Известный тележурналист – о том, как нарушил американский закон о государственных символах
Александр СТУПНИКОВ
Тогда, в Нью-Йорке, я совершил преступление. Но не знал об этом. Даже не задумался. Тот, кто думает, не совершает ничего. А у меня дела вроде шли нормально. Подворачивались неплохие варианты с лучшей и вышеоплачиваемой работой. Но я отказывался.
— Странные вы, русские, — уважительно пожимали плечами друзья-американцы. Большинство из них, даже малознакомые, старались во всем поддержать и помочь. Не деньгами, это смешно и унизительно. Но в главном — с работой. Впрочем, и русские были, как правило, такие же. И поляки, оказавшиеся вне дома. И индийцы.
Жизнь подбрасывала удобные и относительно денежные варианты, но в этом для меня была ловушка. Утонуть в чужом болоте. Победно, при всем своем, то есть при зримом заработке. Но дешево.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
На жизнь мне и так уже хватало: небольшой, но свой кабинет в «Комитете абсорбции эмигрантов». И редактура журнала «Новый американец», выродившегося из одноименной неудачной и короткой попытки малоизвестного тогда, но живого и талантливого Сергея Довлатова как-то прорваться в этом глухом, но вечно орущем мире. И копеечные, но набегающие отовсюду гонорары. Под псевдонимом Юрьев его и знали. Своя фамилия оставалась только для частной жизни.
Но тогда, к текущему заработку реального выживания, какая разница, как и где зовут? И даже куда.
А я хотел только своего. То есть работу по специальности. Причем, в Лондоне или в Вашингтоне. Так и получилось. Когда я получил по почте два контракта на работу с разницей в несколько дней. Из Лондона и Вашингтона. Легко, впрочем, потом сказать — «потом».
Берегите себя. Всё остальное проходит.
Однажды писатель-авангардист Костя Кузьминский устроил у себя при доме очередной" перформанс». Это когда хочется сказать, что думаешь, но показываешь жестами. Скупыми и потому понятными всем, но не каждому. Весь вечер мы пили пиво, наливаясь рядом с инсталляцией ванны с Костиной женой под зонтиком. Но в купальнике. К нашему счастью. А к закату устроились под деревьями у какого-то стола. Продолжать.
Я мало кого знал из компании, но двое, сидящие рядом, затеяли громкий разговор о деньгах.
— Доллар всё, остальное — ничто, — они дополняли друг друга. — Деньги — это главный смысл человеческого существования.
И так взахлеб минут пятнадцать.
Я совсем не против денег и не ханжа. Но было что-то скотское в этом уверенном по тону разговоре. Такие всегда безапелляционны и поэтому быстрее пробиваются в жизни. Им некого терять. Так проще. И нечего, кроме денег. При них и остаются.
Соседи по столу взахлеб убеждали друг друга. И я это позже не раз слышал как якобы американскую присказку. Не по отношению к себе, а вообще. Как некую истину. Причем только от русских:
— Если ты такой умный, то почему такой бедный?
На самом деле подобное ни в Америке, ни в Англии даже представить себе невозможно. Настолько это противоречит самому духу и взаимоотношениям людей, что в США, что на Западе, где любая работа априори уважаемая. А любой работающий тоже.
И это даже я, еще недавно приехавший сюда, уже знал.
А они все говорили и говорили — деньги!
Накачавшись пивом, я понял, как мне вдруг всё это надоело. Так бывает. Как усталость от чуждого собеседника — сразу, резко и по мозгам.
Подпитый, я молча вытащил наугад купюру из кармана. И надо же, оказалась самая большая. Единственная из всех, что лежали в моем кармане. Тогда её, заработанную непросто, было на что потратить.
Сигареты в Нью-Йорке стоили 1 доллар 25 центов, а галлон, почти четыре литра бензина едва больше доллара. На десятку баксов я почти заправлял бак машины. Ну и что?
Купюра была уже помятая и пахла почему-то осенью. Под красно-желтыми кленовыми листьями вокруг.
Красивыми и густыми, как магазины на Манхеттене.
Я подхватил зажигалку, прикурил и поджег бумажку. Буднично. Как-то само собой. Она сразу же схватилась огнем вверх, скручиваясь, как стриптизерша на шесте пальцев.
Стол резко замолк. Кто-то замер от ужаса. Кто-то рядом стал хватать её, чтобы потушить.
— Что ты делаешь? Это же деньги!
— Потому и делаю, что деньги.
— Оставьте, пусть горит, — вмешалась какая-то девушка. — Красиво.
— Ты смотри, это же нарушение закона — сжигать государственные знаки, — сказал мне, когда я вскоре собрался уходить, законопослушный до идиотизма рассудительный знакомый, переехавший в Штаты из Иерусалима и потому ставший здесь большим патриотом Израиля. Во искупление.
— Так это ж мои, личные.
— Всё равно нельзя. Оскорбление государства. Да ладно. Но как тебя поддержала продолжение Маклейна! Красиво горит… — передразнил он.
— А кто это, Маклейн? — не понял я.
— Не слышал? Тот самый советский шпион из Англии, который наворотил с Филби кучу дел и ухитрился бежать в Москву перед арестом. А его дочь, вот та, в черной майке, с маленькой внучкой, побыв там, потом уехала на Запад.
— А что она здесь делает?
— Что-то делает. И по-русски понимает, и тянется к русским. Говорит, мы духовно богаче, чем американцы.
— Ей виднее, — сказал я. И подумал: она же среди нас не жила…
