Зная о нашей многолетней дружбе с известным поэтом-фронтовиком Григорием Поженяном, меня часто спрашивали: какой он человек?
Макс РОЙЗ
Фото из личного архива
Когда о Поженяне спросили адмирала Филиппа Сергеевича Октябрьского, он не задумываясь ответил: «форменный бандит». И по-своему адмирал был прав.
Виталий Сидорцев, сослуживец Поженяна, рассказывал мне, что однажды «уголек», как называли Григора его армейские друзья, увидел, что майор не просто пристает к санинструктору Розе, но и угрожает ей. Лейтенант Поженян тут же подошел и сказал:
«Слушай, майор, если еще раз увижу тебя возле Розы, то пристрелю в первом же бою».
Повернулся и ушел.
Опешившему от лейтенантской наглости, майору ничего не оставалось, как доложить о происшедшем командиру дивизии. Тот внимательно выслушал майора, а затем спросил:
— Так, значит, обещал пристрелить?
— Так точно, товарищ полковник.
Комдив помолчал, а потом сказал:
— Этот может. Ты, майор, лучше держись от него подальше.
Можно, конечно, сказать, что война диктует свои законы жизни. Но и в мирное время, встречаясь с мразью, Поженян не изменял своим правилам.
Однажды Григор сидел в ресторане Дома Литераторов со своим другом-евреем, бывшим военным летчиком. Там же в это время пировала компания «патриотов» из журнала "Наш современник".
Когда в ресторан вошла темноволосая и кареглазая женщина, один из «патриотов», преградил ей ногой дорогу: «жидам проход воспрещен». Его дружки радостно заржали.
Григор посмотрел на своего товарища.
— Сейчас не время, Гриша. Мы с ними еще разберемся.
Поженян поднялся из-за стола. Подошел к веселой компании и железной хваткой взял «патриота» за шиворот, поднял со стула и громко, чтобы слышали все, сказал:
— Ты, мудак! И если ты сейчас же не извинишься перед этой женщиной,
мне придется сделать с тобой то же самое, что я сделал вчера с Фирсовым.
Литературное сообщество Москвы было самым большим в бывшем Союзе, но новости, особенно скандальные, распространялись там достаточно быстро. И большинству посетителей ресторана была хорошо известно, что давеча Поженян засунул голову поэта Фирсова в туалет и спустил воду.
— Извините, — простонал сотрудник журнала.
Но Поженяну этого показалось мало.
— А теперь, мразь, извинись перед Генрихом Гейне, Альбертом Эйнштейном и Иисусом Христом.
Ресторан, смеясь, аплодировал Поженяну.
Одним из самых легендарных поступков Григора было его выступление на собрании в Литинституте. Случилось это в самом начале антисемитской кампании по борьбе с безродными антисемитами.
— Григорий Михайлович, хоть вы и не член партии, но фронтовик и орденоносец, — сказали Поженяну в парткоме. — И мы надеемся, что вы сможете дать достойную оценку творчеству этого иуды Павла Антокольского, лекции и поэзия которого пронизаны низкопоклонничеством перед Западом.
Григор редко надевал свой мундир и награды, но на собрание пришел в морском кителе с орденскими колодками. Рассказал присутствующим о той любви и уважении, которыми Павел Антокольский пользуется среди студентов, и об уникальном таланте этого поэта.
– Я всю войну прошел с книгой стихов Павла Антокольского. Если бы мне в грудь попала пуля, то сначала она бы прострелила его книгу.
Он остановился и обвел взглядом молчавшую аудиторию.
— Сын Павла Григорьевича погиб на фронте и сегодня он не может защитить своего отца. Но это сделаю я, которого тоже убивали на фронте.
В зале зависло тягостное молчание, ибо все, студенты и преподаватели, понимали, что Поженян сейчас рискует не только свободой, но возможно и жизнью.
На следующий день ректор Литинститута Федор Гладков, имя и книги которого уже давно забыты, вызвал Поженяна к себе в кабинет. Обмен «комплиментами» был краток. Не в состояние сдержать, накопившуюся злость, Гладков закричал:
– Вон отсюда. Чтоб ноги вашей не было в институте!
Григор сделал стойку и на руках вышел из кабинета ректора.
Много лет спустя он напишет:
Когда еще черемуха цвела
И все рубахи были нам тесны.
А мы не, выходя из-за стола,
Стакан в стакан встречали две луны.
