Чего только люди ни находят… Чего только ни теряют… У каждой вещи есть душа. И тянется она к себе подобным
Зинаида ВИЛЬКОРИЦКАЯ
– Муся? Что ты там делаешь и как туда попала? – умом Рива понимала: не Муся это, не Муся. Поближе подошла, пригляделась – игрушка. Совсем как живая – с горящими-говорящими глазами, нереально похожая на ушедшую за радугу трехцветную красавицу Мусю – разве что та кошка знала улицу с подоконника, а эта – с магазинной витрины.
– Я так не договаривалась, Муся. Почему ты такая грустная? Обиделась? За что? По глазам вижу – обиделась. Откуда мне знать, что ты тут? Ладно. Через пару дней заберу тебя отсюда – и будем общаться, как в старые добрые времена. Я без тебя, сама понимаешь… Муся, ты куда?
Крепко подвяленная временем, безбожно расфуфыренная продавщица уволокла Мусю в недра магазина. Пришлось зайти внутрь.
Полное запустение. Строительный мусор, битое стекло, обрывки яркой упаковочной мишуры, фрагменты настольных игр, – все свалено в кучу. Никакой эстетики. Это же насилие над Мусиной свободой духа!
– Только что в витрине вашего магазина была кошка. Очень большая, красивая… Где она?
– В подсобке. К переезду готовится.
– Куда?
– Поди знай, куда. Закрываемся мы, закрываемся! – развела руками продавщица. – Весь товар уже вывезли, теперь вот витрину разбираем…
– Кошка продается?
– Товар с витрины – по особой цене.
– Заплачу любую.
– Дизайнерская работа. Ручной пошив. Все дела – с хозяином. Он будет завтра. Если дадите хотя бы пятьдесят шекелей задатка, можете взять прямо сейчас. Остальное принесете утром. Хозяин скажет, сколько добавить. За сумму не волнуйтесь. Он не жадный.
– А вдруг не приду?
– У вас на лице написано – придете.
– Тогда беру. Прямо сейчас и беру!
* * *
…В прежней жизни, Муся, ты была человеком, а я – кошкой, поэтому меня так тянет к семейству кошачьих. Я в этом плане даже прославилась: на днях соседка из дома напротив сказала, что слышала про одну странную дамочку… Которая с уличными котами разговаривает. По моим глазам поняла, кто эта дамочка – и слиняла. Думаешь, я обиделась, Муся? Мне уже давно все равно. А ты… Из пункта временного пребывания ты попала домой. Завтра пойду за тебя выкуп давать. Надеюсь, его сумма не подкосит мой многомиллионный бюджет. Ай, какие наши юные пенсионерские годы. Миллион туда, миллион – сюда… Сколько скажут, столько и отвалю. В Мусином домике, под Мусиным одеяльцем тебе будет…
Муся, что ты делаешь? Что ты делаешь, Муся? С какой стати тебе понадобилось падать на пульт? Твоя живая копия тоже пыталась вот так включать телевизор. Думаешь, он включится, если попробуешь пульт на зуб? Я не стану намазывать электронную технику горчицей, а ты имей совесть и не грызи несъедобные предметы интерьера.
Я делаю вид, что ты живая, ты делаешь вид, что так оно и есть… Когда я умру, все поймут, что ты игрушка, поэтому я буду жить долго. Пока не надоест.
В чем дело? Что случилось? Что с тобой? Я посадила тебя в Мусин домик, на Мусин коврик… Спасибо, что ты меня понимаешь и даже нисколечко не ревнуешь. Что-что? Немножко все же ревнуешь? Это нормально, Муся. Вся квартира напоминает о ней. Теперь ты за нее будешь отдуваться. Жди меня – и я вернусь.
* * *
Магазин действительно закрывался. На табличке «Сдается» был телефон для желающих снять помещение. Бодрый розовощекий толстячок (очевидно, хозяин) сноровисто выметал остатки беспорядка.
– Я принесла деньги за кошку в витрине. Сколько доплатить?
– Нисколько! Это матана. Подарок! На правой лапе шов разошелся. Зашить – и будем квиты.
– Спасибо! Удачи на новом месте!
