинства и недостатки. Следует помнить, что нас поджимало время: ни в коем случае нельзя было допустить ввода ректора в строй, поскольку бомбить действующий — совсем не то, что бомбить строящийся. И тут в моем кабинете появился молодой парень по имени Шай, который сыграл огромную роль в подготовке окончательного плана операции путем "тихого удара".
— Ты начинаешь говорить загадками. Что же такого сделал этот Шай?
— Он был тогда в звании то ли майора, то ли капитана. В любом случае получить аудиенцию у меня в обход прямого командира ему было непросто. Но он вошел, сказал, что не очень надеялся на нашу встречу, но теперь уверен, что я его выслушаю и приму его предложение. И представил свою идею, как сделать так, чтобы Асад даже не понял, что именно произошло с его реактором. Это было гениально, и все встало на свои места.
— Прости, ты уже несколько раз повторил эту фразу, но я все равно не понимаю, как можно посреди ночи разбомбить ядерный реактор так, чтобы те, кто его строит, не поняли, что произошло? Ты можешь объяснить подробнее, чтобы было понятно широкому читателю?
— В том-то и дело, что подробнее не могу. Скажу лишь, что и сегодня, спустя 15 лет, сирийцы не понимают, что именно произошло. Хотя, возможно, уже начинают догадываться.
— Министром обороны тогда был Эхуд Барак, в прошлом не раз совершавший подобные операции с помощью подразделений спецназа. Почти уверен, что он настаивал именно на такой опции…
— Верно! Но я был к этому готов и уверен, что смогу его переубедить, так как Барак в принципе умел оценивать варианты и выбирать оптимальный.
— Убедил?
— Почти. Окончательно все решилось на совещании, которое проходило в резиденции премьера на Бальфур. В совещании участвовали глава правительства, министр обороны, начальник генштаба, руководители ШАБАКа, "Мосада", АМАНа и я. Когда были представлены все планы, в воздухе повисла тишина. Было ясно, что собравшиеся колеблются. Тогда я сказал Эхуду Ольмерту, что хотел бы переговорить с ним тет-а-тет. Мы отошли в сторону, и я сказал: "Господин премьер, я очень рекомендую вам выбрать мой план. Поверьте, мы уничтожим реактор, и при этом вторая сторона не поймет, что произошло. Во всяком случае, ей потребуется немало времени, чтобы понять, и к этому моменту все уляжется. Положитесь на мой профессионализм и профессионализм наших пилотов. В операции будут участвовать самые лучшие из тех, кем сегодня располагает народ Израиля".
И Ольмерт принял мой совет.
* * *
С точки зрения второго собеседника Бена Каспита все было так и все же чуть иначе.
— Когда вы осознали всю сложность и весь масштаб стоявшей перед Израилем задачи?
— Сложностей было очень много, но главная заключалась в том, как сделать так, чтобы после бомбардировки реактора ситуация не переросла в полномасштабную войну, — говорит Эхуд Ольмерт. — Особенно, если учесть, что Башар Асад находился в состоянии крайнего напряжения, что называется, постоянно держал руку на кнопке. Война в те дни могла начаться в любую минуту.
— Почему?
— Дело в том, что еще в начале 2007 года сирийцы получили информацию, согласно которой осенью США намерены нанести удар по Ирану, а Израиль по Сирии. Информация к ним поступила из третьей страны, кстати, поддерживающей дружеские отношения с Израилем. К июню напряжение внутри Сирии достигло точки кипения. Они привели свои ракетные войска в боевую готовность. Было опасение, что удар по реактору они воспримут как ту самую обещанную атаку Израиля, поскольку не знали, что нам известно о строящемся реакторе. И тогда на Израиль обрушился бы настоящий ракетный ливень.
