Сны наших псов. Крым

Продолжаем публикацию фрагментов из книги "Закат в коричневых тонах", написанной нашим отважным питерским коллегой

Сергей ГУЛЯЕВ, Санкт-Петербург

Однажды мы поехали к морю. Мне так и сказали: «Крым, едем в Крым!» Мое имя тогда постоянно звучало в разговорах, хотя обращались совсем не ко мне. Меня это напрягало, я старался понять, почему они постоянно говорят обо мне за моей спиной, как будто меня здесь нет! Я подходил и заглядывал им в глаза, дружески вилял хвостом, пытаясь понять, что они задумали, но ни Папа, ни Мама, ни Тошка с Ларой ничего не объясняли и лишь на ходу трепали мою холку в радостной суете сборов в отпуск. Мы редко выбирались куда-то вместе – всей Семьей. Это было мое самое лучшее лето детства.

То теплое и яркое время мне снится чаще всего. И не потому, что ночи в наших местах холодные и неуютные. Мне никогда до этого не приходилось жить на улице. И думать о еде. Но холод и голод – не главная беда. Сейчас без раздумий я променял бы все сахарные косточки мира на возможность поваляться на своем коврике в прихожей, где когда-то так не любил спать. Лежать с закрытыми глазами, вслушиваясь в шаги, и представлять, кто и что делает в квартире, слышать, как невдалеке, за дверями в гостиной, тихо звучат голоса Папы, Мамы, Тошки и Лары. Но гостиной больше нет, как и моего коврика в коридоре. На месте нашего дома теперь огромная куча кирпичей. И одна уцелевшая стена, где была кухня. И на ней каким-то чудом остались висеть два шкафчика кухонной мебели. В одном из них лежали мои вкусняшки. Еще осталось кожаное кресло Папы. Оно скатилось с каменной кучи на землю и лежало на боку – пыльное, грязное, с надорванной спинкой и моими отметинами в углу…

ПАПА

Папа – главный в нашем доме. Своих родителей я не помню, хотя, наверное, они есть у каждой собаки. Мой Папа большой и сильный человек, у него крепкие руки, пахнущие терпким табаком. Помню, когда он впервые погладил меня, этот резкий запах резанул мне нос и испугал. Но теперь это Его запах навсегда. Разбуди меня среди ночи, и я найду его по нему хоть в тысячной толпе. Этот Человек поднес меня к лицу, внимательно рассматривая со всех сторон, лапы мои беспомощно повисли, я почувствовал, что мне не вырваться из его сильных рук, и примирительно лизнул его в нос. Он весело рассмеялся и сказал: «Ну, вот и познакомились!»

Папу все зовут Папой. Иногда я ревную к нему, потому что мне кажется, что его любят больше, чем меня. Когда он вечерами приходит домой, все бросаются к нему обниматься и целоваться, забывая про меня. Он приносит с собой кучу новых запахов, которые интересно разгадывать. В его одежде можно учуять вонь этих ужасных больших машин, нагретого солнцем асфальта, а иногда можно угадать запах деревьев и свежей травы. Он приносит большие пакеты с едой, от разнообразия ароматов которой кружится моя голова. Все это прячут от меня в большой белый, урчащий по ночам ящик. Мне тоже перепадает иногда какое-нибудь лакомство из специальных пакетиков. Вкусняшки Папа никогда не отдает все сразу. Наверное, ему нравится, чтобы я целый вечер ходил за ним хвостиком и заглядывал ему в глаза. Для Папы у меня есть специальный взгляд, и он не может перед ним устоять. Нужно сесть перед ним на хвост и, слегка наморщив лоб и повернув в его сторону уши, слегка вертеть головой, заглядывая ему в глаза, стараясь не отводить взгляда. У нас, немецких овчарок, это природное. Мы же служебные собаки, как говорит Тошка!

