Из цикла "Война и дети"
Аркадий БОГАНОВ, Иерусалим
ИЗ ДОСЬЕ
Герой этого очерка — Григорий Шафир родился 7 ноября 1930 года в городе Немиров Винницкой области. В семье было шестеро детей. В годы нацистской оккупации мать и два младших брата были расстреляны. Отец в это время воевал на фронте. Жизнь в нечеловеческих условиях во время войны привела к тяжелому заболеванию — бронхиальной астме.
Григорий по профессии парикмахер. С 1991 года с семьей живет в Израиле. Дочь и внучка отслужили в ЦАХАЛе, в настоящее время к призыву готовится внук. Каждый год Григорий Шафир ездит в Немиров, следит за памятником, установленном на месте захоронения жертв массового расстрела евреев, в котором погибли его близкие. Из своей скромной пенсии оплачивает расходы по уходу за памятником.
Взволнованный Гришка быстро шел мимо церкви. Закончилась служба, выходили люди. Вдруг он остановился, как вкопанный, услышав:
— Ось знайомый жидок идэ, скоро мы усих жидив пид корэнь!
Это говорил церковный сторож. Сердце сжалось в комок, мальчишка быстро побежал к себе домой, в подвал. Шел ноябрь 1941 года. В оккупированном Немирове, что в Виницкой области, его семья и многочисленные родственники уже два месяца жили у бабушки в подвале.
21 ноября был первый массовый расстрел: немцы и полицаи устраивали облавы и в течение суток расстреляли 1800 человек. Через три дня на столбах был вывешен приказ бургомистра: "Всем евреям явиться в гетто на улицу Базарную и Коннопочтовую с желтыми нашивками на груди и спине, на светлом фоне — шестиконечная звезда"… Колючая проволока отделяла заключенных от мира. Каждую ночь забирали людей на расстрелы. Сестра Гришки в сутолоке потерялась, а он с мамой, двумя малыми братишками и еще 70 жителями прятались в подвалах. Кое-как пережили зиму. Гришка был кормильцем: юркий, худой пацан сделал себе в подвале лаз и умудрялся в сумерках подходить к проволоке, обменивать вещи на еду. В этом аду двенадцатилетний мальчишка быстро повзрослел.
С 6 утра 26 июня 1942 года послышалась пальба, начались расстрелы. Подвал затаился, все прощались с жизнью, притихли даже грудные дети. В 8 часов пьяные полицаи ворвались в подвал. Стоящий у выхода палач бил взрослых и детей по головам многожильным кабелем, немцы вниз не спускались. Сотни людей сгоняли в старую синагогу на окраине города, в которой в последние годы была кофейная фабрика, оттуда партиями вывозили за шесть километров к заранее вырытым рвам на расстрел.
Крики отчаяния и детский плач наполнили помещение. Гришка понимал: спасения нет, знал, что будет расстрелян; одна мысль непрерывно стучала в голове: "Только бы не видеть, только бы в спину!.." Он крутился волчком, не находя места, и вдруг увидел небольшую боковую комнату. Войдя внутрь, обнаружив груду камней, быстро разгреб их — там оказалась ниша. "Скорей за мамой и братьями!" Мать была в полуобмороке, за юбку держался шестилетний Боря, в слабеющих руках — двухлетний Миля.
— Скорей, мама! — он подхватил малыша на руки.
Но когда они пробрались к нише, она уже была полна людей. В отчаянии последним усилием мать втолкнула Гришку:
— Живи хоть ты, сынок!
В полутьме мальчик разглядел еще шестерых дрожащих людей. Всю ночь и утро были слышны выстрелы…
В каменном мешке, где от находившегося когда-то мотора была сплошная копоть, Гришка оказался вместе с забившимися в лаз запуганными и изможденными людьми. Так все простояли трое суток, без питья и еды, прижавшись друг к другу, боясь кашлянуть.
Он разгреб в стене камни и обнаружил лаз в бурьян. Ночью семеро беглецов выбрались в поле. Сутки непрерывно шел ливень. "Это Б-г нас оплакивает", — думал мальчик.
