Боль, страдания, месть и талант "Караваджо в юбке"
Елена ПЛЕТИНСКАЯ
Великолепная художница, женщина, признанная едва ли не первой феминисткой Европы, обладала не только даром творить. Она стала первой в мире дамой, получившей высшее художественное образование наравне с мужчинами и избранной в члены Академии живописного искусства во Флоренции.
Она не позволила унизить себя, несмотря на то, что ей пришлось пережить сексуальное насилие и тяжелое дознание в суде.
* * *
— Какую гадину я пригрел! Этот подлец столько времени водил нас за нос своими обещаниями жениться, тогда как, оказывается, давно уже женат! – Орацио никак не мог прийти в себя и продолжал истово колотить кулаком по столу.
— Отец, вы отобьете себе руку, — скептически заметила Артемизия, — и не сможете работать, а у вас куча заказов на ближайшие недели. Братья не смогут со всем справиться, а я не успела толком обучиться перспективе в рисунке. Негодяй Тасси предпочел заниматься со мной другими вещами. Но вас, как вижу, больше волнует, что он обманул меня с женитьбой, чем, тот факт, что причинил боль и унижение… Да и какой толк от вашего гнева? По закону я все равно не имею права обратиться в суд.
— Твои братья не так одарены, как ты, — проворчал художник. — Безусловно, я сделаю это сам! Но ты должна понимать, через что тебе придется пройти, — отец тяжело поднялся из-за стола и подошел к дочери.
Он возложил свои крупные ладони, так и не отмытые от навечно въевшейся краски, на светло-каштановые, почти рыжие кудри Артемизии.
— Думаете, после того, что мне пришлось перенести, я побоюсь каких-то старцев в мантиях? В таком случае, отец вы плохо знаете свою дочь!
— Необязательно старцев, душа моя! Да, среди них зрелые, убеленные почтенными сединами уважаемые граждане города, но они мужчины. Ты понимаешь, что я хочу сказать…
— Так мне смириться?!
— Разумеется, нет, если ты готова к бесконечным допросам. И, возможно, тебя подвергнут физическому осмотру.
Артемизия вскочила с кресла рядом с отцовским столом, резво привела в порядок разлохматившиеся золотистые локоны.
— Я иду в нашу мастерскую, хочу, чтобы вы взглянули на мою новую задумку. Очень надеюсь, мерзавец Тасси уже убрался оттуда вместе со своим инструментарием.
— Конечно! Зачем ты спрашиваешь?
Молодая женщина только кивнула в ответ. Но про себя подумала:
"Потому что это ваш мужской мир и то, что ужасно для нас, женщин, вам кажется совсем несущественным, и более того, мы всегда виновны в вашем понимании. И ты вовсе не исключение мой дорогой отец!"
* * *
Художник склонил голову набок, разглядывая начатую его талантливой дочерью работу над картиной " Юдифь, обезглавливающая Олоферна".
То, что друг великого Караваджо видел перед собой, повергло живописца в глубокие раздумья. Лицо Юдифи, в изображении Артемизии, однозначно выдавало обуревавшие ее чувства. Здесь не было места испугу, неуверенности в своих действиях, только гимн отмщению. Гимн женщине, в праведном гневе защищающей себя от угнетателя-мужчины.
* * *
"Он запер комнату и швырнул меня на ложе. Затем больно стиснул мою грудь и раздвинул бедра ногой так, чтобы невозможно было их свести. Заткнув рот обрывками сорванного с меня же платья, он принялся сжимать мне горло, я не могла закричать и позвать на помощь…" (Из стенограммы суда четырёхсотлетней давности).
Пока Артемизия давала суду показания, ее тонкие пальцы были обвиты веревками, столь сильно впивавшимися в кожу, что передавливали сосуды и кровь сочилась прямо ей на юбку. Но женщина не замечала ни боли, ни шума вокруг себя. Она страшилась другого, куда более сильного унижения, которое и не заставило себя долго ждать.
— Вы подвергнетесь тщательному осмотру акушерами перед судом, – судья так эмоционально стукнул древесным молоточком по дубовой столешнице со многими вмятинами, что его пурпурная мантия всколыхнулась вместе с ее обладателем.
Артемизия на мгновенье обернулась в зал, туда, где находился отец, и ее ищущий взгляд ухватился за него. Но Орацио Джентилески лишь едва заметно покачал головой, что означало: подчинись, у тебя нет выбора!
А дочь и не искала поддержки, она уже была готова к очередному испытанию, просто хотела увидеть родное лицо в этой мрачной пустыне враждебности.
Не желая быть сломленной, молодая художница вздернула голову, насколько позволяло ее положение. Ее глаза впились в лицо обидчика, когда она отдалась в холодные руки вызванных в суд повитух.
