В пьесе Маора Згури нет ясных горизонтов, нет яркого света и прорыва к счастью в конце тоннеля. Она и называется вполне пессимистично: «Кто-то в конце умрёт». Хотя что же здесь пессимистичного, если вдуматься?.. Смертность, как сказал мне драматург Семён Злотников, на Земле стопроцентная…
Инна ШЕЙХАТОВИЧ
Фото: Эстер Эпштейн
Пьесу Маора Згури представили в своей версии Идо Кольтон и Офир Асаф. А Идо Кольтон стал режиссёром этого спектакля в тель-авивской театральной студии Йорама Левинштейна.
Сразу скажу, что студенческий театр для меня – это лакмус, предсказание и повод для раздумий. Он проявляет принципиальные, основополагающие тенденции в развитии театрального искусства страны, высвечивает его сильные и слабые стороны, радует и обескураживает. И ещё скажу, что почти никогда мои оценки с оценками критиков, пишущих на иврите, не совпадают. Да практически всегда они диаметрально противоположны. Менталитет, теоретические основы, художественный опыт – разные. С этим ничего не поделать. Хотя и с российскими критиками я не совпадаю. Они умиляются и радуются вещам, которые мне кажутся напыщенно-искусственными, псевдо-оригинальными. Лишёнными гуманистической мысли. Но речь не о моих взглядах. Речь о спектакле студентов, будущих звезд (надеюсь), продолжателей дела израильского театра, — яркого, щедрого на эмоции, чуждого ложной патетике и фальшивому мудрствованию.
…Зал перестроен таким образом, что зрители сидят по обеим сторонам сцены-подиума, а действие протекает в её эпицентре, — так смотрят на демонстрацию мод. Так все подключены. Мы, зрители, видим и актёров, и тех, кто сидит напротив.
На подиуме – чёрные кубы. Когда появляется сценический свет, светятся и прорези – окна; кубы становятся домами, и действие происходит словно над этими домами и в них самих, — там, где за ставнями разыгрываются маленькие и грандиозные драмы. Действующих лиц немного: два брата, один из которых аутист, «человек дождя», а второй хранит какую-то свою тайную беду. Две сестры, одна из которых странная, травмированная, плохо приспособленная к жизни среди людей, а вторая работает в стриптиз-клубе. Есть ещё пара: Он и Она, очень разные, не совпадающие ни в чём, измотанные, истерзанные запутанными, нездоровыми, болезненными отношениями…
Сестра по имени Нико, «русалка», живущая в сказке, или скорее в кошмаре, полностью зависит от Лоли, девушки, которая зарабатывает на жизнь тем, что раздевается для посетителей, и не верит ни во что светлое, доброе. Лоли — очень ответственная, сестра – всё, что у неё есть в мире.
Адам – таинственный, непонятный. Брата (тот называет себя Джо — так ему уютнее, возможно, выдуманное имя делает его свободнее, дает надежду) прежде не очень любил, почти не навещал, — и вдруг забирает его из лечебного учреждения к себе домой, хочет дать ему тепло и надежду. Ведь они оба лишены этого, и родители никогда не баловали их нежностью, вниманием, ссылаясь на занятость на работе…
Встреча с Лоли меняет что-то в Адаме. Но брат, этот странный мальчик-«дождик», упрямый, совсем не глупый, слабый и ранимый, тяжело страдает, печалится, ощутив, что брат отдалился от него. И Нико тоже страдает. Она не желает делить сестру ни с кем. Никогда. Она бьётся, как русалка, в паутине, в сети своей ситуации. И когда перемешиваются, переплетаются все линии, все участники жизни-конструктора, когда Нико встречается с Джо, — Ярдена и Бенци рвут тонкие нити своей больной и неуютной связи. Когда все оцарапывают душу обо всех – грянет гром. В дождливую ночь, записав слова прощания, горькую короткую исповедь бессильного и безнадёжно потерянного человека, которого больше не утешают сказки, Нико бросается в чёрную пустоту. Уходит. Выскальзывает из дома, в котором мерцает тусклый свет. И дождь падает откуда-то сверху, живой и холодной волной омывает лица тех, кто остался, и беззащитно-искусственно светятся фонарики мобильных телефонов, эти эрзац-маячки, будто болотные светлячки в джунглях из стекла, бетона и тотального одиночества.
Режиссер Идо Кольтон применил вполне релевантные, органичные театральные средства. Процитировал «Человека дождя», дал аллюзии на диснеевскую «Русалочку». Спектакль получился искренний, трогательный. Местами надрывный. Вероятно, чуть несамостоятельный, потому что многие детали мы видели многократно. Такие, как фонарики телефонов, направленные на лица, выступающие из темноты…
Я так поняла, что студент Офир Асаф (он играет Адама) выступил соавтором в подготовке той версии пьесы, которую студийцы вынесли на суд публики. Он в своей актёрской работе сдержан, скуп на эмоции. Джо — как его играет Лидор Адмони – мягкий, искренний, в нём нет ничего напоказ, никакой рисовки. При этом актёр умеет взволновать и убедить. Нико – Дин Хафнер. На мой взгляд, она чересчур много кричит, слишком педалирует высокие ноты в своих сольных выходах. Хотя самоотверженно и тотально поглощена ролью. Лоли – Элинор Вайль. Напоминает лезвие в ромашках. Настороженная, скрывающая свою правду и свою боль. Отчаянно и гордо ведёт тему девочки, на плечи которой легли тяготы и уродства мира — этой чёрной дыры, в которой она вынуждена стоять, скользить, кружиться у шеста в баре, как у позорного столба.
Бенци – Шауль Антман. Подавляющий до поры в себе злость и агрессию, разыгрывающий влюблённого подкаблучника, преданного и послушного, он потом взрывается, бьётся в уродливой истерике, сторицей возвращает окружающим то, что держал в себе, скрывал, микшировал. Ярдена – Рада Канторович. Красивая, очень эффектная (я представила, какой она будет в костюмных ролях!), заметная. Она точно показывает переход от спокойного, уверенного главенства в паре, от желания наставлять любимого – к беспомощной, сознающей неправду, неискренность своих отношений, сломленной молодой женщине, которая так хочет нежности, истинной любви, что за химерой, за подделкой тянется к первому встречному…
…Нико ушла. Отразилась в зеркале дождливой ночи. В судьбах всех, с кем её столкнула судьба. А я всё думаю о ней, о спектакле, который так серьёзно и болезненно ведёт беседу на тему пустоты и одиночества в мире, в любом городе. В чужом пространстве, на которое все мы, так или иначе, обречены.
