90 лет назад «Конармия» Бабеля впервые вышла отдельным изданием
Геннадий ЕВГРАФОВ
Исаака Бабеля, автора «Одесских рассказов», пьес «Закат» и «Мария», неоконченной повести «Еврейка» (опубликована в 1968 г.), арестовали на рассвете 15 мая 1939 г. Обвинили в шпионаже и «антисоветской заговорщической террористической деятельности» и завели дело № 419.
«Дело» одного из самых талантливых советских писателей начал Буденный в 1924 г., после выхода рассказов из цикла «Конармия», Сталин его только закончил. В 1930-х Хозяину понадобилась «антисоветская организация», в которую входили бы видные деятели советской литературы и искусства – от Катаева до Михоэлса.
На роль руководителя лучше, чем Бабель, не подходил никто: общался с оппозиционерами, часто ездил за границу, бывал в доме опального Ежова…
БАБИЗМ БАБЕЛЯ
В конце 1920-х по Москве гуляла такая история. Буденного как-то раз спросили:
«Вам нравится Бабель?»
«Смотря какая бабель», – ответил герой Гражданской войны. И усмехнулся в известные всей стране усы.
Первые новеллы из «Конармии» появились в 1923–1925 гг. в одесских журналах и газетах, в московских «Лефе», «Красной нови» и «Правде». Бабель писал ярко, рельефно и колоритно, писал жестко, временами жестоко. Это была живопись словом – сочная, чувственная, соленая. Миф о благородных красноармейцах разбивался в прах, героика Гражданской войны оборачивалась кровью, насилием, произволом (причем с обеих сторон – в «Конармейском дневнике» 1920 г. есть такая запись: «Маленький еврей философ. Невообразимая лавка – Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия – все говорят, что они воюют за правду, и все грабят. Если бы хоть какое-нибудь правительство было доброе»).
Рассказы вызвали неоднозначную реакцию как в литературной, так и в читательской среде. Литературная среда (с оговорками) ярость, экспрессию и беспощадность изображения Бабелем нравов, царивших в 1-й Конной, приняла, часть читателей, среди которых были ее бывшие бойцы, – нет. В редакции посыпались негодующие письма, осуждавшие «идеологически вредные» рассказы и их автора.
В 1924 г. на Бабеля налетел сам командующий 1-й Конной Семен Буденный. В третьем номере журнала «Октябрь», в статье «Бабизм Бабеля из „Красной нови“», он обвинил своего бывшего бойца в непонимании сущности «небывалой в истории человечества» классовой борьбы, в том, что он не стал «диалектиком», «марксистом-художником», назвал «гражданином Бабелем», обозвал «мелкотравчатым и идеологически чуждым нам» и, чтобы уязвить посильнее, отказал в мужестве и мужественности: «Гражданин Бабель рассказывает нам про Конную армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжет». Но этих ударов Буденному показалось мало и, лихо размахивая пером, как шашкой, бывший командарм бросил ему самое главное обвинение: поставил в ряд идеологических врагов советской власти – «господ Сувориных, Милюковых, Деникиных и пр.» – и обругал «клеветником» и «дегенератом от литературы», рассказывающим «старый бред, который преломился через призму его садизма и дегенерации», тем самым зачислив в садисты и в ряды «старой, гнилой, грязной и развратной» интеллигенции.
Обвинения были нешуточные, и если бы на дворе стоял не 1924-й, а 1937-й, то вскоре можно было бы ожидать прихода «славных ребят из железных ворот ГПУ» (Мандельштам). Но в 1924-м со двора за такое пока еще не забирали, и Бабель уцелел. Из жизни его изъяли в 1939-м.
Под конец своего кавалерийского наскока Буденный искренне недоумевал: «Как мог наш советский художественно-публицистический журнал, с ответственным редактором-коммунистом во главе, в 1924 г. у нас в СССР допускать петь подобные песни, не проверив их идеологического смысла и исторически-правильного содержания».
Бывший крестьянин, не переступавший школьного порога (правда, овладевший грамотой), проявлял познания в литературе, истории и марксистко-ленинской философии, присущие образованному интеллигенту средней руки. Но в то время это ни у кого удивления не вызвало.
В завершение статьи автор задавался вопросом:
«Неужели т. Воронский так любит эти вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале?..»
Вопрос был риторическим. Красный конник Буденный не мог знать, что революционер, большевик, литературный критик «т. Воронский» любил не «вонючие… пикантности», а литературу, потому и напечатал «Конармию». В 1924 г. «бабелевские небылицы» сойдут Воронскому с рук – его исключат из партии и расстреляют за принадлежность к троцкистской оппозиции в 1937 г.