Обвиняемый, кривя сластолюбивый рот в презрительной усмешке, с нескрываемой издевкой наблюдал за происходящим. Этот достаточно известный и далеко небездарный живописец имел непросто славу повесы. Он отличался весьма скверным характером и буйным нравом. И впоследствии сталкивался с судебной системой еще не раз.
В частности, Агостино Тасси подозревали в убийстве жены и изнасиловании невестки, но доказательств обнаружено не было. И всё-таки на суде эти факты были упомянуты в качестве характеристики буйного художника.
«Никогда не имел я плотских отношений и не пытался иметь их с упомянутой Артемизией, — нагло заявил он. — Я никогда не был в доме Артемизии наедине с нею».
Чуть позднее он утверждал, что посетил дом, чтобы защитить её честь. Что, конечно, противоречило его первоначальному заявлению, но судьи не заострили на этом факте особого внимания.
В один из дней Тасси резко поменял показания и принялся уверять судей, что "упомянутая Артемизия" постоянно вешалась ему на шею и он, как человек женатый и порядочный, пытался ее облагоразумить. Это вызвало гневную отповедь Орацио, воскликнувшего:
— Ты не только украл мои картины и честь моей дочери, но и пытаешься опорочить ее!
Обвинение в краже работ Джентилески, подкрепленное показаниями перекупщика, которому сбыл картины Агостино, было занесено в протокол как усиливающее вину Тасси в равной степени с содеянным с Артемизией.
Семь долгих месяцев длился этот процесс, полный унижений жертвы, которую допытывали судьи и всячески поносил насильник. Она не могла спокойно пройти по римским улицам — прохожие показывали на нее пальцами и скабрезно смеялись. Сочувствующих почти не было даже среди женщин…
* * *
— Меня лишили невинности самым варварским способом и это названо всего лишь имущественным преступлением. Подумаешь, украл мою невинность, словно какую-то вещь. И я еще должна сказать спасибо судьям, что этого мерзавца, причинившего мне такие страдания, вообще осудили. Он пробудет в тюрьме восемь месяцев, а затем преспокойно выйдет и продолжит свое подлое существование.
— Пока опять не окажется в тюрьме за какое-нибудь непотребство! – Орацио только что отпустил важного заказчика, сулившего хорошие деньги, и пребывал в благостном расположении духа.
— Я отправлюсь в тюрьму, хочу хотя бы убедиться, что ему там совсем не сладко! — вдруг заявила дочь.
— Успокойся, наконец! Мне стоило немалых усилий устроить твой брак, через две недели ты станешь замужней дамой. Твой будущий муж надежный человек из нашего сословия, он готов взять тебя такой…
— Какой такой? Ущербной, испорченной? — молодая женщина не стала дослушивать отца и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.
Утро следующего дня застало ее в сопровождении служанки около тюремных ворот. Артемизии было предоставлено одно свидание с заключенным.
— А кольцо ты все-таки надел мне палец, правда, не венчальное, а кровавое, — бросила художница в лицо Агостино Тасси, покидая это гнилое место.
Насильник посмотрел вслед уходящей женщине, его лицо не выражало ни малейшей неловкости и уж тем более — сожаления. Он думал только о том, что насладился роскошным телом и лишь похотливая улыбка тронула его полные губы. Через восемь месяцев, как и было заявлено на суде, он вышел на свободу.
Но на этом в их истории не была поставлена последняя точка, хотя больше они никогда не встречались. Отголоски драмы, случившейся с Артемизией Джентилески в юности, прошли через всю ее жизнь в искусстве.
* * *
Прекрасная Флоренция встретила Артемизию с мужем – малоизвестным живописцем Пьерантонио Стиаттези — проливным дождем. Но это нисколько не испортило ей настроение. 17-летняя художница была полна решимости учиться всему, что поможет ей в профессии и выведет ее мастерство на новый уровень.
Как только молодожены обустроились в новом доме, и у нее зажили раны от пыток во время суда, Артемизия продолжила свой яркий путь в творчестве.
* * *
— Антонио, я поступила! Меня взяли, боже, какое счастье! Я буду учиться в Академии ди Арте дель Дисгено наравне с мужчинами! – она закружилась по довольно тесной и темной комнате, пытаясь растормошить новоиспеченного мужа.
— Поэтому ты во время нашего венчания отказалась взять мою фамилию? – недовольно поинтересовался молодожен. – Хочешь прославиться, а семья тебя не волнует? И можно подумать, твой отец не передал в Академию сопроводительного письма своему другу Козимо Медичи!
