Когда нет живого общения
Инна СТЕССЕЛЬ
— Я Эмма, — представилась женщина. — Мне хотелось бы пообщаться с вами, если это возможно.
— Конечно, возможно. На предмет чего вы хотите пообщаться?
— На какую тему? — уточнила Эмма. — Конкретной темы у меня нет. Мне интересно ваше мнение по некоторым вопросам, которые меня волнуют.
— Слушаю вас.
— Наверное, для начала нужно немного рассказать о себе?
— Желательно.
— Живу в Нагарии. Два месяца назад умудрилась сломать ногу, до сих пор вожусь с этим переломом — кости плохо срастаются. Из-за ноги не могу отходить далеко от дома. К счастью, ларек, где газеты продают, недалеко от моего дома, могу доковылять. Покупаю "Новости недели", оттуда черпаю информацию о том, что происходит в Газе и в мире. Еще смотрю программы 9-го канала. Живого общения у меня нет. Иногда соседка заходит проведать, но она совсем старенькая, плохо слышит, с ней не поговоришь. А свободного времени у меня много, мысли замучили. Постоянно сверлит мозг: почему так сложилась моя жизнь, что в стрости не с кем словом перемолвиться? Ведь, наверное, могло быть иначе.
Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!
— Боюсь, Эмма, у нас нет особого выбора, — сказала я. — Каждому назначена своя дорога. У вас нет детей?
— Есть дочь. В Канаде.
— Вы на пенсии?
— Да, третий год. Работала на обувном складе крупного магазина. Пока работала, была более или менее на плаву. Все-таки люди вокруг. На пенсии совсем затосковала. Читаю много, это мое спасение. В последнее время ищу ответы на свои вопросы у психологов. Хотя не очень им доверяю, но они все же занимаются тайнами души и мозга.
— Почему же вы не доверяете психологам?
— Наука какая-то… абстрактная, непроверяемая, — ответила Эмма. — Недавно мне попалась подборка статей известных американских психологов — профессора Роберта Чалдани, Элисон Рэйчел Стюарт и Луизы Хей. Они меня поставили в тупик.
— Чем же?
— В каждой статье красной нитью проходит мысль: человек несчастен, потому что сам себя не любит, не умеет дорожить собой, уважать. делать то, что хорошо для него, а не для кого-то. То есть большинство людей подвержены вредному заблуждению, что любить себя нескромно, а нужно в первую очередь думать о близких! Луиза Хей спрашивает: "Что может человек дать другому человеку, если он в своих глазах второстепенное существо, если не заботится о себе?" В подтверждение своим словам она приводит такой пример, на мой взгляд, сомнительный: летит самолет на большой высоте. Вдруг авария, салон разгерметизируется. Стюардесса обращается к пассажирам: "Немедленно наденьте кислородные маски, в запасе всего 15-20 секунд". Рядом сидят мать и десятилетний сын. "В такой ситуации есть два варианта поведения, — говорит Луиза Хей, — Первый: мать надевает на себя маску, а затем помогает сыну. Или бросаться надевать маску ребенку, при этом делая массу лишних движений, теряя драгоценные секунды. Велика вероятность, что в этом случае не выживет никто из них. Если бы она быстро надела маску на себя и потом помогла мальчику, большой шанс на спасение обоих". Смысл ясен, — с иронической интонацией комментирует Эмма. — Первая — импульс должен быть направлен на себя! Для меня такая мораль неприемлема. Как же инстинкт материнства?! Я должна быть уверена, что обеспечила маской ребенка, тогда могу заняться собой. И еще одна идея американских психологов вызывает удивление: по большому счету человек никому не нужен, кроме самого себя. Он должен помнить об этом и заботиться в первую очередь о собственном благополучии. Как вам такие психологические установки? После прочтения этих "научных" статей множество людей засомневается, правильно ли прожили жизнь!
— Эмма, чем, собственно, вас поразили мнения психологов? Достаточно избитая истина: если мы сами себя не ценим, не уважаем, к нам относятся соответственно.