Страх и голод сжимали душу беглецов, и тогда Гриша — кормилец, как всегда, — пошел в деревню, выпросил у бабушки на окраине села немного еды.
Через день их обнаружил полевой обходчик, привел в курень.
— Побудьтэ тут поки що, я зараз, — и быстро скрылся.
Но вместо него вскоре пришли трое здоровых парней:
— Жиды, давайтэ гроши!
У Гришки от испуга впервые в жизни пропал голос, он не мог даже шептать, в течение часа только мычал.
Отобрав все, что оставалось у беглецов, парни ушли. А несчастные подались в степь, к селу Медвежьему. По дороге встретили еще восьмерых таких же, как они, и все вместе две недели прожили в бурьяне.
Но кто-то из деревенских их выдал. Полицаи приехали и всех затолкали в машину, а Гришка, приготовившийся к смерти, цеплялся за жизнь, как только мог. Он сел последним у борта машины, и, когда она слегка притормозила, выбросился на дорогу. Разбился, потерял сознание, а когда пришел в себя, подумал: "Странно, почти ничего не болит, а встать не могу". Кое-как отполз в бурьян на обочине. Медленно возвращались силы, горло сдавил страх: "Свои, свои украинцы выдадут"… Надо бежать. В зарослях нашел яму, прикрыл ее ветками, травой, затаился. И началась Гришкина жизнь в одиночку.
Три месяца он прожил в этом укрытии. Рядом гороховое поле, в лесу ягоды, а воды сколько хочешь в речушке. Но в сентябре стал одолевать холод: на мальчишке была только рубашонка с короткими рукавами и легкие штаны. "Будь что будет, — решил он. — Подамся в село, может, найду какую работу".
На окраине Супруновки увидел, как дед рубит дрова:
— Ось, диду, я з выныцького дитдому, можэ, трэба якась допомога, можэ корову пасты?
Чуткие старик со старушкой согрели воды, искупали и накормили его.
— Ты, Грыцько, добрый хлопчик, я бачу, що ты жидок, но я бы тэбэ узяв, да в другой половине дома живэ староста клятый, вин выдаст.
И дед, собрав мальчику мешок еды, дождавшись вечера, проводил его до дороги. Гришка пошел в Немиров. В центре города его сразу же увидел полицай:
— А звидкилля цэй жидок взявся? — и потащил мальчика в жандармерию.
Опытный Гришка, как только оказался на лестнице, уже знал, что нужно убегать, и с четвертой ступеньки сиганул вниз. Полицай — за ним, но был базарный день, по дороге шло много народу, крестьяне не давали догнать парня. Выстрелы, паника, а Гришки — и след простыл; он прибежал на Каретную улицу. Тут его сразу схватил товарищ по классу Колька Бедный, который шел с братом, и затолкали в яму с крапивой:
— Колька, що ты робышь, мы же з тобою рядом, за одной партой были?
— Молчи, жид пархатый, зараз отца позову.
А отец у Кольки был заместителем главного полицая.
Но Гришка вырвался опять. Он бежал несколько километров, пока надежный лес не укрыл его. Утром плачущего мальчонку на дороге увидела бабушка:
— А що ты, сынку, плачешь?
Привела к себе домой, напоила молоком. Но явился сын-полицай и пытался Гришку о чем-то расспрашивать. Он притворялся сонным и мычал, чтобы не выдала речь с картавинкой. Его затолкали на солому в коровник и заперли. Темень, никакого отверстия; во двор выходил только коровий сток. Всю ночь мальчишка выгребал землю, расширяя сток, к утру выполз наружу, еле оторвался от злющей собаки и пошел по направлению к Брацлаву.
