Полуголая правда профессиональной музы

«Куртизанка» Маша, которая очень любит вдохновлять поэтов

Лилиана БЛУШТЕЙН, собственный корреспондент журнала "ИсраГео" во Франции

Моя одноклассница Маша, отдаленно напоминающая куклу Барби, — нудистка со стажем. На знаменитых питерских «Дюнах» она была завсегдатаем лет с двадцати — с того момента, как ее затащил туда очередной немолодой поэт, возлюбленной которого она стала в тот раз. У Маши с юных лет была какая-то страсть к литераторам в возрасте, поэтому она уговаривала меня обязательно прихватывать ее на литературные семинары. Мне, девушке строгих правил, это ее увлечение трудно было понять, но осуждать ее я и не собиралась.

— Ты себе не представляешь, какое это счастье — быть настоящей музой! — признавалась Машка, показывая мне альбом, в который вклеивала посвященные ей вирши и фотографии стихотворцев с демоническими взглядами. Сама она тоже пыталась писать стихи, но были они, мягко говоря, далеки от совершенства. Но Мария и не претендовала на признание себя поэтессой — за что я прощала этой новоявленной куртизанке многие другие грехи.

Не помню, у кого я прочитала байку про довольно маститого поэта, прихватившего в Дом литераторов (в писательском обиходе — Писдом) свою молоденькую пассию, судя по всему, девушку довольно простую. История вкратце такова: вернувшись с пляжа, коллега Пушкина поспешил в кровать со своей возлюбленной, начались горячие ласки, и вдруг девушка воскликнула:

— Да из вас же песок сыплется!

С диким воплем, матерясь и проклиная коварных обольстительниц, поэт вышвырнул полуголую простушку в коридор, а затем выбросил туда же ее дорожную сумку с одеждой. После чего крепко запил.

Девушка же, размазывая слезы по румяным щечкам, постучалась в дверь к другому поэту, с подружкой которого успела сойтись за несколько дней сексуально-познавательного отдыха в Писдоме. И сквозь рыдания поведала:

— Я всего лишь имела в виду, что ему надо душ принять! Он же после пляжа был весь в песке!

Естественно, не могла я не рассказать эту историю Маше. Та расхохоталась:

— Попробуй угадать, как зовут ту подругу, которой пришлось выслушивать эту исповедь!

Не знаю, всерьез это было сказано или в шутку, но то, что Мария в Писдоме была своим человеком — факт. И когда ехидные поэтессы говорили, что она не формалистка, а содержанка, до какого-то момента это было истиной.

К тридцати годам она умудрилась четырежды побывать замужем, и три раза из них — за поэтами. Последний из них уговорил Машу отправиться вместе с ним на его родину предков. Основной его целью было желание подлечиться, заодно он понадеялся, что сможет стать звездой на русско-израильском небосклоне. С удивлением узнав, что в Израиле на небесах от уже пылающих поэтических звезд места нет, он решил вернуться в Питер. Но это желание не совпало с новыми увлечениями Маши: она закрутила роман с одним очень известным и не очень молодым израильским прозаиком и драматургом, кумиром молодежи и ярым критиком существующих порядков, которые он называл исключительно «свинским капитализмом» и «засильем мракобесов». Назову его Шломо (настоящее имя хранится в редакции и не будет сообщено широкой общественности даже под пытками). Тот пообещал развестись и бросить к ее ногам пентхауз в Северном Тель-Авиве, квартиру в Париже, дорогущее авто, небо в алмазах (видимо, то самое, на котором не засияла звезда питерского поэта) и все, что в таком случае полагается обещать. Последовал развод — но не писателя с женой, а Маши с поэтом, отъезд последнего к берегам Невы и цикл стихотворений о местечковой сущности Израиля и коварстве юных обольстительниц.

Нет, не ждите историю о том, что Маша оказалась у разбитого корыта. Шломо снял для нее неплохую квартиру с жестким условием, чтобы она туда не приводила любовников, да и вообще не заводила никого на стороне. Сам являлся к ней пару раз в неделю, жаловался на свою сварливую жену, типичную реинкарнацию сократовской Ксантиппы, рассказывал об интригах в литературном и околополитическом мире Израиля и допытывался, насколько хорошо ей с ним в постели. Был он далеко не мачо, и к Маше испытывал не только сексуальное влечение, но и уважение.

Однажды тезка царя Соломона вдруг попросил Машу поведать ему историю ее жизни. Девушка обстоятельная, как и многие натуральные блондинки, Мария на уже неплохом иврите изложила свою биографию, опуская неприглядные факты, и акцентируя внимание на ее роли в развитии российской поэзии. Получалось, что если бы не она, то поэт Н. едва ли стал бы… впрочем, остановлюсь, не хочу даже намекать на и в самом деле хороших литераторов, попавших в ее орбиту.

