Врата раскаяния
Матвей ГЕЙЗЕР
Глава из книги «Путешествие в страну Шоа»
Что привело меня в этот городок на Подолье с удивительным названием Шаргород? Быть может, рассказ моего знакомого, побывавшего там однажды и полюбившего его навсегда, а может быть, ветер странствий, судьба…
В Шаргород я приехал рано утром. Выйдя из автобуса, увидел древний православный монастырь. От куполов церквей, освещенных ярким осенним солнцем, от кирпичных стен монастыря, заросших мхом, от багряных кленов исходили покой и тайное величие вечности…
Я пошел по центральной улице. Вскоре перед моими глазами возник замечательно сохранившийся католический собор. Пройдя еще немного, я свернул в переулок и увидел силуэт высокого белого здания, величественно возвышавшегося над окружившими его приземистыми домиками. Я застыл от неожиданности — на меня вдруг повеяло чем-то очень далеким и давним. Я ощутил себя в других временах, в другой стране — я как будто очутился в мавританской Испании, на берегах легендарного, воспетого столькими поэтами Гвадалквивира… Откуда возникло это видение здесь, в степях Подолья? Быть может, его принесли сюда сефарды — потомки испанских евреев, изгнанных из Андалусии в конце XV века? В память о тех временах, когда жили они в Севилье, Кордове, Гренаде и познали истинный расцвет своей культуры?.. Подошел ближе. Старинное здание было изуродовано двумя нелепыми пристройками, наверху выбита пятиконечная звезда, чуть ниже — выцветший лозунг: «Народ и партия едины!», под ним — небольшая вывеска: «Цех по выпуску винно-соковой продукции». Я присмотрелся внимательнее: под пятиконечной звездой явственно проступали контуры шестиконечного «могендовида» — звезды Давида. Совсем как в стихотворении Бориса Слуцкого, подумал я, — «Пятиконечная звезда с шестиконечной поспорили на кладбище еврейском…» Как это там?
…Сначала наступала пентаграмма,
А могендовид защищался вяло,
ИIвсе радели в метриках Абрамы
И фининспектор побивал менялу.
Но видно, что-то знает и готовит
Но менее исконный и извечный
Похожий на отмычку могендовид —
Все шесть концов звезды шестиконечной.
Свернув в сторону от бывшей синагоги, я попал в путаницу узких кривых переулков. Старые покосившиеся домики, плотно прижавшись, стояли в печальном безмолвии и как бы подпирали друг друга, чтобы не рухнуть разом на булыжные мостовые. Лабиринты переулков извилисты и бесконечны, за каждым поворотом возникает следующий. Тихо, безлюдно.
Воображение мое заработало безудержно. Передо мной воскресал мир старых еврейских местечек. В какой-то миг мне даже почудилось, что я слышу гул и оживленный гомон местечковой ярмарки, голос балагулы, подгоняющего тощих своих лошадок под звонкий скрип несмазанных колес уставшей таратайки; казалось, что я увижу местечковых ремесленников — бондарей и кузнецов, портных и сапожников, торгующих в праздничный базарный день своими изделиями; я мысленно беседую с лавочниками, назойливо предлагающими свой товар. Впечатление настолько живо, что я останавливаюсь и ищу взглядом старушек, сидящих у порога и старательно стряпающих «из ничего» субботний ужин; стариков, стоящих у своих домов в ожидании случайного собеседника. Тщетно! Вокруг тишина, а над головой облака, медленно плывущие по бледно-голубому небу, и белые тучки, повисшие над мертвыми переулками местечка.
Погруженный в свои мысли я не заметил, как оказался на узком деревянном мостике, зыбко перекинутом через речку, похожую на застывший ручей. Куда-то спряталось солнце, стало прохладней. Я хотел уже вернуться на автобусную станцию, но вдруг вдали, на возвышенности показалось старое кладбище. Необъяснимо сильное чувство повлекло меня туда, и через несколько минут я уже стоял у древних могил. Забытые Богом и людьми повалившиеся надгробья и саркофаги, трогательные и величественные в своем молчании. Обросшие мхом, они напоминали малахитовые валуны, разбросанные на желтовато-серой траве пустынного холма. Бесконечно печальное безмолвие неба и земли не нарушает едва уловимый шелест кустарников, разросшихся между надгробиями. Квадратный шрифт почти истертых временем надписей на мертвых камнях возвращает к прошлому, дремлющему в этих древних надмогильных памятниках, и навевает мысли о вечности, о бренности бытия земного, о безграничности одиночества души человеческой…
Я задумался над судьбой еврейских кладбищ и о том, что в них таится вся горестная история диаспоры. В памяти всплыли стихи Агафия Миринейского, византийского поэта VI века, которые я когда-то читал в переводе любимого мною поэта Моисея Цетлина:
Смерти бояться зачем? Конец она бедствий и боли,
Матерь покоя она, все прекращается с ней!
Только единственный раз она к смертному гостьей приходит,
Разве встречал кто когда дважды явленье ее?
Читать далее: номера страниц внизу
