Мир затих. Серебряной кнопкой воткнулась в небо над Яффо одинокая звезда. Зальчик гешеровского «Ангара» втягивает в себя гостей. Глотает в своё дымное, подсвеченное софитами чрево
Инна ШЕЙХАТОВИЧ
Фото: Михаил Дорошин
Столики со стульями. На столиках – старые фото в рамочках. Официанты принимают заказы на алкоголь и прочие напитки. В центре зала — помост. Сбоку, в углу — музыканты. Стены отведены для проекции титров и демонстрации немногочисленных кинокадров.
Ансамбль Fulcro, этот театральный редкий коллектив, который, не видя больше возможностей и желания работать в России, приехал в Израиль в полном составе, — собирается тем же составом в Израиле творить и творчески расти. Режиссер и куратор Даша Шамина. Этот вечер – от Fulcro. Ансамбль предлагает сыграть с ним в интерактивное кабаре. И складывается лабиринт – мозаика. Отсюда и название всего действа: «Третье кабаре. Горящий куст».
«Неопалимая купина», горящий куст – знак божественного присутствия. Горение – как смысл жизни? Куст, пылающий вечно, не сгорая, — как символ божественной трагедии, которая всё продолжается, и нет ей конца? Молодые амбициозные актеры явно не боятся громких слов, зашкаливающей патетики, замахиваются на вселенские масштабы. Холокост и другие мировые трагедии сопряжены в музыкальном рассказе. Есть про евреев. И есть про других сынов человеческих. Песни и попевки, на которые, как на нить, нанизываются эпизоды спектакля-концерта, не складываются в цельный сюжет.
Очарованные и невольно обманутые Пушкиным, творцы подчас ищут ключ к зрительским сердцам в лозунге: «гений – парадоксов друг». Актриса говорит про печальные, трагичные вещи – и истерически смеётся. Или идёт речь о тяжком, горестном событии-эпизоде, а соратники рассказчика в экстазе, с плотоядными улыбками, поедают пирожные.
Понятно, что человеческая психика организована очень сложно, и единственное, что мы достоверно знаем о ней — так это то, что мы не знаем о ней в точности ничего. Испытать холод в жару, смеяться, будучи в глубоком горе, — вполне возможно. И возможны слёзы в минуты радости. И вероятна нереальная отвага маленького несмелого человека в безысходной ситуации. Да, в мировом искусстве такой приём нередко встречается.
Искусство вообще готово искушать всемерно, безгранично экспериментировать. Приемлемы и допустимы всякие нелогичные на первый взгляд вещи. Но длинные бессвязные сентенции кабаре-куста про сон и сновидения; или без всякой логики результирующий, формально прицепленный образ «кожа памяти зажила»; или крики там и тогда, когда это неестественно, никак не оправданно, парадоксально до путаницы, до полного абсурда – тут уж разуму непредвзятого зрителя становится очень тяжело.
Кусочки текста и музыки, оборванные… Строчки – как неровно соединенные звенья… Скачки во времени и бессвязные, понятные только самим исполнителям и режиссёру, сюжеты эпизодов…
Трогательным мне показалось мгновение, когда упавшие на помост актёры поднимают ладони – как цветы, как флажки – к небу. Словно прося и прощаясь, И светятся золотые в неверном огне софитов лица зрителей и участников, которые будто в амальгаме зеркала истории отражаются…
Актёры энергичны, отдают себя действу страстно, без остатка, с жаром, полностью – но и это в некоторые моменты выглядит болезненно-гипертрофированным. Неоправданным. Озвученные тексты, подчас невнятные, оказываются неспособными прояснить и донести до зрителей возложенную на них серьёзную смысловую нагрузку.
Думаю, многим израильтянам такое новаторское переживание — с разноязыкими текстами, бурными прыжками, пышными пирожными, смехом сквозь рыдания — будет вполне интересно. К моему сожалению, я не смогла его оценить по достоинству.