Когда хватало в проруби тепла
И женщины ворочались в зрачках.
А мы, смеясь, ходили на руках.
Тогда еще черемуха цвела.
Изгнанный из Литинститута, Григорий Поженян пошел работать грузчиком в Калининградский порт. Однажды в Москве он познакомил меня со своим бывшим бригадиром Володей Хмельницким, парнем с довольно внушительной уголовной биографией. Через несколько минут после ухода Володи раздался телефонный звонок. Григор взял трубку, внимательно выслушал своего невидимого собеседника, а потом сказал:
— Товарищ генерал, если мне когда-нибудь потребуется ваш совет, непременно приеду к вам. Сейчас же вам нужен мой совет, так, пожалуйста, приезжайте ко мне.
— Гэбэшникам я вдруг понадобился, — сказал Григор, положив трубку.
И с Володей Хмельницким, и с генералом КГБ он разговаривал одним и тем же голосом, без малейшего намека на угодливость.
Конечно, самое главное событие в жизни Григория Поженяна произошло в июле 1941 года, когда немцы захватили Беляевку и отключили насосы, подающие воду в Одессу. Много лет спустя Григор расскажет об этом в фильме «Жажда», а тогда тринадцать матросов, среди которых был и старшина первой статьи Поженян, добровольно взяли на себя роль смертников. Задача была чрезвычайно проста: выбить немцев с водонасосной станции и дать, умирающей от жажды Одессе, воду. Выбили, и не просто дали воду, а удерживали оборону почти сутки. Отходили с боем и не могли тащить на себе раненых. Одного из них закопали в гальку, чем фактически спасли ему жизнь.
— Я пришел в себя ночью, — рассказывал мне Поженян, — вокруг было тихо и я понял, что немцев поблизости нет. Значит, надо думать, как пробраться к своим.
Он пробрался и после Одессы воевал в Севастополе, на Кавказе и в Заполярье.
После войны, приехав в Одессу, Григор увидел на стене здания, по улице Пастера 27, в котором июле 41-го располагался отряд матросов-добровольцев, мемориальную доску. Среди имён погибших ошибочно значилось и его имя. Там же было сказано, что посмертно все матросы-добровольцы были награждены Орденом Боевого Красного Знамени.
— Я не пошел за орденом по двум причинам, — сказал Григор, когда я поинтересовался, вручили ли ему этот орден. – Во-первых, у меня было достаточно наград. Но самое главное было в том, что я хорошо знал, как работает эта блядская система.
Придешь за орденом, а тебе скажут: «А вы оказывается не погибли. Так, посидите лет десять, а мы пока проверим, не сотрудничали ли вы с фашистами».
У Григория Поженяна действительно было достаточно наград, которые красноречиво говорили об его фронтовой доблести. Два Ордена Отечественной войны, первой и второй степеней, орден Красной звезды, за оборону Советского Заполярья, за освобождение Белграда и полный «южный бант»: за оборону Одессы, за оборону Севастополя и за оборону Кавказа.
Анатолий Гарагуля, фронтовой друг Григора и впоследствии один из самых известных капитанов Черноморского морского флота, однажды подсчитал, сколько человек получили полный «южный бант». Оказалось, что Героев Советского Союза было в четыре с половиной раза больше.
И еще одна достаточная интересная деталь об отношении Григория Поженяна к наградам. События эти протекали у меня на глазах и я их просто документировал в своем журналистском блокноте.
В 1996 году Сергей Красавченко, будучи в то время заместителем руководителя администрации президента, рассказал Ельцину историю Поженяна и за что его посмертно наградили орденом Боевого Красного Знамени. Ельцин был настолько потрясен рассказом, что решил дать Поженяну Героя России. Для оформления документов Григора пригласили в наградной отдел.
— Или всем 13-ти, или никому, — сразу же сказал Поженян.
Дама из наградного отдела начала объяснять, что у одного из тех, кто погиб, давая воду Одессе, сын стал уголовником, у другого – кем-то еще. Григор встал и вышел из кабинета.
Мне неизвестно, что произошло дальше. Знаю только то, что Поженяна пригласил к себе президент Ельцин.
Внимательно выслушав президента, Григор сказал:
— Борис Николаевич, я вам очень благодарен за признание моих боевых заслуг, но и вы поймите меня. Если я один приму эту награду, то все оставшиеся мне годы, придется ездить по стране и объяснять людям, что я не падла.