Но атака захлебнулась, журнал как ни в чем не бывало продолжал публиковать новеллы. Отдельной книгой «Конармия» вышла в ГИЗе в 1926 г.
С ВЫСОТЫ КОНЯ
Первые рассказы Бабеля «Мама, Римма и Алла» и «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» опубликовал Горький в своем журнале «Летопись» в ноябре 1916 г. Шла мировая война, свирепствовавшая цензура увидела в рассказах «порнографию», молодого автора привлекли к ответственности, но обвинили еще по двум статьям: «кощунство» и «покушение на ниспровержение существующего строя». Осудить не успели: грянул 1917 г., в стране все перевернулось, старые законы были отменены, судить «ниспровергателя» строя, который был уже свергнут, оказалось не за что.
Встреча с Горьким решила судьбу Бабеля. В молодом провинциале, явившемся в Петроград из Киева, великий пролетарский писатель разглядел талант – хрупкий, неокрепший. Чтобы талант окреп, посоветовал «идти в люди» (как когда-то посоветовал ему дед, после чего юный Пешков пошел, стал Максимом Горьким и счел этот путь универсальным для начинающих авторов, вследствие чего всегда отправлял молодых «в люди»). Бабель совету внял: служил в Наркомпросе, в типографии, одно время был репортером, затем записался в 1-ю Конную. Отвоевав, вновь взялся за перо. Алексей Максимович нашел, что его протеже созрел, и дал добро: «Пожалуй, можно начинать…» И Бабель начал. Во второй раз.
30 сентября 1928 г. Горький в газете «Правда» – главной газете страны, – рассказывая рабселькорам и военкорам о том, как он учился писать, вспомнил про нападки Буденного на своего любимца: «Товарищ Буденный охаял „Конармию“ Бабеля. Мне кажется, что это сделано напрасно: сам товарищ Буденный любит извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей. Бабель украсил бойцов его изнутри и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь – запорожцев». Но это была вторая редакция фрагмента – весьма мягкая. В первой редакции были такие слова: «Товарищ Буденный, разрешите сказать вам, что… въехав в литературу на коне и с высоты коня критикуя ее, вы уподобляете себя тем бесшабашным критикам, которые разъезжают по литературе в телегах плохо усвоенной теории, а для правильной и полезной критики необходимо, чтобы критик был или культурно выше литератора, или – по крайней мере – стоял на одном уровне культуры с ним». Член редколлегии старый большевик А. Халатов посоветовал Буревестнику смягчить выражения. Буревестник смягчил.
26 октября 1928 г. классику советской литературы ответил классик Гражданской войны: «Правда» напечатала «Открытое письмо Максиму Горькому», в котором Буденный заявил, что мнение свое о Бабеле менять не собирается. Несмотря на уважительное отношение к пролетарскому писателю, который в отношении Бабеля заблуждается.
Это главное. Все остальное в буденновской риторике я опускаю. Но Горький не был бы Горьким, если бы не оставил в таком деле, как литература, последнее слово за собой. В своем «Ответе С. Буденному», опубликованном все той же газетой «Правда» 27 ноября 1928 г., он отверг обвинения в клевете, эротомании и садизме, предъявленные его любимцу: «Не могу согласиться с вами в оценке „Конармии“ Бабеля и решительно протестую против вашей квалификации этого талантливого писателя», и на этом поставил точку. Полемика захлебнулась, командарм Конармии маршалу литературы больше не возражал.
УНТЕР-ОФИЦЕРСКИЙ МАРКСИЗМ
Бабель письмо Горького прочитал и остался им недоволен. Недовольство выразил в письме к А. Слоним от 29 ноября 1928 г.: «Номера „Правды“ с письмом Буденного у меня, к сожалению, нет (близкая приятельница просила прислать газету. – Г. Е.). Не держу у себя дома таких вонючих документов. Прочитайте ответ Горького. По-моему, он слишком мягко отвечает на этот документ, полный зловонного невежества и унтер-офицерского марксизма» (автор „Конармии“ не знал про совет осторожного Халатова. – Г. Е.).
Через два года на одном из писательских собраний, когда речь зашла об этой полемике, Бабель сказал: «…мне жаль, что С. М. Буденный не догадался обратиться ко мне в свое время за союзом против моей „Конармии“, ибо „Конармия“ мне не нравится».
То, что Бабель мог, не боясь, написать в частном письме 1928-го года, он опасался повторить вслух в 1930-м.
«ТЯГА К МИЛИЦИОНЕРАМ»
Ему дали топтать землю и смотреть в небо, дышать, а значит, и писать еще девять лет.