* * *
Все, Муся, сделка состоялась. Теперь ты моя. Ну-ка, покажи лапу. Не левую, Муся. Правую. Да. Так и есть. Надо лечить. Где у меня черные нитки? Вот они. Негоже с разодранной лапой ходить. Больно не будет. Зашью аккуратненько…
Твоя предшественница два дня от меня за холодильником пряталась. Ночью «на горшок» выходила, территорию обследовала-обнюхивала… На третий день я ее на запах шашлыка выманила, на руки взяла… С того момента она с рук не слезала.
Я ведь ее брать не хотела. Боялась умереть, котенка сиротой оставить. Вон сколько их на улицах – красавцев и чьих-то бывших любимцев… Всех не спасешь, но Муся меня спасла. Ощущение, что ты нужна, держит тебя на плаву. Хотя с фамилией Плакучая положено рыдать с утра до вечера, я из другого теста. Ни единой слезинки попусту не проронила: плачь – не плачь, годы несутся вскачь, а женского счастья как не было, так и нет. Не судьба, значит. Есть многое другое. Не менее важное. Теперь появилась ты, Муся! Будет с кем посплетничать! Надежно, удобно – и никакие секреты чужих ушей не коснутся. Еще и подписку не надо давать о неразглашении тайн мадРИВского двора…
* * *
Будучи «в той жизни» кардиологом, Рива всю себя отдавала чужим сердцам. Ей было не до своего. Стучит – и на том спасибо.
Муж – Остап Тарасович Плакучий – имел вместо сердца пламенный мотор, преподавал марксистско-ленинскую философию в педагогическом институте и был оригинален во всем.
На десятом году семейной жизни Остапа понесло в новую любовь. Ушел к студентке, та родила ему сына, но брак длился недолго. Третья жена отбила его от второй и родила двух сыновей. Близнецов. От четвертой он ушел сам. Она кормила его как на убой – полуфабрикатами из «Кулинарии», которой заведовала.
Опасаясь потери товарного вида и язвы желудка, Остап ушел к пятой. Уже будучи немножко беременной, та бросила Остапа ради молодого мускулистого сантехника Рустама, а через шесть месяцев у них родился сын – вылитый Остап. Рустам выразил глубокое разочарование: воздел карие очи к небу, произнес длинное ругательство на нерусском языке и, дымясь праведным гневом несостоявшегося серийного убийцы, прямо из роддома ушел к работнице банно-прачечного комбината залечивать моральную травму.
Родная кровь – не абы шо. Пришлось Остапу принять заблудшую овцу в лоно семьи. На третий год пятая родила копию Рустама. С облегчением расставшись с неверным номером пятым, Остап ушел к благоразумной даме на десять лет старше. У той были свои дети, но она неблагоразумно поднатужилась и родила общего. Тоже сына.
Чем он их брал? Неземной красотой? Обаянием и старой армейской татуировкой на правой руке: «Р. – любовь моя до гроба». Вот такие любови до гроба бывают. Имена всех Остаповых пассий начинались на букву «р»: Рива, Рая, Рита, Рената, Роза, Регина и Рада. В придачу к татуировке произносились волшебные слова: «Любимая, всю жизнь я ждал только тебя».
Сказать, что отец твоей дочери – обычный мартовский кот, как-то неудобно. Любить по-настоящему – закрыть сердце для остальных. Что ж. Если человек ищет, на чем лучше сойти с ума, пусть сходит. Потеряв неверного мужа, обрела хорошего друга. Он периодически звонил и жаловался на очередную супругу с таким юмором, что Рива от души хохотала. Общение начиналось с одной и той же фразы:
– Ты на меня не сердишься, что я тебя беспокою?
– Опять что-то не так?
– Ты что-то знаешь или просто догадливая?
– Просто догадливая.
– Ты эталон благоразумия, – льстил Остап. – А что ты знаешь?
– Что я могу знать?
– Как что? Я фактически одинокий человек. Никому не нужный, но фасон держу.
– Да ладно тебе хвастаться, – утешала Рива. – Живи и радуйся своей плакучей Санте-Барбаре. Есть чему! Вон сколько сыновей у тебя! Все Плакучие, и все Остаповичи!
– Есть чему, говоришь? – эхом откликался Остап. – Ты права, дорогая! – дабы не перепутать имена своих бывших, он всех называл «дорогая». – Эх, сколько сыновей у меня! Все Плакучие, и все Остаповичи! Я всегда честно женился, чтобы фамилия не пропадала. Но сердце… От моих бесконечных закидонов оно разве в порядке? Моему личному кардиологу… пора бы это знать!