К чести Ельцина, он не только понял Поженяна, но и наградил его орденом «За Заслуги перед Отечеством», который мы неделю обмывали в парной его фронтового друга.
У нас с Григором была большая разница в возрасте, и многие удивлялись, что же в действительности нас с ним связывало. Если общими словами, то почти по Бабелю: мы смотрели на мир одинаковыми глазами. Но лучше всего на этот вопрос ответит одна из наших встреч.
Сидим мы с Григором в его квартире, в Переделкино, стакан в стакан… Нет, не вторую луну и даже не первую, но сидим хорошо. Григор что-то травит, то есть рассказывает, и как всегда интересно. Тот, кто хоть немного его знал, ни на секунду не сомневался, что если бы Остап Бендер однажды с ним встретился, великому комбинатору ничего бы не оставалось, как сказать: «Сегодня парадом будет командовать Поженян».
Неожиданно Григор прерывает свой рассказ.
— У меня для тебя сюрприз.
Сам по себе Григор – это уже большой сюрприз, но я внимательно смотрю на него, ожидая добавки. Он встает из-за стола, уходит в комнату, возвращается и говорит:
— За большие заслуги перед флотом награждаю тебя знаком причастности. – И прикрепляет мне на грудь флотский знак «За дальний поход».
В те минуты мне почему-то вспомнился его рассказ, как бабушка «прятала» конфеты в нижнее отделение шкафчика, а потом, повернувшись к пятилетнему внуку, спрашивала не видел ли он, куда она спрятала конфеты, на что Гришенька, конечно же, отвечал «не видел».
И тогда в Переделкино мне показалось, что Григор смотрит на меня такими же невинными глазами, какими он в детстве смотрел на свою бабушку, «прячущую» конфеты.
Беру под условный козырек:
— Благодарю за доверие. Считаю честью служит в подразделении капитана третьего ранга Григория Поженяна.
Мы обмыли награду и я сказал:
— Награда без соответствующей бумаги – не награда.
— Ты прав, — мы вместе поднимаемся на второй этаж, в его кабинет, в середине которого стоит огромный пень, утыканный разными ножами и кинжалами.
Григор садится за огромный письменный стол, достает чистый лист бумаги и пишет:
СПРАВКА
Дана Максу Ройзу
За особые заслуги перед флотом, в частности перед ВМФ России.
Редкий знак причастности.
Капитан 3 ранга,
Кавалер 30 правительственных наград (орденов и медалей)
Кавалер Ордена «За заслуги перед Отечеством»
Григор Поженян
Он протягивает мне справку. Я читаю и спрашиваю:
— А где печать?
Григор достает печать, прихлопывает к справке и протягивает мне.
— Почему такая бледная?
Он прессует печать в штемпельной подушке и ставит на справку.
— А почему печать вверх ногами?
Григор смотрит на печать и ставит ее так, как надо.
Я беру справку, молчу, а потом с небольшим упреком говорю:
— Григор, это ведь печать СССР, страны которой больше нет.
Он открывает ящик стола, достает оттуда другую печать и все повторяется сначала.
Справку я сохранил. Жалко только, что чернильные печати почти все со временем выцвели.
Некоторые приятели Поженяна по-доброму называли его «Мюнхгаузеном».
Григор не летал ни на ядре, ни на Луну, не зависал на веревке между небом и Землей, хотя частенько сам себя туда подвешивал. И делал он это исключительно по собственному желанию. Потому что был он человеком необыкновенной энергетики, которому были абсолютно неприемлемы подлость, казенщина и однообразие. Именно поэтому адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский, называя Григора бандитом, сразу же добавлял, что «более хулиганистого и рискованного офицера у себя на флоте я не встречал!».
Одну из своих последних книг Григорий Поженян назвал «Защищая свою крутизну». Там есть такие строки:
Защищая свою крутизну,
Не печальтесь, что губы разбиты.
Ни погонщику и ни слону,
Как слоны, не прощайте обиды.
Шрам притерпится, боль отболит.
Как бы ни были поводы жестки,
Никому не прощайте обид.
Защищайте свои перекрестки…
Перекрестки Григора всегда были на линии зла и добра, которое он защищал с оружием в руках, силой своего слова, а если надо было, то и кулака. Сам он это объяснял неписанным кодексом чести морского офицера, от правил которого капитан третьего ранга Григорий Поженян никогда не отступал.
Электронный адрес автора: [email protected]