— То есть себя нужно ставить на первое место? — холодно произнесла Эмма. — Не знаю, как у вас, у меня эти заклинания о "любви к себе" вызывают раздражение. Я воспитана по-другому: привыкла заботиться о сначала родных людях. О себе в десятую очередь. Стало быть, недостойна ни любви, ни уважения?
— Что вы такое говорите? Каждая ситуация индивидуальна, нет постулатов, которые могут быть применимы ко всем.
Неожиданно Эмма сказала:
— А, может быть, такие, как я, действительно чего-то не понимают в этой жизни? Перебираю в памяти события прошлого и вижу, что все делала противоположное рекомендациям психологов. Может быть, поэтому ни любви, ни уважения от единственной дочери не получила? Всю свою жизнь подчинила ей, делала только так, как хотела она, часто вопреки себе, и в результате осталась одна… Я всегда ставила интересы родных людей выше собственных, иначе просто не могла.
Она помолчала.
— Вспоминаю такой случай: мне 16 лет, на календаре 31 декабря. Вечером собираюсь на новогодний бал, настроение праздничное. Вдруг моя бабушка плохо себя почувствовала. Она была мне и за мать, и за отца: мама умерла, когда мне и четырех не исполнилось, отец давно имел другую семью, я росла у бабушки. К сожалению, она была нездоровым человеком, страдала стенокардией. И вот за несколько часов до того, как за мной должен был зайти мальчик, чтоб вместе идти на бал, у бабушки приступ — затрудненное дыхание, пульс с сильными перебоями, ужасная бледность… Домашними средствами мне удалось снять удушье, более или менее нормализовать пульс, но она все еще была очень слаба. Искусственно бодрым голосом бабушка сказала: "Мне уже намного лучше. Займись своими делами". Но я-то видела, что ей по-прежнему не очень. Как я должна была поступить в соответствии с логикой психологов? Несмотря на недомогание родного человека, отправиться на бал? Мне ведь очень хотелось пойти! На стуле висело новое платье, пошитое бабушкой специально к празднику, меня ждали друзья, музыка, веселье. И бабушка говорила: "Иди, внученька! Ты так ждала этот бал! Со мной все будет хорошо. Если что, позову соседку". Конечно, ни на какой бал я не пошла. Наверное, для психологов такой поступок выглядит ненормальным, глупым. По мне — единственно возможным! А вы как считаете?
— Так же, как и вы.
— Да, я многое пропустила в юности из-за бабушкиной болезни, — вспоминала Эмма. — Не ходила с друзьями в турпоходы с ночевкой, отказывалась от интересных встреч, а когда шла на свидание, что случалось не так уж часто, сердце было не на месте: как там дома? За годы ее болезни мне пришлось научиться многому: быть сиделкой, делать уколы, вести хозяйство. После школы работала и училась заочно. Бывало трудно, но никогда я не роптала на свою жизнь, молилась лишь об одном: чтобы бабушка пожила подольше! Ее не стало, когда мне было 26. Замуж вышла поздно, в 31 год. Вышла за хорошего человека старше меня на 12 лет. Любила ли я его? Да, но, наверное, не той любовью, которую описывают в книгах. У нас росла чудесная дочка. Мы были по-своему счастливы. Все закончилось в один день, точнее, в ночь с 26 на 27 апреля 1986 года. Муж работал инженером на Чернобыльской АЭС. Взрыв на четвертом блоке произошел в его смену. Со станции мужа увезли в больницу, вернулся он через месяц. И опять я стала сиделкой и медсестрой. Он угасал на глазах, смотреть на это было невыносимо. В 1988 году его не стало… В сентябре этого же года дочь пошла в первый класс. Я вела ее за руку и всю дорогу глотала слезы. Муж так мечтал повести дочку "в первый раз в первый класс". Они были очень привязаны друг к другу, его уход она переживала тяжело, не по-детски… Как-то, убирая в комнате дочери, я заглянула в ящик ее письменного стола — обычно она запирала его на ключик, и меня всегда интриговало, что она там так тщательно прячет. А в тот раз ящик не был закрыт, торопилась, видимо, забыла… Я не удержалась, заглянула – и сердце у меня зашлось: там лежали записные книжки отца, его любимый галстук в полоску, майка, запонки, одна зимняя перчатка, вторую он, помнится, потерял… Это был ее тайный музей отца, который она скрывала даже от меня.
