«Jaffa-Fest»… Театральный фестиваль. День первый. Дуновение нездешнего, в левантийском культурном климате не часто встречающегося ветра. Волшебного шара-театра. Кусочек театральной Вселенной
Инна ШЕЙХАТОВИЧ
В поле бес нас водит видно,
Да кружит по сторонам.
А. Пушкин
Оранжевый – хит летнего сезона, шар — идеальная форма мира и игрушки. Оранжевые шары светятся солнцем, уютом, апельсином. Люди с лицами-картинами (художники – тут же, раскрашивают лазурью и кораллом щёки!), книжный развал-парад, гирлянды и разные ненужные, но сказочные вещи, дурашливый выход странно одетых комедиантов, которые грохочут жестью и играют блиц-театр вокруг фонтана…
Сок стекает по стенке пластикового стаканчика. Сладкая мякоть лета, сочувствующего людям нетиранического солнца, нарядного сувенирного Яффо. Театр «Гешер» — как место прорыва в необычайный диснеевский, кэрролловский, грезящий и творящий зазеркальный городок…
«Jaffa-Fest»… Театральный фестиваль. День первый.
Дуновение нездешнего, в левантийском культурном климате не часто встречающегося ветра. Волшебного шара-театра. Кусочек театральной Вселенной.
Лето, оранжевый сок; пляски персонажей Карло Гоцци у фонтана стихли, отодвинулись. И мир сжался до размеров комнаты, приобрёл форму квадрата, в котором телевизор, ковёр, диван. Телевизор бурчит-журчит. Квадрат сжимается. В этой комнате-камере женщина. Серое безликое существо в безликом спортивном костюме. Костюм – почти роба арестанта. Существо подключено к телевизору, как к кислородной подушке. Мы смотрим спектакль «Post scriptum» латвийского режиссера Алвиса Херманиса.
…Телевизор, этот алтарь для верующих и камин для мёрзнущих, выдаёт безмолвной женщине ублюдочного уродца на музыку Шаинского с текстом: «…И хотя Америку немного жаль, у Европы это впереди… Медленно фугас летит-качается»… Глумливо-трагичное, нелепо-актуальное протянуто, как бельевая верёвка. От жизни — к нежизни. От детского стишка и песенки, крайне популярной, всенародной – к преисподней. Где уже ничего не нужно, ничто не имеет значения. Актриса Чулпан Хаматова проговаривает текст главы из «Бесов» Достоевского, — той, которая в прошлом не предназначалась для печати. Ни в царские времена, ни в советские. Про надругательство над ребёнком.
Женщина в сером, встав с дивана, становится грешником Ставрогиным, девочкой, которая бессильно поднимает к пустому небу кулачки, ветхим старцем Тихоном. Тихо, голосом то плачущим, то ровным без интонаций, то окрепшим и волевым она пересказывает этот убийственный текст. Потом идёт вставка, фрагмент диалога политического комментатора Алексея Арестовича и писателя Дмитрия Быкова о демонах. О закулисье мира.
В третьей части спектакля Херманиса следует документальный материал о трагедии «Норд-Оста», о трагедии маленькой женщины, которая скромно жила себе в России, любила мужа и сына – и однажды купила билеты на мюзикл…И одна выжила. И страстно хочет – среди пустоты и боли – досмотреть мюзикл, узнать, чем все закончилось там… Жестокость, абсурд, демоны, обычная мерзость и душевная скудость, безнаказанность одних отдельно взятых людей, беззащитность и обречённость других… Об этом нам показывают спектакль-трансляцию из комнаты, из камеры, словно из подводной лодки, которую в сегодняшнем мире затопят. И метафорически, и буквально…
Алвис Херманис занимает чёткую моральную позицию: в буре и шквальном ветре событий он стеной стоит за человека, за его живую душу, которая всегда может противостоять демонам. Режиссёр — не условный праведник Тихон, и не политик, в речах которого всё – пропаганда и воинственная фальшь. Он – художник. Его предназначение в мире, где бушует бесовская метель, грозящая взорваться атомным смерчем — быть голосом человечности.
Арво Пярт, композитор-философ, духовидец и конструктор своей собственной звуковой Вселенной, будто пережил-выстрадал то, о чём говорит и плачет режиссёр. И музыкальный нерв, на который нанизывает Алвис Херманис свой спрессованный до состояния концепции, до прямой речи спектакль, выразительно и властно резонирует со зрительскими душами. В этой музыкальной теме, как в реторте алхимика, бродят призраки и бьётся сознание. И в ней лаконично и выпукло существует мудрая, трепетная актриса Чулпан Хаматова. Именно звуковой фон доводит мощь тихого слова и парадокс жестокого воспоминания до нравственного взрыва в душе.
Страшно ли во время и после спектакля? Да, до дрожи, до леденящего стона. Приходит ли лучик надежды на исцеление больного, бьющегося в конвульсиях мира? В метели плохо виден пейзаж, линия горизонта ускользает. А пока – только метель. Этот спектакль – скорее жизненный документ, стенограмма событий. Обвинительный акт. С ним проживаешь театральное время – и выходишь, выплёскиваешься в ту же метель. И старушка-любовь бредёт где-то рядом, израненная, искалеченная, вытирая солёные злые слёзы…
И я понимаю, почему «Post scriptum» открыл фестиваль «Jaffa-Fest». Время такое – идеальный шар планеты обернулся тюремным квадратом.