– Пока, дорогой! – невозмутимо прощалась Рива. – Не морочь голову. Твое время вышло. Личный кардиолог в свободное от работы время волосы красит. Личные кардиологи никому не должны показывать, что у них, как у многих простых смертных, ранняя седина. Очень ранняя. Вся голова фиолетовая, телефон фиолетовый, мысли дыбом… И тоже фиолетовые. Если тебе нравится быть страдальцем, мне неохота страдать за компанию.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
* * *
Как ему это сходило с рук по партийной линии? Непонятно. Каким-то образом сходило. Когда марксистско-ленинская философия сошла «на нет» вместе с партийной линией, Остапа опять понесло. На сей раз – в теологию. Наука о боге совпала с очередной любовью и отъездом Ривы на историческую родину.
Отсутствие Ривы, как ни странно, расстроило Остаповых супружниц. Тряся целлюлитом плакучего сплочения-ополчения, не с кем консультироваться по давлению, которому при таких сумасшедших нервных перегрузках прыгать нельзя. Почему? Потому что все врачи, кроме умницы Ривы, никуда не годятся: столько всего понавыписывали… Кто это проверит и посмотрит анализы? А ежели сильно чихнуть и спина заболит вплоть до радикулита, кто подскажет, что делать? Здоровье – штука коварная, без персонального доктора не обойтись. Только пристроишь ногу, чтоб не болела – не знаешь, куда девать кашель. Прошел кашель – опять нога болит… Жаль, что в Израиле Рива пошла в физиотерапевты и не всегда находит время обследовать плакучую родню по телефону!
Рая, Рита, Рената, Роза, Регина и Рада щепетильно относились к своему здоровью, влияющему на красоту. Между собой не особенно ладили, но друг друга терпели ради детей. А посему обменивались опытом воспитания подрастающего поколения, кулинарными рецептами по его кормлению и промыванием костей Остапу-супостату.
С детьми – проще, чем с их мамашами: Остаповы отпрыски и отпрыски его жен от других браков дружили между собой. Невзирая на разницу в возрасте, перезванивались не только по необходимости, но и ради удовольствия. Встречаясь на главном семейном торжестве – дне рождения чадолюбивого папаши – делали фото, глядя на которые отрицать родственные связи было невозможно: круглолицые белобрысые белобровые Плакучие смахивали на Остапа и, соответственно, друг на друга. Знали уйму анекдотов, травили их без остановки сутками, сами же над ними смеялись, одинаково придерживая руками трясущиеся от смеха животы. А еще потрясающе пели украинские песни – хоть сейчас на фестиваль.
Патриарх семейного клана дед Тарас донимал родню рыбацкими байками, учил рубиться казацкой саблей, ползать по-пластунски и то ли случайно, то ли нарочно – наперекор уважаемой сыном букве «р» – превращал Риву в Иву, Раю в Аю, Риту в Иту. Ената, Оза, Егина и Ада – не исключение. Все пели – заслушаешься. Гармония классически слаженного многоголосия, не омраченного шипением серпентария, редкость.
Рива совсем не умела петь, а дочь – эдакая пышнотелая блондинистая барышня на чайнике – и внешностью пошла в отца, и голос унаследовала. Но однолюбка. Не вертихвостка. Как влюбилась в своего Мориса, так и…
«Мама, у меня голова закружилась, стало плохо – сердце чуть не выскочило! Мне Морис предложение сделал! Мама, я его люблю! У нас даже имена подходят: Ирис плюс Морис – любовь! Мама, мне платье искать надо! Тебе тоже! Я замуж выхожу! Ты хочешь внуков, мама? Тебе что-то надо, мама? Если надо, скажи!»
* * *
А что говорить? У них с Морисом семья – любо-дорого посмотреть. Проходили армейскую службу в музыкальном ансамбле, пели дуэтом. Допелись до того, что поженились… Плакучий ликовал. Он все новости от Иры узнавал раньше Ривы. Любимый отец как-никак. Единственный, в отличие от многочисленных мачех. «Наша Ириска беременная! У нашей Ириски муж – французский еврей, его родители ведут традиционный еврейский образ жизни… Это хорошо. У их детей и внуков будет много ангелов-хранителей!»