При упоминании о нудистском прошлом Маши, Шломо оживился, глаза его загорелись, губы увлажнились.

— Что, вы все там и в самом деле ходили совсем голыми? — спросил он.

— Да, конечно, — безмятежно ответила Маша.

— Даже без трусиков?

— А для чего еще ходят на такой пляж?

— И вы там публично занимались сексом? — возбужденно поинтересовался инженер человеческих душ.

— Нет, что ты, не путай натуризм с оргией, — нахмурила лобик Маша, обидевшаяся за весь род нудистский. — Это очень чистые люди!

— Чистые — потому что вода чистая, — глубокомысленно заметил Шломо. — А в Израиле ты тоже бывала на нудистских пляжах?

— Нет, я даже не знала, что здесь есть такие.

— Слышал, что есть, но сам не бывал. Но когда я был студентом, мы по ночам голыми купались на одном из тель-авивских пляжей. И не только купались… Ты понимаешь, о чем я?

Для проформы похлопав ярко-синими глазищами, Маша ответила:

— Боюсь, что догадываюсь.

— А ты не бойся! Слушай, а что если нам сейчас бросить все и поехать на пляж?

— Ну, не знаю даже… Если ты так хочешь…

Решено — сделано. Припарковав машину на набережной, Шломо повел свою пассию к пенящимся в лунном сиянии волнам, по пути сбрасывая свою одежду на песок. Поскольку той одежды было всего-то майка, шорты, трусы и сандалии, импровизированный стриптиз продолжался недолго. А потом начались жаркие объятия и…

… и в этот момент поднялся жуткий грохот, над пляжем завис вертолет и луч прожектора высветил предающуюся любовным утехам парочку. От набережной к кромке моря побежали полицейские с собаками. Немного поодаль бросил якорь катер береговой охраны…

Нет, не горячие любовники были в центре внимания военных и полицейских. Как впоследствии выяснилось, поступил сигнал, что именно у этого пляжа появилась лодка с подозрительными личностями. Памятуя о трагических событиях в гостинице «Савой», находящейся в полукилометре от места, куда Шломо привез Машу, в компетентных службах решили проверить сигнал с места. И, кстати, лодку нашли — это горе-рыбаки решили проверить, что такое подлунный клев в открытом море. Ну и приливная волна принесла их к тель-авивскому пляжу — к счастью, а то ведь могло унести и в пучины морские…

Будучи отставным военным и понимая, что при проведении операции наверняка велась непрерывная видеосъемка, Шломо принялся уговаривать офицеров не передавать пикантные кадры журналистам.

— Понимаете, у меня же жена ревнивая, — объяснял он. — Со свету сживет!

— Подожди, ты же сказал, что разводишься с ней! — прошипела Маша. — Так почему же боишься, что о нашей связи узнает весь мир?

— Молчи, женщина! — прикрикнул кумир израильских интеллектуалов. — Что ты понимаешь в жизни?

Надо заметить, что Маша понимала многое. И музой была вполне прагматичной. Примерно такой, как героиня Шарон Стоун в голливудском фильме «Муза». Оправившись от шока, она по дороге домой предупредила Шломо, что не будет настаивать на его разводе. Но и обманывать себя не даст. Поэтому надеется на сохранение статус-кво. Ну а если литератор решит, что она больше не нуждается в его помощи…

— Понимаешь, Шломик, я не угрожаю, Боже упаси, — ласково пролепетала она. — Но у меня есть кое-какие фотографии и видео… Тебе же самому нравилось потом просматривать видео с нами…

— А разве ты не стирала это? — еще не пришедший в себя после ЧП на пляже, творец нетленных произведений пришел в ужас.

— Нет, — безмятежно ответила Маша. — А зачем? Я всегда сохраняю все, что дорого моему сердцу. И на всякий случай диск с копией этих файлов передала моей французской подруге…

* * *

С тех пор прошло пять лет. Шломо до сих пор не развелся и на светских раутах появляется со своей рыжей женой, о несносном характере которой ходят легенды. Машу же он берет только в зарубежные вояжи, представляя как свою личную секретаршу. Живет она во все той же квартире. Но на всякий случай окончила платные курсы и освоила довольно дефицитную в Израиле профессию, так что теперь может позволить себе чуть больше, чем в те времена, когда была только содержанкой.

Такой расклад Шломо вполне устраивает. Только одно печалит его: после пляжного испуга ему стало трудно обходиться без «виагры». Но зато у него есть муза. И больше нет никакого желания становиться нудистом.