У Папы есть любимое кресло – большое кожаное и мягкое. Он читает в нем книги. И тогда можно положить ему на колени голову, и он будет бесконечно долго гладить тебя, теребить холку. Я очень любил такие вечера, когда вся Семья была вместе. Тебя чешут за ухом, а ты наблюдаешь за Мамой на кухне, которая готовит что-то очень аппетитно пахнущее, и если чуть повернуть голову и скосить глаз, можно следить за Тошкой и Ларой, которым не до меня, потому что им нужно сделать до ужина уроки.

Когда никого нет дома, я тоже любил сидеть в Папином кресле. Оно немного пахнет Папой и еще чем-то необыкновенно вкусным. В детстве мне всегда хотелось попробовать его на вкус. Там, снизу, в углу даже остались следы той моей попытки откусить от него кусочек и посмотреть, что там внутри так вкусно пахнет. Мне здорово тогда влетело от Мамы. Я больше так не делал. Но на самом деле не потому, что Мама очень ругалась. Просто на вкус оно оказалось не таким вкусным, как пахло!

То лето, когда мы были на море, снится мне чаще всего. Это место назвали в честь меня. И я был очень горд тем, что причастен к этому счастью Семьи. Мы жили в маленьком деревянном домике на берегу моря, разделенного длинной песчаной косой, по которой можно было бесконечно долго бежать по кромке воды, опережая Тошку и Лару… И мелкий песок из ракушечника так приятно похрустывал под лапами, словно это был первый снег! Мне хотелось лететь – вот так, едва касаясь лапами земли, не останавливаясь, бесконечно! Хотелось узнать наконец, что там, за горизонтом, где кончаются море и эта узкая полоска земли, разделяющая воду. Но Тошка и Лара быстро уставали, падали в море, смеялись, задыхаясь от бега, потом зарывались в песок, и я помогал им откапывать друг друга. Мы играли и плескались на отмели в солено-горькой воде, я приносил им мячик и палку, которую Тошка забрасывал далеко в море. Мне нравилось плавать! До этой поездки я не подозревал в себе такого таланта. Хотя, когда песок под ногами уходил, было немного не по себе. Дальше всех мы уплывали с Папой. Мне было страшно за него, и я старался не отставать, чтобы, если что-то случится, спасти его. В тот момент я забывал про свой страх глубины. С Папой ничего не боялся. Почти ничего.

Зимой, когда в доме появлялась елка и зажигались веселые огоньки на окнах, на улицу было страшно выходить. Там постоянно что-то взрывалось и трещало, наполняя воздух едким вонючим дымом. Первый раз, когда мы оказались на салюте, от грохота и ужаса я сорвался с поводка и забился в каком-то дальнем углу под машиной. Замерз и дрожал как осиновый лист, не смог найти в себе силы выползти из своего убежища, даже когда все затихло, Папа был рядом и звал меня.

Он нашел меня по торчащему из-под машины поводку и потом долго пытался пригладить мою вздыбившуюся от страха шерсть на загривке. Эта моя детская травма осталась со мной навсегда. Я не переношу громкие звуки петард и фейерверков.

…Первый взрыв вырвал нашу дверь вместе с частью стены. Сразу погас свет, все заволокло туманом пыли и гари. Это был запах, похожий на новогодние петарды, только еще более мерзкий и отвратительный. Лестничная клетка была цела. Меня выбросило туда, но я не успел прийти в себя, как еще один жуткий раскат грома швырнул меня еще дальше от нашей квартиры, подхватил неведомой силой, проволок по груде каких-то обломков и распластал вместе с мусором и стеклом на том, что было когда-то нашим газоном перед домом. Мне было так плохо, что не хотелось ни шевелиться, ни открывать глаза. Наверное, я умирал.

Утром мимо ходили какие-то люди, не обращая на меня внимания, я слышал их, но не мог открыть глаза. Потом голоса вокруг стихли, куда-то разъехались все машины, и только долгие и безостановочные раскаты грома заполнили все пространство, приближаясь с каждым часом.