В 1930-е гг. Бабель стал ходить к «милиционерам». Так в близком писательском кругу называли чекистов. Он с ними разговаривал, пил с «самым главным», пытался понять, что происходит. Надежда Мандельштам вспоминала: «О. М. заинтересовался, почему Бабеля тянет к „милиционерам“. Распределитель, где выдают смерть? Вложить персты? „Нет, – ответил Бабель, – пальцами трогать не буду, а так потяну носом: чем пахнет?“»
Пахло смертью: расстрелом в тюремных коридорах Лубянки, в лучшем случае – лагерями. Люди исчезали каждый день, знакомые и незнакомые. В кругу знакомых сегодня спрашивали себя и родных, что будет завтра.
Узнать, «как пахнет», означало для него понять, как там все устроено. Он был необычайно умен и чрезвычайно любопытен. Желание все «пощупать собственными руками» было связано с его писательским мироустройством. И в дом наркома внутренних дел ходил из-за любопытства, а не из-за страха (как считали некоторые современники). Любопытство влекло к бездне: понимал, что за Кровавым Карликом (как называли Ежова. – Г. Е.) стоит усатая тень Хозяина. Разум подсказывал: будь осторожен, – но он осторожным не был.
Из донесения 1-го отделения секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР о настроениях И. Э. Бабеля в связи с завершением процесса «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» (22.09.1936 г.): «После опубликования приговора Военной коллегии Верховного суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн. Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: „Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем, шла и идет борьба с Хозяином из-за личных отношений ряда людей к нему».
«И БЕЗДНЫ МРАЧНОЙ НА КРАЮ»
Как известно, «есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю»… Вот именно – на краю. Желание понять победило благоразумие. Бабель приблизился к самому краю, хотел заглянуть за… и оступился. До самого конца не верил, что с ним это может случиться (осведомитель НКВД, приставленный к Бабелю, в августе 1936-го доносил начальству о разговоре с его женой. Антонина Пирожкова рассказала, что однажды спросила мужа: «А вас не могут арестовать?» На это Бабель ей ответил: «При жизни старика (Горького. – Г. Е.) это было невозможно. А теперь это все же затруднительно»). Ошибся. Бывает, даже с такими людьми, как Бабель.
В созданном Сталиным государстве из железа и стали, шизофреническом мире двоедушия и двоемыслия, где ложь выдавалась за правду, а правда расценивалась как безусловная ложь, случиться могло что угодно… Еще до Ежова Бабель на даче Горького расспрашивал Ягоду: «Генрих Григорьевич, скажите, как надо себя вести, если попадешь к вам в лапы?» Тот живо ответил: «Все отрицать, какие бы обвинения мы ни предъявляли, говорить „нет“, только „нет“, все отрицать – тогда мы бессильны».
Советуя своему собеседнику говорить «нет», Ягода слукавил – умолчал о методах, физических и психологических, воздействия на арестованных, которые применяли следователи ГПУ. «Нет» говорили единицы, но и их это не спасало.
Что же касается Бабеля, то следователи-костоломы выбили из него показания, которые нужны были следствию. Он признал себя виновным во всех предъявленных ему преступлениях, но, когда морок отпустил, нашел в себе силы отказаться от некоторых «показаний».
Из протокола допроса Исаака Бабеля (10.10.1939 г.):
«Я оклеветал некоторых лиц и дал ложные показания в части моей террористической деятельности.
Вопрос: Вы решили пойти на провокации следствия?
Ответ: Нет, я такой цели не преследовал, ибо я представляю ничто по отношению к органам НКВД. Я солгал вследствие своего малодушия.
Вопрос: Скажите, кого вы оклеветали и где солгали?
Ответ: Мои показания ложные в той части, где я показал о своих контрреволюционных связях с женой Ежова – с Гладун-Хаютиной. Также неправда, что я вел террористическую деятельность под руководством Ежовой. Мне неизвестно также об антисоветской деятельности окружения Ежовой… Показания мои по отношению Эйзенштейна С. М. и Михоэлса С. М. мною вымышлены. Я свою шпионскую деятельность в пользу французской и австрийской разведки подтверждаю, однако я должен сказать, что в передаваемых мной сведениях иностранным разведкам я сведения оборонного значения не передавал».
А на суде заявил:
«Я ни в чем не виновен, шпионом не был, никогда никаких действий против Советского Союза не совершал. В своих показаниях возвел на себя поклеп. Прошу об одном – дать мне возможность закончить мою последнюю работу…»
Советский писатель Бабель не желал быть «шпионом» – ни французским, ни австрийским. Но для Военной коллегии Верховного суда СССР отказ был несущественным.