— В начале девяностых мы с дочкой стали собираться в Израиль, — продолжала Эмма. — Я поступила на подготовительные курсы иврита. Курсы были вечерние, заканчивались поздно. Мужчина, с которым мы сидели за одной партой, часто вызывался проводить меня домой – в то время улицы плохо освещались, одной ходить было опасно. Мы подружились. Нас сближал и предстоящий отъезд, и изучение языка, и постоянный обмен информацией, которую получали от репатриировавшихся знакомых. Он был моложе меня на пять лет, разведен. Однажды пригласил к себе послушать пластинку, которую ему прислали из Израиля. Неожиданно признался, что я очень ему нравлюсь. Между нами проскочила искра. Это был самый чудесный вечер в моей жизни! В мои годы — а мне тогда уже сорок три стукнуло — я впервые влюбилась! Через какое-то время он предложил узаконить наши отношения, чтобы в Израиль приехать как муж и жена. Когда я об этом рассказала дочери, ее реакция была ужасной. "Предательница! — кричала она. — Если ты это сделаешь, я ни в какой Израиль не поеду! Езжай с ним, если он тебе дороже меня!" Дочь вдруг стала заикаться. В раннем детстве у нее это было, но потом прошло. Из-за меня беда вернулась! Девочка осунулась, плохо спала, часто плакала. Что мне было делать? Не обращать внимания, устраивать свою жизнь? Я долго собиралась с духом, но, в конце концов, сказала другу, что дочь слышать не хочет о моем замужестве, а через это я не переступлю. Он убеждал меня, что у девочки обычный подростковый максимализм, нельзя приносить себя в жертву ее капризам, но слова уже не имели смысла. Сердце у меня разрывалось, но я поставила точку в наших отношениях. Только на вокзал пришла попрощаться, когда он уезжал. "Я найду тебя в Израиле", — сказал он. "Нет, я поклялась дочери, что кроме нее, у меня никогда никого не будет…" На том и расстались.
Через полгода мы уехали.
Дочери не сразу удалось привыкнуть к классу, к здешним порядкам. И я долго не могла найти работу. Но потом все более или менее наладилось. Дочка окончила школу, отслужила в армии. Служила она в нашем городе, так что по вечерам возвращалась домой. После армии поступила в колледж. Окончив учебу, устроилась на хорошую работу, встречалась с молодыми людьми… В общем, жила нормальной жизнью. Я мечтала о внуках, но с замужеством дочери немного затягивалось. Одним из ее близких знакомых был некий Авнер, разведенный, состоятельный, с глубокими израильскими корнями. Дочь как-то между делом рассказала, что он собирается переехать в Торонто, там у него родственники, обещают хорошую работу. И вздохнула: вот бы и мне попасть в страну вроде Канады… Я удивилась: "Разве тебе в Израиле плохо?" – "Может быть и получше", — ответила она.
Прошло немного времени. В тот день я плохо себя чувствовала — в последний год стала прихварывать, болезнь сердца передалось мне по наследству от мамы и от бабушки. Дочь подсела ко мне на кровать и, помявшись, говорит: "Мам, Авнер скоро уезжает в Канаду, он хочет, чтоб я поехала с ним". У меня внутри все сжалось. Дочь поймала мой взгляд и торопливо сказала: "Если уеду, вскоре вернусь за тобой. Мы что-нибудь придумаем насчет медицинской страховки. Но сейчас мне очень важно поехать". Я молчала. Такой поворот мне не приходил в голову. Неужели она способна бросить меня одну?! "Ты любишь его?" — спросила я, — "Может быть, — неопределенно ответила дочь. — Я не хочу его терять. Он обеспеченный, симпатичный, мы вроде друг другу подходим". – "Но он же не предлагает тебе жениться", — заметила я. –"Ну и что? В наше время это не имеет значения. Зато я посмотрю мир, поживу другой жизнью"… Что я могла сказать своей взрослой дочери? Что не отпускаю ее? Напомнить, что ради нее, рассталась с дорогим мне человеком? "Делай так, как тебе лучше", — только это я и смогла выговорить. Дочь поцеловала меня — и… сделала, как ей лучше. Во всяком случае, она думала, что лучше.