К вечеру я попытался подняться. Нужно было найти Тошку и Лару, Папу и Маму.

МАМА

Иногда мне кажется, что в доме главная – Мама. У нее есть еще одна кличка, но ее редко так называют, никак не могу запомнить. Она у нас в Семье самая строгая. Ругает меня, и от нее часто достается Тошке и Ларе. Ее даже Папа слушает. Еще она всех кормит. И поэтому, наверное, ее не выгоняют! Несмотря на то, что она безнадежно портит еду. В мясо она сыпет белый и серый порошок, от которого хочется чихать. Есть это становится невозможно, а потом она все это еще и сжигает на огне! Тошка мне давал как-то под столом кусочек. Только чтобы не обижать его, я кое-как это проглотил.

Маму у нас все любят. Папа приносит ей целыми пакетами еду. Тошка и Лара забираются к ней под плед на диване, когда она смотрит телевизор. Мне там места уже не хватает. Да и когда она там одна, мне не разрешает ложиться на диван. Еще Мама не пускает меня в детскую, заставляя спать одному на моей подстилке в коридоре. Но Тошка всегда оставляет дверь в комнату приоткрытой, и ночью я пробираюсь к нему и сплю рядом на коврике. Главное, утром успеть вернуться к себе, пока Мама не проснулась.

У Мамы нежные руки. Когда у нее хорошее настроение, она гладит меня или вычесывает.

А еще, когда все уходят в школу и на работу, мы с ней много разговариваем. Ну, то есть как? Говорит в основном она, а я киваю или шевелю в такт ушами. Она часто жалуется мне на Лару и Тошку. Что у Лары только мальчики на уме, а про Тошку учителя рассказывают, что он постоянно отвлекается на уроках, иногда забывает делать домашние задания и приносит двойки. Я вздыхаю в такт ее настроению, и тогда она очень мило улыбается, садится ко мне и гладит по голове, приговаривая: «Вот только ты один меня и понимаешь, Крым!» Боже! Это так приятно!

Волосы ее пахнут лавандой. Когда мы были на море, Папа повез нас в горы. По дороге мы остановились в поле, где росли эти удивительные цветы. Пока все фотографировались, я носился как угорелый в этом аромате и потом все долго смеялись, глядя на мой фиолетовый нос. Это теперь ее запах навсегда.

Гром не прекращался ни на минуту, земля вздрагивала под ногами от близких взрывов, и где-то там, за парком, в котором мы гуляли с Ларой и Тошкой, теперь полыхало розовое зарево, освещая своими мрачными отблесками и наш двор, и все, что осталось от Дома. Когда чужой тяжелый тротиловый смрад над развалинами немного развеялся, я стал различать свои запахи. Мои лапы с трудом слушались меня, но я взобрался на развалины и даже попытался рыть, чтобы докопаться до них. Мои лапы не справлялись с обломками кирпичей, камней и арматуры. Я изодрал их в кровь и улегся поверх развалин в бессилии и отчаянии, скуля и воя, как щенок.

ЛАРА

Когда я был маленьким, Лара не давала мне проходу! Она не выпускала меня из рук и буквально не давала ходить. Папа сказал, что для моего веса у меня слишком слабые лапы, и она целыми днями таскала меня по всей квартире, не давая ступить и шагу. А мне хотелось самому носиться и по квартире, и на улице по снегу. Он был такой белый, холодный, мокрый и вкусный. Его можно было откусывать маленькими кусочками прямо на ходу. Когда мы шли гулять, Тошка и Лара по очереди держались на поводке. От дома до парка я вел Лару, а обратно – Тошку. Это очень ответственная работа, люди не подозревают, сколько опасностей таит город. Там кругом следы неизвестных животных и много еще разных опасных запахов.

В комнате у Лары целая стена посвящена мне. На всех фотографиях мы с ней вместе. На море, когда я был еще маленьким, на горке, с которой она с Тошкой каталась на санках, а я бегал рядом вверх-вниз, а еще втроем – с ее мальчиком и много-много просто моих портретов.