В любой истории должна быть интрига. Какая у нас с тобой интрига, Муся? Чем мы можем заинтересовать хоть кого-то? Что в этой истории делаешь ты? Ты понимающе молчишь. Что в этой истории делаю я? Что-то рассказываю. Беседовать можно с любым предметом: с настенными часами, со старинной брошкой, с игрушечной кошкой…
Ночью был сильный ветер, почти ураган! Все летало-грохотало-завывало… Страшно, что творилось. А ты, Муся, молодец. Настоящий оазис спокойствия. На днях твое спокойствие закончится: приедут мои вездесущие внуки, начнут тебя делить… Надо сходить в магазин и купить спагетти. Без спагетти и сосисок за стол не сядут.
– А что у тебя есть? – спросят.
– Рыба, запеченная в духовке. Куриные ножки с картошкой. Суп с фрикадельками. Яблочные оладушки.
– А еще что? Спагетти вэ сосиски есть? Давай спагетти вэ сосиски. Почему ты говоришь на иврите? Мы и так знаем иврит, царфатит (французский) и англит. Папа сказал с тобой тренировать украинит и русит, а ты что делаешь?! Спагетти вэ сосиски – это же иврит!
***
Муся, ты слышала? Сейчас к нам с тобой приходили соседи с первого этажа с деловым визитом. «Кошку не одолжите? К нам мышь в окно скребется». Что бы ты им ответила, Муся? Я сказала: «Вы хотите, чтобы моя Муся открыла вашей мыши ваше окно?» Они смутились и удалились. Нет нам с тобой покоя, Муся. Мы востребованы. Это хорошо. Вчера нам с тобой поклонник из фейсбука запрос прислал. «У вас кошка прелестная на аватарке!» – написал. Это он на тебя запал, Муся. Берем его? Берем! Как только взяли, требования выставил. «Почему не жмете лайки моим котикам? Щас как сделаю чистку френдов и удалю вас вместе с вашей противной кошкой!» Чего это он так раздраконился, Муся? Делает нервы себе и другим. Нам оно надо? Котов у него целая стая. И всем лайки подавай. Можно подумать, мы для него лайки на грядке вместо ромашек выращиваем!
А через полчаса у нас заквакает скайп. Увидишь Остапа Плакучего. Жив, курилка. Освоил современные средства связи и передвижения. Живет в Канаде с последней – поди знай, какой по счету – дамой сердца.
– Ты на меня не сердишься, что я тебя беспокою?
– Я свое уже отсердилась.
– Отсердилась – это хорошо. Рива, я много о нас думал. Зачем я метался от одной к другой и третьей? Лучше тебя нет. Правда. Ты с возрастом ничуть не хуже стала, наоборот! – Остап считает себя умным, но регулярно делает глупости, пытаясь усидеть сразу на всех двенадцати стульях из гарнитура мадам Петуховой. – А как твоя личная жизнь?
– Моя личная жизнь сыта по уши и больше никого не желает.
– Это хорошо. Все мужики – козлы. Не нужны они тебе.
– Уж кто бы говорил…
В паузу вплелись звуки флейты. Не запись. Живая музыка. В соседней квартире жил профессиональный музыкант. Пару лет назад вселился. После смерти жены поменял свой большой дом на квартиру поменьше. Выходя из лифта, вежливо улыбался, произносил стандартное «Шалом!» Остальное сообщала флейта за стеной. Чтобы слышать эту флейту, Рива старалась пореже выходить из дома. А брови-пружинки… К ним хотелось прикоснуться. Глупое желание, но уж какое есть.
– Рива, ау. Тебя плохо слышно или ты просто молчишь?
– Просто молчу. Слушаю.
– Мой волшебный голос?
– Флейту…
– Ну, не буду тебе мешать. Наслаждайся волшебной флейтой.
Когда жива была бабушка Мориса, Рива сопровождала ее на концерты Хайфского симфонического. Иногда Габриэлю Варди – так звали соседа – поручали сольные партии. Бабушка Мориса хватала бинокль и больше смотрела, чем слушала. Флейтист напоминал ей отца, погибшего в ШОА. Фамилия Габриэля не укладывалась в их ашкеназскую родословную, на том и успокоились: невозможно вернуться туда, откуда не возвращаются. Риве он тоже кого-то напоминал, но кого? Мало ли людей, друг на друга похожих?