— Тебе же прекрасно известно, что иначе мне невозможно было бы попасть туда! Кто бы стал разговаривать с женщиной, пусть даже и умеющей многое в живописи? Мы оба будем зарабатывать хорошие деньги и достигнем известности, вот увидишь! Ну не будь же таким мрачным, у нас все получится…
Пьерантонио понимал, что ему в жены досталась одаренная, сильная личность, и ее невозможно удержать дома, у камина и детской кроватки. К тому же средние способности художника вызвали в нем ревность. Их совместная жизнь в итоге так и не сложилась.
* * *
— Синьора, следуйте за мной, — пожилой декан сухо, как показалось Артемизии, обратился к женщине. – Ваше место вот здесь, за занавесом.
— Но как же я смогу видеть преподавателя? – возразила художница.
— Вам и не надобно видеть, достаточно слышать. Как единственная женщина в этих священных стенах, своим присутствием вы станете смущать умы остальных студентов, они будут на вас отвлекаться. Вам сделали исключение благодаря выдающимся способностям и по просьбе синьора Медичи, но это не значит, что вы можете присутствовать в аудитории наравне с мужчинами.
— Ну что ж, я счастлива быть здесь хотя бы так!
* * *
Артемизия Джентилески дружила с Галилео Галилеем, была знакома с Антонисом Ван Дейком. Творила под покровительством Козимо II Медичи. Став единственной в мире женщиной-академиком, она завоевала признание и много зарабатывала, содержа себя и единственную дочь, оставшуюся в живых из ее пятерых детей.
Но и сорила деньгами она как истинная женщина, дорогие ткани и интерьеры для дома были лишь частью ее трат. Поездки, а также жизнь во Флоренции, Генуе, Риме, Неаполе стали необходимой подпиткой для создания ее картин. Какое-то время художница провела также в Лондоне, работая в мастерской своего отца, которого пригласил к себе Карл I. Но затем вернулась на родину.
А настоящий крупный заказ она получила в свой первый неаполитанский период. Фресковая роспись в церкви городка Пицуолли явилась для Артемизии большим материальным подспорьем, и работала на ее имидж живописца.
С Неаполем художницу связывало многое, а главное — ее приняло в свои ряды содружество тамошних мастеров. Чужаков, как правило, там не жаловали. Если приезжал кто-то со стороны выполнять работу в Неаполь и близлежащие городки, его выживали разными способами, вплоть до убийства! Да-да, бывало и такое на узких улочках Неаполя, издавна известного печальной славой криминального города, которая ползет за ним и поныне.
Но для Артемизии Неаполь стал тем самым городом, в котором она провела всю оставшуюся жизнь, вернувшись сюда после нескольких лет блужданий по иным городам и весям. Теплые отношения с собратьями по цеху, конечно, в основном мужчинами, принимавшими ее как равную, почитавшими ее мастерство, делали мир художницы более объемным.
С некоторыми из живописцев она работала в тесном содружестве. Например, там, где нужно было изобразить фоном на картине сложный архитектурный пейзаж, ей помогал неаполитанский мастер Вивиано Кодацци. Впрочем, такая взаимопомощь являлась обычной практикой в мире художников. Но и здесь опять прослеживаются отголоски давней тяжелой истории в жизни Артемизии, ведь она так и не успела взять уроки перспективы у Агостино Тасси.
При этом собратья по кисти и краскам называли Артемизию "Караваджо в юбке", что конечно не могло не льстить самолюбию художницы и наконец, примирило с драмой, случившейся с ней в юные годы.
Вы почти не увидите в ее работах женского смирения или раскаяния. Это могло произойти только по требованию заказчиков, коих у художницы было более чем достаточно.
Героини Артемизии — сильные женщины, заносящие карающий меч над мужчиной. Это и знаменитая Юдифь с Олаферном, и Иаиль и Сисара – вглядитесь в лица этих женщин, они не ропщут, они гневно взирают на жертву и делают свое кровавое дело. И даже знаменитая картина «Сусанна и старцы» изображает не скромно отбивающуюся деву, а женщину, решительно и с отвращением отталкивающую от себя решивших поразвлечься с ней мужчин.
В картине обращает на себя внимание еще одна немаловажная деталь. Один из старцев не выглядит пожилым. Это вполне молодой крепкий черноволосый мужчина – явный прообраз злополучного Агостино Тасси.
* * *
Артемизию Джентилески (8 июля 1593, Рим — ок. 1653, Неаполь) вполне можно назвать первой феминисткой Европы, и долгое время ее творчество рассматривалось прежде всего именно с этих позиций.
Только в начале ХХ столетия исследователь творчества Микеланджело Меризи да Караваджо итальянский искусствовед Роберто Лонги обратил внимание на работы художницы как последовательницы великого живописца, чем и привлек внимание к ней не только профессионалов, но и простых обывателей, любителей живописи.