Из обвинительного заключения по делу Исаака Бабеля (13.10.1939 г.):
«Следствием по делу вскрытой контрреволюционной троцкистской организации среди писателей и работников искусств было установлено, что активным участником ее является Бабель Исаак Эммануилович. <…> Следствием установлено, что еще в 1928–1929 гг. Бабель вел активную контрреволюционную работу по линии Союза писателей <…>. В результате дальнейшего следствия о троцкистской деятельности Бабеля установлено, что последний еще в 1927–1928 гг. знал о контрреволюционном заговоре, подготовляемом Ежовым Н. И., с которым он, помимо личной связи, был связан через его жену Хаютину (умерла)… В 1938 г. Бабель вошел в заговорщическую организацию, созданную женой Ежова… и по заданию Ежовой готовил террористические акты против руководителей партии и правительства. <…> В 1934 г. и до момента ареста Бабель являлся французским и австрийским шпионом. Для шпионской работы в пользу французской разведки Бабель был завербован Мальро, а для австрийской разведки – Штайнером. Бабель передавал шпионские сведения – о состоянии воздушного флота, экономике советского государства, об оснащении и структуре Красной армии, сведения об происходивших в стране арестах, о настроениях советской интеллигенции, в частности писателей и др. <…> В совершенных преступлениях Бабель виновным себя признал полностью, в части террористической деятельности в конце следствия от своих показаний отказался. Изобличается показаниями репрессированных участников заговора…»
ПРИГОВОР
Суд над Бабелем состоялся 26 января 1940 г. Был настолько молниеносным, насколько и неправым, и продолжался один день. Председатель суда В. В. Ульрих, один из самых верноподданных палачей Сталина, зачитал приговор:
«Именем Союза Советских Социалистических Республик… Признавая виновным Бабеля в совершении им преступлений, предусмотренных ст. ст. 58-1а, 8 и 11 УК РСФСР, Военная коллегия Верховного суда СССР, руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР, приговорила: Бабеля Исаака Эммануиловича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1/XII-34 г. в исполнение приводится немедленно».
«БАБЕЛЬ ВАЛЮТЫ НЕ СТОИТ»
В июне 1932 г. Горький просил ЦК разрешить Бабелю выехать на короткий срок за границу, о чем генсеку доложил в письме Каганович. Сталин ответил:
«По-моему, Бабель не стоит того, чтобы тратить валюту на его поездку за границу».
За границу Вертлявого (как назвал писателя вождь) все же отпустили – на полтора месяца во Францию.
А propos: в 1970–1980-е гг. книги Бабеля можно было купить либо на «черном рынке», либо в валютной «Березке».
«СТАРЫЙ ДУРАК НЕ ОПАСЕН»
У этой истории есть несколько редакций, я свел их в одну. Однажды на дачу к маршалу приехали чекисты с ордером на арест. Герой гражданской войны стал названивать Сталину: «Иосиф, контрреволюция! Меня пришли арестовывать! Живым не сдамся!» Затем выставил в окно пулемет и приготовился отразить вторжение. Чекисты, недолго думая, отбыли восвояси. Когда Хозяину доложили о происшедшем, тот распорядился оставить Буденного в покое:
«Этот старый дурак не опасен».
***
Сталин умер 5 марта 1953 г. на 74-м году жизни на так называемой Ближней даче. 6 марта бесконечные толпы людей прощались с вождем в Колонном зале Дома Союзов. 9 марта гроб бережно внесли в Мавзолей и установили рядом с саркофагом Ленина. Еще через восемь лет, в ночь с 31 октября на 1 ноября, по постановлению XXII съезда КПСС тело вынесли из Мавзолея и опустили в яму у Кремлевской стены.
Буденный дожил до 90 лет и 26 октября 1973 г., как и его «хозяин», умер от инсульта. Похоронен все у той же Кремлевской стены.
Бабеля расстреляли 27 января 1940 г. в Бутырской тюрьме, тело сожгли, а прах зарыли в общей могиле № 1 на Донском кладбище.
***
Из заявления А. Пирожковой в комиссию по реабилитации (25.01.1954 г.): «Мой муж, писатель И. Э. Бабель, был арестован 15 мая 1939 г. и осужден сроком на 10 лет без права переписки. По справкам, получаемым мною ежегодно в справочном бюро МВД СССР, он жив и содержится в лагерях. Учитывая талантливость И. Э. Бабеля как писателя, а также то обстоятельство, что с момента его ареста прошло уже 15 лет, прошу Вас пересмотреть дело И. Э. Бабеля для возможности облегчения его дальнейшей участи».
В том же 1954 г. дело пересмотрели – Исаака Бабеля реабилитировали посмертно. А в 1957-м, после долгого перерыва, вышло «Избранное» Бабеля (включая «Конармию»).
Мемориальная доска в Одессе, на доме, где жил Бабель. Фото: Wikipedia / Водник
"Еврейская панорама", Берлин