Она приходит из школы, бросает в прихожей портфель, и мы идем на прогулку. У нас есть маленький секрет. Это ее друг, который гуляет с нами. Он высокий, худой, и от него пахнет кошкой. На улице они держатся за руки. Пока я ношусь по парку со знакомыми собаками, он раскачивает ее на качелях, а иногда они просто сидят в обнимку на лавочке и о чем-то шепчутся.

Своим знакомством они обязаны мне. Однажды в парке, где мы гуляем, я заметил, как Лара несколько раз посмотрела на лавочку, где он сидел с компьютером. На лице ее не было тревоги, скорее – любопытство. Я решил, что он не представляет для нас опасности, и потрусил в его сторону без поводка. На его штанах был волоски кошачьей шерсти, их не было видно, но я их чуял. «Кошатник!» – подумал я тогда немного разочарованно.

Он оказался очень дружелюбным парнем, сразу протянул мне руку. Я тоже дал ему лапу. Потом к нам подбежала Лара и сказала, чтобы он не боялся меня. Они разговорились про мой возраст, Лара представила меня, и он погладил меня по голове, сказав: «И все-таки Крым наш!»

Лара была единственной в семье, кто целовал меня в нос. «Спасибо-спасибо-спаси-и-ибо!» – дома она меня обнимала и целовала в благодарность за знакомство с тем парнем.

Несколько раз он бывал у нас дома, они запирались в комнате Лары и подолгу шептались там. Мама не очень поощряла это знакомство и потом выговаривала ей, что нужно готовиться к экзаменам, думать о поступлении в университет, а у нее на уме только любовь.

Лара делилась своими девичьими секретами только со мной. Я первым в Семье узнал, что они уже целовались, что собираются поступать в один университет в Киеве, и что после учебы сразу поженятся.

Утром на огромных шумных и ужасных машинах приехали военные с белыми повязками на рукавах. Они были молчаливы, неприветливы, одеты в одинаковую одежду, у каждого было оружие. Их страшные железные коробки закоптили вонючим дымом всю улицу, разворачиваясь на дороге, они сломали несколько деревьев и разворотили газон, на котором только-только начала пробиваться первая трава. От машин несло тем же смрадом, что и от вчерашнего взрыва. Это жуткая смесь терпкой вони петард с каким-то еще более мерзким и отвратительным запахом до боли раздражала ноздри, но я оставался на месте, не двигаясь с того места, где тонкой струйкой из под обломков кирпича едва-едва доносился запах квартиры. Я не мог им ничего объяснить, но они же должны были догадаться, почему я здесь лежу и тихо вою!?

Две машины тем временем въехали во двор дома напротив, выломав с корнем железные ворота гусеницами своего чудища, и остались там. Люди с неприятным запахом, не спеша и осторожно разбрелись по округе, рыская по развалинам и что-то там подбирая. Два человека перевернули кожаное кресло Папы, посидели в нем поочередно и потащили во двор, где собирались другие приезжие. Я погавкал на них негромко, но каждый мой звук сопровождался болью и хрипами в груди.

Всю ночь, пока рядом горели костры, я пытался найти хоть какую-то щель в этой груде развалин, чтобы пробраться к своим…

ТОШКА

Когда Мама ругается на Тошку, она называет его Антоном! При этом делает строгое лицо и говорит это непохожим голосом. Даже я вздрагиваю. Мне в такие моменты жалко Тошку. Потому что он – мой лучший друг! Хорошо что ругается Мама на него нечасто.

Когда в Семье появился я, Тошка тоже был маленьким, так что мы росли вместе. Сначала я быстрее вырос, а потом он как-то обогнал меня. Теперь он стал почти таким же большим, как Папа. С самого детства у нас с ним – особая связь, потому что мы – пацаны! Давным-давно я очень обидел Тошку. Очень скучал, когда он уходил в школу, и от тоски сгрыз его любимые кроссовки. Он расплакался, а когда Мама стала ругаться, то вступился и стал защищать меня. Папа потом купил ему новые кроссовки. Больше я так не делал.