— Да, звучит страшновато…
— Учитывая всю серьезность угрозы, министерство обороны предложило раздать жителям северных населенных пунктов противогазы. Но я запретил, поскольку сирийцы об этом немедленно прознали бы и истолковали как подготовку к войне. Когда меня спросили, не опасаюсь ли я сирийского удара по мирному населению, в том числе с применением химического оружия, я ответил, что как премьер беру эту огромную ответственность на себя. Нельзя было сделать ни единого неосторожного шага. Надо было обеспечить видимость абсолютного спокойствия, чтобы сирийцы поняли: мы не собираемся с ними воевать, а поднимать шум по поводу их ядерной программы не в их интересах, и воздержались бы от ответа. Само собой, нельзя было допустить никакой утечки информации о готовящейся операции. Обеспечением секретности занимался начальник генштаба Габи Ашкенази. О подготовке знал очень ограниченный круг лиц, и каждая новая фигура, допускавшаяся к этой информации, тщательно проверялась. Одновременно надо было подготовиться к тому варианту, что Сирия все же начнет массированные обстрелы Израиля, и тогда мы должны будем быстро и предельно жестко ответить. А заодно иметь готовый план информационной войны, чтобы объяснить миру мотивы наших действий.
Помимо прочего, мы были очень ограничены во времени. Нельзя было допустить, чтобы война – если она начнется – произошла зимой, так как в этом случае погодные условия значительно уменьшили бы наше преимущество в воздухе. Словом, нельзя ждать до октября-ноября. Но подготовка к операции требовала времени. Ашкенази представил мне пространный список боеприпасов и вооружений, которые необходимы ЦАХАЛу на случай любого развития событий, включая боезапас, которым должен был быть нанесен удар. Я направил гендиректора своей канцелярии Йорама Турбовича в США, и тот быстро убедил вице-советника по национальной безопасности Стивена Хэдли дать нам все, что нужно. Но тут возникла другая проблема: как это доставить в Израиль? Можно было на самолетах "Галакси", но их могли засечь, и это моментально навело бы на подозрение. В конце концов, решили доставлять на кораблях, но израильские порты были просто не в состоянии принять такой груз. Поэтому американцы разгрузились на Крите, а оттуда стали поэтапно перевозить боезапасы на свои армейские склады в Израиле. Пришлось в начале августа на два дня остановить работу Ашдодского порта.
— Представляю, во сколько это обошлось…
— Ты удивишься, но нам – почти даром. Формально боезапасы были взяты с одного склада американской армии и доставлены на другой. Мы были здесь как бы ни при чем.
— Есть своего рода городская легенда – о том, что некий американский журналист все же узнал о готовящемся Израилем ударе по сирийскому реактору, и это ускорило дату операции из опасения утечки информации.
— Это не совсем так. Американцы нам передали, что некая страна, анализируя спутниковые снимки, тоже обнаружила сирийский реактор, заинтересовалась им и может выдать эту информацию на весь мир, что было совсем не в наших интересах. Я позвонил главе этого государства и сказал, что направляю к нему специального посланника и очень прошу его выслушать. Посланник сообщил о готовящемся нами ударе, попросил сохранить это в тайне и ничего не оглашать до тех пор, как мы начнем действовать. Речь, замечу, идет не о первостепенной стране, поэтому премьер был чуть ли не до слез растроган тем, что его посвятили в столь важную тайну, пообещал свято ее хранить и сдержал слово.
— Когда именно состоялось то судьбоносное совещание в резиденции премьера на Бальфур?
— В пятницу, 31 августа. Собрались главы всех спецслужб, министр обороны, начальник генштаба, Шкеди. Были представлены разные планы, но сухопутную опцию почти сразу отбросили, поскольку доставить посуху на сирийскую территорию боезапас весом в 17,2 тонны не представлялось возможным. Рассматривался вариант совместных действий авиации и спецназа, а также одновременный удар по реактору и ракетным базам. Ну, и план Шкеди, который он, будучи выходцем из хасидской семьи, назвал "Нигун шакет" ("Тихая мелодия"). После представления всех планов Шкеди сказал, что хотел бы поговорить со мной лично. Я обнял его за плечи, и мы отошли в сторону. "Господин премьер, — сказал он, — я рекомендую вам принять именно мой план. Положитесь на мой профессиональный опыт и на профессионализм моих пилотов. Это лучшие летчики в мире. Поверьте, я знаю, что говорю!"