У деревни Чуково на дороге увидел большую группу работающих людей. Еврейский лагерь насчитывал 100 человек. И наконец-то — радость, среди них была его старшая сестра! Она в слезах обнимала и целовала грязного, в коровьем помете мальчишку. А ведь Гришка был уверен, что она погибла. Так он стал каждый день подходить к рабочим, когда привозили баланду. Его подкармливали, прятали. Сестра не позволяла Гришке уезжать со всеми в лагерь — было ясно, что на поверках его схватят. Но однажды мальчишка пролез в машину и попал в лагерь.
Знакомая переводчица Таня Чермошнюк рассказала немецкому коменданту-эсэсовцу обо всем, что пережил мальчонка. Это не укладывается в привычные схемы, но немец был добрым человеком: он разрешил ребенку остаться, только предупредил, чтобы не попадался на глаза полицаймайстеру. Гришка занимался уборкой, потом вместе со всеми ходил работать на дорогу.
Лагерь располагался в четырехэтажном здании общежития педтехникума. В поисках лазеек Гришка облазил все кругом, на чердаке в железной крыше обнаружил отверстие: "Это пригодится!". Пригодилось очень быстро: как только полицаймайстер обнаружил мальчишку, Гришка сразу же убежал в лес на три дня. Потом вернулся.
Невдалеке организовали новый лагерь для бессарабских евреев. Вновь прибывшие говорили местным: "Вы — коммунистические евреи, вас расстреляют, а нас не тронут! Вот и детей наших отправляют в Бугаков, учиться!"
Гришку, как самого маленького, тоже отправили вместе с бессарабскими детьми, но ловкий мальчишка подполз под колючей проволокой и сбежал — он понимал, что это за "учеба". В первую же ночь в Бугакове всех детей расстреляли.
Гриша вернулся в "свой" лагерь. Смышленого мальчишку взяли себе на помощь руководители только что организованной подпольной группы Григорий Пекер и Янкель Татарчук: он помогал им под крышей прятать оружие. Но через несколько дней провокатор выдал подпольщиков и их расстреляли.
Больше всего лагерное начальство боялось эпидемии брюшного тифа — больных сразу же расстреливали. И именно брюшным тифом в декабре 1942-го заболел Гришка. В лагере была врач, которая спрятала ребенка в соломе на чердаке. Стояли сильные морозы, мальчик лежал полуголый, в бреду, с температурой 42 градуса несколько дней без глотка воды. Потом понемногу стал пить и есть баланду (разваренную в воде конину), которую приносила ему тетя Маша, мать переводчицы. Мальчик высох, месяц не мог оторвать свое тело от пола. Потом постепенно начал ползать, подниматься и учиться ходить, обвязавшись веревками и опираясь на две палки. Гришка дал себе слово — выжить, выжить во что бы то ни стало! Он грыз замерзшие сухари и куски ледяной баланды. И за три месяца он буквально с того света вернулся на этот.
В марте узнали, что Гришина сестра попала в список на расстрел. С небольшой группой она ушла через Буг в Румынию. А вскоре и Гришка по подтаявшему льду один переполз Буг. Пройдя двадцать километров, он попал в маленький Печорский лагерь, там было несколько тысяч евреев. Тут румыны никого не расстреливали, но и не кормили, в день умирало по сотне человек. Люди гнили заживо, голые, грязные, в чесотке, а Гришка-кормилец знал свое дело — опять стал приносить еду. Места ему были знакомы, лагерь — в костно-туберкулезном санатории, бывшем имении графа Потоцкого. Неподалеку от этого места стояла школа, в которой Гриша учился в первом классе.
Взрослые подговорили его вместе с ними уйти из лагеря, но ушли недалеко: под деревней Улыга всех схватили, вернули обратно и дали по 25 шомполов.
На дворе стоял уже март 1944 года. Как-то ранним туманным утром Гришка услышал канонаду — рядом шел бой. И вдруг он увидел первых советских солдат. Люди, размахивая руками и что-то крича, бежали навстречу, а мальчик опустился на землю. Он прижался к дереву — как будто какая-то пружина внутри лопнула, и по впалым щекам мальчишки градом потекли слезы. Страх уходил, а в душе образовывалась пустота: "Мама, Боря, Миля, где вы?"