Зачем нам, Муся, осколки чужой жизни? У нас есть своя. Она поет флейтой. Не знаю, как ты, а я таю от этих звуков… Сейчас они прекратились, да. Человеку положено отвлекаться. Он не может круглосуточно терзать флейту и в данный момент – я вижу экран интеркома – звонит в нашу дверь. Думаешь, он пришел ко мне? Как бы не так, Муся. В рамках нашего подъезда ты популярнее. Твоя востребованность достигла пика. Это к тебе, Муся.
* * *
– Шалом! – Габриэль держал пакет кошачьего корма и имел вид человека, решившегося на серьезный подвиг. – Как поживает ваша новая кошка? Привыкла? Мы с внучкой ей кое-что принесли.
– Наш кот с вашей кошкой поделиться решил! – из-под локтя соседа вынырнуло нечто вертлявое-чернявое-кучерявое и снова спряталось.
– Спасибо вашему коту за доброту, но моя кошка – игрушечная…
– А выглядит, как живая! Я с детской площадки видела, как вы ее в дом заносили! Я люблю кошек! Погладить можно? – не дожидаясь ответа, девчушка влетела в квартиру.
– Каждый ребенок – маленький энергичный ураган. Если не шумит и не вредничает, значит, больной, – обретая уверенность, улыбнулся сосед. – Приехала к деду в гости – надо весь дом поставить с ног на голову. Вообще-то она живет со своими родителями в Нагарии. Сюда, в Кирьят-Хаим, приезжает, когда хочет поздороваться со слоном в Моцкинском зоопарке.
– Понимаю. Без слона – никак! – поддержала Рива. – И в игрушечной кошке, и в слоне из зоопарка надо видеть человека… Поскольку слоны в квартире не помещаются, приходится… это вот… к слонам!
– Получается, так.
Рива впервые как следует разглядела его лицо. Оно показалось похожим на… Ай, мало ли кто кого напоминает.
– Это я? Саба, саба (деда, деда), смотри! Я тут на стене вишу! – не выпуская из рук Мусю, девочка подошла к Ривиной «картинной галерее» с рисунками внуков и семейными фото.
– Откуда у вас фотография моей внучки? – удивился сосед.
– Вообще-то это фото не вашей внучки, а моей. Наши девочки так похожи… Я даже сначала подумала – моя Мари-Клэр вошла, только почему-то помладше. Те же зеленые глаза при смоляных кудрях. Если не знать, кто где, можно запутаться…
– Можно еще и с ума сойти! Вы не поверите… Моя внучка – тезка вашей. Имя, не очень типичное для Израиля… Откуда такое удивительное совпадение имен и такое поразительное сходство? Давайте разбираться. Вашей внучке сколько лет?
– Семь.
– Моей – пять. А это кто?
– Морис Лурье, муж моей дочери.
Рива вдруг поняла: Габриэль – сильно постаревшая копия Мориса.
– Если эта девочка похожа на меня, значит, мы с ней сестрички? Вы уже разобрались, почему? Когда я ее увижу? – обнимая Мусю, спросила внучка Габриэля. Иногда малыши соображают быстрее взрослых. Детям проще поверить в любые версии, пусть даже самые фантастические.
* * *
Муся, если бы не ты, Габи не решился бы прийти. Представляешь, какой он умный? У него же нет кота! Человек не отличает живого кота от игрушечного, но корм купил и повод нашел – визит нанести. Из этого получилось нечто грандиозное. Мы соединили осколки семьи Розенберг! Ты скажешь, при чем тут Розенберг, если Морис – Лурье, а Габриэль – Варди?
* * *
16 июля 1942-го Морису Розье исполнилось девять лет. В знак особого расположения Франция – руками верноподданных французов – преподнесла мальчику особый подарок. Такого же «подарка» удостоились 13 тысяч евреев Парижа.
8 тысяч из них автобусы с надписью «Специальный маршрут» (SERVICE SPECIAL) доставили на парижский зимний велодром для депортации в лагеря смерти. Со всей французской галантностью Франция потопталась на желтых шестиконечных звездах своих еврейских граждан.