В итоге участники совещания постановили, что возлагают на меня полномочия по принятию окончательного решения. Шкеди был еще по пути с совещания на базу, когда я позвонил ему и сказал, что принимаю его план…
* * *
На вопрос о том, почему ему так важно было поговорить с Ольмертом и сказать именно эти слова, Шкеди пожимает плечами:
— Я чувствовал, что он колеблется, понимая, какой огромный груз лег ему на плечи. Все колебались. И мне было важно дать ему понять, что у него есть на кого полностью положиться.
Приехав на базу, Шкеди дал Амикаму Норкину приказ начать подготовку к операции. Затем, уже накануне вылета, он встретился с экипажами – восемью пилотами и восемью штурманами: Шкеди было важно не только пожать каждому руку, но и посмотреть в глаза, чтобы ощутить, с каким настроением они вылетают, насколько уверены в успехе своей миссии. При таких операциях всегда есть риск, что что-то пойдет не так, и кто-то из парней может не вернуться назад или попасть в плен.
— Я сказал им тогда, — вспоминает Шкеди, — что они не имеют права вернуться, пока не убедятся, что реактор полностью уничтожен. Одновременно они не имеют права позволить себя сбить и ни в коем случае не должны никого сбивать.
— И что они ответили?
— В таких случаях просто отвечают "Есть!", и это значит, что никаких вопросов не осталось. Все они знали, на что шли.
— Хорошо, я оценил твои слова о том, что они не должны были дать себя сбить. Но почему в случае угрозы они не должны были никого сбивать?
— Потому что, сбить один сирийский самолет означало раскрыть себя, и началась бы полновесная война. То же самое произошло, если бы кто-то из них был сбит и попал в плен.
Формально, когда проводится операция такого значения, в командном бункере за ее ходом должны следить премьер, министр обороны и начальник генштаба. Но в тот сентябрьский день 2007 года, в нем находились только профессионалы – Шкеди, Норкин и еще несколько высокопоставленных офицеров. Шкеди попросил вышестоящее руководство дать им спокойно работать, и эта просьба была воспринята с пониманием.
После успешного выполнения задания летчики должны были передать командиру эскадрильи сигнал "Дельта". Затем, когда реактор будет уничтожен, командиру следовало в этом убедиться и послать сигнал "Аризона".
Время в бункере текло совсем не так, как там, снаружи. Часы отсчитывали секунды… После того, как, согласно хронометражу, командир должен был отрапортовать о выполнении задания, прошло 30 секунд — целая вечность! — а долгожданного кодового слова все не было! И, наконец, в эфире прозвучало: "Аризона". И еще через пару секунд: "Мы возвращаемся!" Никто в бункере не дал в тот момент волю эмоциям. С каменными лицами все офицеры продолжали сидеть на своих местах. И лишь после того, как стало известно, что все восемь самолетов вошли в воздушное пространство Израиля, в комнате раздался вздох облегчения. Теперь надо было дождаться реакции сирийцы. Но они не реагировали, похоже, так и не поняв, что произошло. И в этот момент Шкеди с улыбкой вспомнил Шая: "Ведь совсем пацан, а какая голова! Аидише коп!"
Когда он вышел в коридор, навстречу ему спешил Эхуд Ольмерт. Они обнялись.
— Господин премьер, ваше решение приведено в исполнение! — доложил Шкеди.
— Мы оба знаем, какое великое дело сегодня сделали, — растроганно прошептал Ольмерт, не разжимая объятий.
Это на самом деле была одна из тех операций, которые золотыми и буквами вписаны в историю Израиля, поражая мир уникальным сплавом высочайшего интеллекта и высочайшего мужества. Вспоминая ее, Элиэзер Шкеди невольно думает об отце и мучившем того вопросе: "Почему я выжил и оказался в Израиле, а они все погибли?!" Может быть, для того, Мойше, чтобы родить сына, которому предстояло отвести нависшую над Израилем угрозу ядерного удара, способному обернуться новой Катастрофой…
[nn]