— Она хорошо устроена в Канаде?
— Крутится как-то. Что может быть хорошего, когда семьи нет, работы постоянной тоже, будущее непонятно? Живет сегодняшним днем, как птичка. За долгие годы после отъезда побывала в Израиле один раз. С Авнером они давно расстались, у нее то один приятель, то другой. Это все, что мне известно. А ведь она уже не молоденькая девушка. О том, чтобы забрать меня или самой вернуться в Израиль, речи нет. Звонит иногда, в основном, под Новый год и в день моего рождения. Однажды передала с оказией деньги. Но как я живу, как справляюсь бытом, с возрастными проблемами, с нездоровьем, ее не интересует. По сути, меня для нее нет. Спрашиваю себя, моя ли это вина. Я неправильно воспитала дочь? Или, наоборот, правильно, в соответствии с принципом, который исповедуют психологи? Она любит себя, занята собой, больше ни до кого ей нет дела, даже до матери. Может, так и надо? Я всегда поступала в ущерб себе — и чего добилась?
— Элла, вы были хорошей внучкой и хорошей матерью. В чем вы себя вините?
— Видимо, не такой хорошей, если осталась никому не нужной.
— Это, мне кажется, вопрос судьбы, а не ваших поступков, — сказала я.
Элла усмехнулась:
— Где-то я слышала поучительную историю, которая льет воду на мельницу психологов. Человек приходит в дом к приятелю и замирает на пороге: трое детей, мал мала меньше, грязные, зареванные валяются на полу, один малыш залез на стул, упал, разбил коленку. Кто-то истошно вопит: "Хочу кушать!" Полный бедлам. А хозяин, как ни в чем не бывало, ведет приятеля знакомиться с женой. И гость опять останавливается в столбняке: перед зеркалом сидит ухоженная дама, подкрашивает губы. На гвалт в соседней комнате никак не реагирует. Когда приятели остались вдвоем, гость заметил: "Твоя жена, похоже, не очень заморачивается детьми". На что муж отвечает: "Ошибаешься! Жена именно о них и заботится. Она хочет, чтобы у детей была здоровая, красивая, спокойная, счастливая мама". Можно ведь и так смотреть на вещи, — печально произнесла Эмма. — Наверное, не зря говорят, что прохладных мам, мам-эгоисток дети любят и ценят больше, чем тех, кто бросает им себя под ноги… Возможно, в этом и есть сермяжная правда?
— Эмма, у меня нет ответа на этот вопрос. Жизнь полна парадоксов. Я знаю только одно: такая правда не всякой матери подойдет. Природой задумано отдавать себя своему ребенку, не думая о будущей благодарности. И никакие психологические изыскания не способны изменить эту материнскую нерасчетливость. Вы жили сердцем и даже если бы захотели, по-другому не смогли бы. Мне кажется, вам не за что себя корить…
Еженедельно в газете "Новости недели" появляются публикации диалогов ведущей рубрики "Вот и встретились два одиночества", известной журналистки Инны СТЕССЕЛЬ с желающими найти свою половину и одновременно — при желании — исповедоваться. Это своеобразный клуб знакомств, который является совместным проектом редакции и хайфского клуба общения. Мы продолжаем знакомить вас с некоторыми наиболее любопытными публикациями. Если вы захотите связаться с соискателями — координаты публикуются по четвергам в газете. Дополнительные сведения о проекте можно получить по телефонам: 054-7533771, 04-8627884 (телефон-факс). Письма и заявки на интервью следует отправлять на почтовый адрес клуба — NESHER, 36772 № 1307 или по адресу: Хайфа, улица Мартин Бубер, 22 – 16. Можно воспользоваться электронным адресом: [email protected].
Поделиться ссылкой на данную публикацию через блог IsraGeoMagazine в соцсети Facebook вы можете здесь