– Женщины и дети – направо! Мужчины – налево!
Отец Мориса шагнул налево. Был вынужден. Будучи выходцем из Германии, он поменял во Франции фамилию Розенберг и имя Мордехай на более благозвучные для французского утонченного уха. Мишель Розье.
Розье – так называлась и улица в старом еврейском квартале Марэ (Плетцль).
– Дети до 12 лет – направо! Женщины и дети старше двенадцати – налево!
Сестре Мориса было 14. Крепко обнявшись с мамой и младшим братишкой, Мари-Клэр шагнула налево. Важно быть вместе и не потеряться в этой адской мясорубке.
– Моггис Ггозенбегг! – гнусавым голосом объявил француз Жан-Поль, бывший сослуживец отца, не раз бывавший в их доме. – Тебе напггаво!
– Я Розье… У меня на школьном дневнике написано – Розье Морис.
– Ты Ггозенбегх! – прокартавил другой француз, Жан-Пьер. Он жил неподалеку и, не заглядывая в документы, знал обо всех все, что надо и не надо, а в подтверждение лояльности к обожаемой Франции окатил девятилетнего мальчика сильной струей воды. Обезумевшей матери, намертво вцепившейся в сына, сломали руку…
Французы картавят похлеще евреев, но весь мир почему-то зовет это мило – грассируют. Ополчившись на картавящих, грассирующие – в надежде на благосклонность зигующих – «облагодетельствовали» 76 тысяч евреев Франции. Вышвырнуть из страны! Стереть с лица земли, чтобы избавить мир от еврейского духа!
* * *
Мари-Клэр и Морис больше не увидели ни друг друга, ни отца (после войны выяснилось, что жизнь Мордехая Розенберга оборвалась в Биркенау), ни матери (ее умертвили в газовой камере Треблинки).
То ли у детей оказались сильные ангелы-хранители, то ли судьба сжалилась… Мари-Клэр и Морис выжили. Каждый поодиночке.
Мари-Клэр была уверена, что брат погиб. А он был уверен, что погибла она. Репатриировавшись в Израиль в 1948-м, поменял ненавистную «французскую» фамилию на аналогичную на иврите. Из Розье стал Варди.
После войны Мари-Клэр вернулась во Францию, но жить там не смогла. В 1949-м вышла замуж за израильтянина Бенциона Лурье и прожила долгую, относительно счастливую жизнь в Эрец Исраэль.
* * *
– Мари-Клэр жива?
– Увы. Мы похоронили ее три года назад. Ее муж умер намного раньше.
– Жаль, не довелось мне с ней встретиться…
– Габи… Она тебя видела. Не знала, кем ты ей приходишься, но как же ее к тебе тянуло! На всех концертах она глаз с тебя не сводила! Хочешь знать, почему? Посмотри на себя в зеркало. Так тогда выглядел твой дед. Их поколению крепко досталось, но Мари-Клэр повезло уцелеть в концлагере. Моей маме повезло уцелеть в эвакуации. Отцу повезло выжить под Сталинградом… Мы дети уцелевших.
– Твои родители тут, в Израиле?
– Отец умер, когда я училась в пятом классе. От боевых ран после тяжелой контузии так и не оправился. Мама умерла, когда я заканчивала мединститут. Мне всегда не хватало ощущения – каково это, быть частью семьи. Большой семьи, понимаешь? В Йом Кипур я зажигаю поминальные свечи по папиному брату Рувиму (меня назвали в его честь). По маминой сестре Берте, ее одноногом муже Давиде и пятилетнем сыне Янкеле. Немцы столкнули их в канаву и забросали гранатами… По маминому брату Самуилу, его жене Любе, дочери Соне, бабушке Броне, дедушке Муле, расстрелянных в Бабьем Яру… Габи, боюсь и спрашивать. Морис, брат Мари-Клэр…
– Он есть. Это мой отец. Проживает неподалеку. На днях все мы поедем к нему. Сделаем большое семейное фото. Одна семья, как-никак. Но я бы хотел… Мы так давно живем рядом… Рива, если я тебя поведу под хупу*, это будет очень смешно?
– Это будет прекрасно!
* * *
…Муся, ты не против, если мы передадим от тебя привет слону?
* Хупа – свадебный балдахин, под которым совершается церемония еврейского бракосочетания.
