Вечерняя ода Белому Городу Без Остановки
Шула ПРИМАК
Фото автора
Мероприятие закончилось почти на закате — выставка "Новый репатрианты рисуют Тель-Авив". Город перерыт, автобус ходит непонятно как, а до вокзала прилично топать. Однако потопала
Вдруг решила пройти через почти закрывшийся рынок, чтобы было короче.
Большая часть лавочек уже закрылась, запоздавшие поджарые и смуглые торговцы овощами и специями торопливо паковали свой товар в ящики, круглолицые девушки азиатского вида энергично мыли прилавки опустевших мясных и рыбных магазинчиков, из-под полуопущенной жестяной шторы в закутке, торгующем сумочками сомнительного анамнеза, доносились смех и женское щебетание. Не менее чем три разноязыкие дамы за дверью продолжали азартно торговаться за "Шанель" и "Гуччи" производства страны большого дракона уже после закрытия. По асфальту бегут ручьи — кто-то моет шлангом пятна фруктов вокруг киоска свежевыжатых соков. Пекарь угрюмо складывает в пакеты нераспроданные булки и бублики. Расставляет их на дощатое ограждение при входе в пекарню.
Неподалеку группка усталых молчаливых женщин терпеливо ждёт, когда он уйдет, чтобы взять пакеты и быстро скрыться в переулочках, где уже открылись первые пабы и в них потихоньку рассаживаются веселые молодые посетители.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
В сырной лавке в конце улицы грохочет музыка, бородатый татуированный красавец, совладелец заведения, раздает клиентам крошечные бутербродики с трюфельным сыром и ломтиком фиги. У него сегодня ночью мальчишник, в пятницу свадьба, последний вечер для глупостей, с воскресенья новая серьезная жизнь!
Я просто продолжаю идти прямо, солнце садится, небо синеет, темнеет и сгущается, с моря приходит бриз, рестораны полны, в барах грохочет музыка, на отмененной из-за стройки автобусной остановке сидят две аккуратные старушки в кудельках, кротко разглядывают через очки прохожих и курят здоровенный косяк, передавая его друг другу. Над их головами беззвучно летит в ночном небе крошечный самолет, мигая цветными огнями.
Пахнет дымом, горячим камнем, чем-то кислым и чем-то головокружительно сладким. Это благоухает франждопани — храмовое дерево, фирменный запах Белого Города.
Я иногда застреваю в Тель-Авиве без явной цели. Не еду домой. Не спешу за покупками. Не бегу на встречу. Я просто бесцельно гуляю по городу, смотрю в тысячи его освещенных окон, прохожу мимо его беспечно распахнутых дверей, слушаю, как он говорит одновременно на дюжине языков, как поет, как пританцовывает, как он бесконечно движется и как он бесконечно статичен.
Я стараюсь запомнить. Запомнить цвет. Запомнить звук. Зафиксировать ощущение жара и ветра. Вдохнуть ещё раз запах. Заполнить закрома воспоминаниями. Потому что как только я из Тель-Авива уезжаю, немедленно начинаю по нему скучать.
Я его люблю. Люблю его бардак, и эклектику, и босяцкий его стрит-стайл, и безумный его стрит-арт, и разгильдяйский его стрит-фуд, и его драный Баухаус, и его чудовищную гранж эстетику.
Мне и раньше приходилось влюбляться. Но эта любовь — другая. Я люблю этот город взрослой любовью, которая не ищет совершенства, не ждет чудес, но умеет разглядеть суть и принять ее как данность. Любовью, которая уже знает, что под луной ничего не вечно.
А поэтому к моей любви примешан страх. Страх, что однажды я уеду, и больше не смогу вернуться. Что я моргну, и все исчезнет. Что поезд просто не остановится на станции Тель-Авив Шалом и мы больше не увидимся никогда. Что нас смогут разлучить.
И вот тогда, в разлуке, именно тогда я достану из закромов все, что успела запасти в эти долгие вечерние прогулки.
И возможно, в один из плохих дней смех кокеток из за полузакрытой двери, или широкие ладони пекаря, складывающие бесплатные булки в розовые пакеты, или вкус галет с сыром и фигой, которые раздавал сияющий счастьем парень в ночь перед своей свадьбой, или мерцающее в проемах между домами море, — станут для меня спасательным кругом, за который я ухвачусь, чтобы не уйти на дно. А может, это будет воспоминание о сладко-цитрусовом запахе франждопани, любимом цветке Кришны, источнике всех аватар?