Тошка все детство втайне от всех таскал мне из холодильника кусочки колбаски и сыра. За это по утрам я съедал за него манную кашу, которую он терпеть не мог. Под обеденным столом у меня было особое место, ему стоило опустить тарелку на коленки, и я мгновенно слизывал с нее все до капли. Мама хвалила Тошку, он хвалил меня. Друзья!

Это он научил меня выполнять команды и давать лапу. Тошка хвастался друзьям, что у меня был свой аккаунт в инстаграме. Что это такое, я не знаю, но когда он просил меня что-то сделать на камеру, я ему с удовольствием подыгрывал. В его комнате не было моих фотографий, зато у него были теннисные мячи, летающая тарелка и чесалка-кость для зубов. На прогулках в парке у меня были самые лучшие игрушки на свете.

Однажды Тошка сломал ногу. Мне никогда не нравилось, как он гоняет на велосипеде. Не потому, что мне было за ним не угнаться. Он не слушался Папу и никогда не надевал шлем. Но голова осталась цела, а вот на ногу ему наложили гипс. Тошка долго не ходил в школу, и сначала меня радовало, что мы целыми днями вместе. Но он не мог выходить с нами на прогулку, и я тащил Лару поскорее домой, потому что мне было безумно жаль, что он может скакать на своих палках только по квартире. Я очень боялся, что теперь это навсегда. Но однажды ему сняли гипс, и мы опять стали ходить с ним в парк, где можно было бесконечно бегать за летающей тарелкой и теннисным мячом, которые кидал мне Тошка.

Как мне было им объяснить, что меня зовут Крымом, не знаю. Они меня звали Парнем.

«Эй, Парень, спускайся, съешь чего-нибудь?»

Есть мне не хотелось совсем, я только пил воду из разбитого водопровода и вновь возвращался в свой дом. Еду они оставляли рядом с развалинами в пластмассовом тазике. Я равнодушно смотрел, как ее склевывают местные вороны. Наутро миску опять наполняли какими-то макаронами и сухарями, но я не мог взять еду из их рук. От них шел терпкий зловонный смрад, несущий беду и смерть.

После некоторого времени затишья на наш город опять наползла черная мгла войны. Гроза и всполохи доносились сначала издалека, но с каждым днем взрывы и громы накатывали все ближе. И наконец, в один день все на нашей улице пришло в движение, а страшные машины, разломав остатки забора, покинули двор напротив Дома.

Я сходил туда, когда там не осталось никого. Старое кресло Папы лежало на боку под навесом, кожа была распорота со всех сторон. Ничего загадочного, что так тревожило когда-то мой юный нюх, там не оказалось. Из-под ошметков кожи торчали лишь ржавые пружины и солома.

Самым грустным и обидным было то, что там совершенно не осталось запаха Папы. Ничего не осталось, кроме тонких следов моих острых молочных клыков…

Вскоре в город опять вернулись люди. Я слышал их суету, они убирали с дороги упавшие столбы и деревья, разбирали развалины по соседству.

Я проснулся оттого, что кто-то очень тепло и бережно теребил мою холку. У него был знакомый запах, но я не сразу его вспомнил. Он что-то шептал мне, и на нос мне падали соленые капли. Ну конечно! Кошатник!

Мне не хотелось открывать глаза и прерывать этот самый лучший сон, в котором опять лечу по узкой косе, разрезавшей надвое теплое летнее море, а под лапами, словно первый снег, шуршит песок из ракушечника, и я так же полон сил, как много лет назад, и знаю, что теперь-то уж обязательно добегу до конца этой узкой полоски земли, потому что там, за горизонтом, ничего не кончается. Там начинается моя радуга, а на другом ее конце меня ждут и встречают Папа, Мама, Лара и Тошка.

  Декабрь 2022 г.

Солнечный зайчик